Купец покосился на невозмутимо жующих светлых, которые слишком уж демонстративно отстранились от чужих проблем, и невесело покачал головой: нет, жизни одного умирающего мальчишки для этого явно недостаточно. — Господин… Дядько стремительно обернулся, страстно надеясь, что его опасения не оправдались, но наткнулся на прячущую глаза повариху, комкающую нещадно перепачканную в крови простыню, и вдруг покрылся холодным липким потом: он больше не слышал стонов. А Арва, какая-то осунувшаяся и постаревшая сразу на несколько лет, стояла перед ним и не смела посмотреть в глаза. — Что? — хрипло выдавил он, уже зная, что услышит в ответ. Толстуха судорожно сглотнула и, уже не сдерживая слезы, тихонько прошептала: — Господин… Белик не дышит. ГЛАВА 15 Дядько не стал ничего уточнять и переспрашивать. Зачем? Арва не могла ошибиться. Если решилась произнести страшные слова, то наверняка ни одну минуту перед этим сидела, старательно вслушиваясь в чужое дыхание, которое вдруг прервалось, и тщетно пытаясь нащупать пульсирующую жилку на шее. — Господин? Страж, не поднимая глаз, кивнул: — Да, я понял. Повариха побледнела еще больше, но не посмела отвлечь его от безутешного горя, которое он переживал, по обыкновению, молча. Но это молчание пугало гораздо больше, чем если бы на нее, как на принесшего дурные вести гонца, незаслуженно спустили всех собак. Тем не менее Дядько не вскочил, не замахал руками, не начал метаться по поляне или рваться к неподвижному телу с отчаянным криком: «Не верю!» Он только прикрыл на миг потяжелевшие веки и… резким движением поднялся. Герр Хатор отвернулся, чтобы не видеть его застывшего лица, но Дядько не стал задерживаться — откинув полог, осторожно присел возле племянника, до подбородка укрытого окровавленной простыней, и на несколько минут приложил пальцы к его шее. Терпеливо подождал, заставив караванщиков затаить дыхание, а потом, не изменившись в лице, опустил неподвижные веки мальчика. Медленным, до боли знакомым жестом, значение которого никому не надо было объяснять. Илима, поняв, что для Белика все закончилось, беззвучно разрыдалась и со всех ног бросилась прочь, но Страж не обратил внимания. Закутав племянника еще плотнее и накинув сверху насквозь промокшую куртку, он осторожно поднял еще теплое тело и так же медленно вышел. — Карраш? Из-за дальних кустов немедленно послышалась возня. — Захвати его вещи и покажи дорогу. Ты нашел то, что я просил? Взъерошенный гаррканец, выбравшись на поляну, согласно рыкнул и метнулся к оставленной повозке. Проворно сунул морду внутрь, ловко подцепил зубами проклятую палку-талисман, после чего привычно забросил ее на спину и потрусил рядом со Стражем. Правда, по дороге он успел коснуться бескровного лица мальчика губами и нежно потереться щекой. От избытка чувств чуть не скинул с его плеча мокрую ткань, но спохватился и подоткнул сваливающийся краешек. Получилось не совсем удачно, потому что он не только едва не нализался чужой крови, но и материю чуть не порвал: оказалось, в спешке хватанул ее сразу двумя рядами зубов. А ткань не была рассчитана на подобное варварство, поэтому треснула и стала расползаться прямо на глазах. — Не лезь! — Дядько торопливо вернул простыню на место, но успел показать обомлевшим попутчикам правую руку племенника и часть его шеи. — О боги! — сглотнул рыжий при виде переплетения багровых следов на изуродованной коже мальчишки. Там действительно не было живого места! Весельчак увидел лишь краешек, но и этого хватило, чтобы почувствовать холодок меж лопаток: такое впечатление, что мальца кто-то долго и упорно хлестал кнутом! Да так, что неестественно ровные, длинные и глубокие порезы, больше напоминающие прикосновение ножа, тянулись от тонких пальцев в сторону шеи непрерывными полосами, временами причудливо изгибаясь и переплетаясь между собой как части невероятно сложного узора. Будто неведомый художник зачем-то задумал сотворить из обычного человеческого тела удивительный шедевр, равному которому еще никто и никогда не создавал, и расписал его волшебными письменами, превратив живое полотно в настоящее произведение искусства. Если бы это случилось в другое время, в другом месте и при других обстоятельствах, Весельчак нашел бы это даже красивым. Алый рисунок на белой коже сам по себе притягивал взгляд, заставлял завороженно смотреть еще и еще. Но сейчас, глядя на пацана, в котором больше не осталось жизни, Весельчак ощутил только ужас. Потому что внезапно осознал, что этот изумительный по сложности узор был нарисован исключительно кровью. Таррэн почувствовал легкую дурноту, прекрасно зная, кто мог нанести столь безупречные линии. Только одно существо на Лиаре было способно безжалостно располосовать нежную кожу острейшим лезвием, не слыша зашедшегося в крике человеческого ребенка, — исключительно для того, чтобы получать при взгляде на эту мясницкую работу некое эстетическое наслаждение. Зачем неизвестный изувер сотворил подобное? Непонятно. Но Таррэн знал — это была работа эльфа. Того самого, из-за которого чудом уцелевший Белик так люто возненавидел все племя перворожденных. А еще Таррэн понял и то, что тот эльф не успел закончить свою кошмарную работу. В отличие от людей, Таррэн успел заметить кое-что другое: жуткие раны на коже Белика повторялись не только наверху, но и внизу. Похоже, вся левая голень и бедро мальчишки были исполосованы вдоль и поперек — там с простыни аж капало! То же самое, судя по простыне, творилось на спине, ягодицах и даже на груди. Справа налево, от кончиков пальцев на правой кисти, через все туловище, к левой пятке. Тогда как левая рука и правое бедро мальчика оказались почти не тронуты — простыня там была сухая и чистая. — Святые небеса! — беззвучно ахнули люди. — Урантар! Дядько растянул губы в жутковатой улыбке и исчез в лесу, даже не взглянув на стоявшего неподалеку окаменевшего эльфа. Зачем? Все равно это ничего не изменит. Нет смысла рвать сейчас глотку и спрашивать с кого-то за чужую смерть. И надежды на ответ за нее тоже нет. Поэтому Страж просто ушел в непроглядную темноту — вместе с горестно вздыхающим Каррашем, показывающим путь к будущей могиле хозяина, с испачканными кровью вещами и флегматично жующим серым жеребцом, на спине которого пристроил оружие и позаимствованную на время лопату. Его никто не остановил. Страж вернулся только к утру, ведя в поводу своего усталого скакуна. Мокрый от недавно выпавшей росы и откровенно задумчивый. Он рассеянно кивнул подскочившим на месте караванщикам, передал хозяину тщательно вычищенную лопату, проигнорировал остатки вчерашнего ужина и все в том же угнетающем молчании велел выступать. — А где Карраш? — рискнул поинтересоваться Гаррон, которого присутствие ядовитой твари, лишившейся накануне обожаемого хозяина, сильно обеспокоило. А ну, куснет кого? Зверь и так был злющий и готовый на всякие пакости, а теперь, когда его некому приструнить, мог просто обезуметь от горя. Дядько страшновато улыбнулся: — Карраш не бросит хозяина. Хоть живого, хоть мертвого. И южанин прикусил язык. Теперь ему стало ясно, почему после полуночи отчаянный плач гаррканца прекратился, словно его обрезали. Говорят, у некоторых народов так принято. Да и сложно себе представить, чтобы норовистый зверь, соображавший порой не хуже иного человека, вдруг согласился подчиниться кому-то другому. И кому нужен смертельно опасный полукровка со скверным характером? Так что, наверное, седой правильно поступил, потому что вздорному Каррашу лучше лежать в могиле рядом с погибшим хозяином, чем пугать оставшихся в живых. О Белике предпочитали не говорить. Не потому, что без него в дороге стало тоскливо и как-то пусто; не для того, чтобы не ворошить лишний раз прошлое и не испытывать чувства вины. Но еще и затем, чтобы не усугублять и без того мрачного настроения Урантара, от которого люди больше не дождались этим тяжким утром ни единого слова. Дядько держался в стороне от остального обоза, который пообещал довести до Бекровеля в целости и сохранности. Но в особенности — от благоразумно притихших эльфов. Точнее, одного из них, который так остро напоминал ему о причине недавней трагедии. Да, Белика уже не вернуть, ничего не исправить, не помочь и не изменить, но от осознания этой истины становилось лишь хуже. Таррэн хорошо понимал его чувства и не навязывался, хотя вопросов накопилось за прошедшее время море. Однако пока не приглушилась горечь потери и не поутихла боль, приходилось сдерживаться: люди очень болезненно относились к гибели близких. Тем более когда это случалось так нелепо и быстро, как с Беликом. У перворожденных было не принято предаваться печали по безвозвратно ушедшим, «Iig naare tylaly illissae. Вечная память павшим», — вот их бессмертный девиз. Память о мертвых нельзя тревожить. Кто ушел, того не следует больше звать по имени: он все равно не услышит… Но пусть Урангар побудет наедине со своими мыслями, пусть остынет, поразмыслит, развеется. Стражи — не такие люди, которые могут позволить себе вволю скорбеть по погибшим, им слишком часто приходится терять друзей. Конечно, боль не пройдет бесследно, она еще долго будет тревожить Дядько и возвращаться в кошмарных снах, но внешне он останется таким же невозмутимым и спокойным, как раньше. Может, станет немного более замкнутым, но выдержит. Стерпит. Справится. Иначе не носил бы гордое звание Дикого пса. И Урантар тоже это знал. Он привык скрывать чувства, умел прятать боль, отстраняться от нее, когда это было нужно. Единственное, что он себе позволил, — это время от времени оглядываться назад, на поросшие молодым березняком холмы, среди которых оставил Белика. И смотрел подолгу, так внимательно, словно старался до мельчайших подробностей запомнить место его упокоения. Молча прощался до тех самых пор, пока очередная зеленая стена не скрыла холмы из виду. В караване не слышалось разговоров, не доносился заливистый смех, не звучали молодые голоса, задорно подтрунивающие друг над другом. Пение беспечных птах тоже куда-то исчезло, из-под копыт не прыскали в разные стороны кузнечики, не метались в панике полевки, не висели плотным покрывалом докучливые комары. Только невесело скрипели колеса, глухо отзывалась земля на касание тяжелых копыт, да доносилось тихое пение ветра, изредка прерываемое шелестом листьев и отрывистыми фразами перекрикивающихся возниц. Казалось, мир ненадолго вымер и ка какое-то время напрочь позабыл о том, что в нем есть другая жизнь. — Привал, — хмуро объявил Гаррон, едва небеса снова потемнели. Воины почти с облегчением привычно разбили лагерь, ощущая в этой каждодневной суете странную необходимость. Какую-то внутреннюю, насущную потребность, которая хотя бы на время позволяла отвлечься от невеселых мыслей. Кто-то, торопясь занять себя чем-нибудь полезным, поспешно сбегал за водой. Кто-то развел костер, остальные набрали хвороста и выволокли на свет освежеванную оленью тушу. Весельчак, не сдержавшись, в сердцах пнул излишне упрямого коня, не пожелавшего отойти с облюбованной поляны и уже собравшегося оставить вблизи нее навозную кучу. Аркан вяло обозвал друга увальнем и полудохлой улиткой, которой надо было пораньше озаботься проблемой обожравшегося дармовой травой дорассца, за что тут же получил смачный удар сосновой шишкой по уху. Затем кто-то с внезапным смешком предложил устроить разгрузочный день, потому что, мол, у Молота брюхо и так скоро отвиснет. Ему вроде как не поверили и с искренним интересом пошли проверять: врет или нет? Оказалось, соврал. А ничего не понявший здоровяк еще долго пытался выловить дерзкого дурошлепа и с чувством отблагодарить за «лестный» о себе отзыв. Успокаивали его потом всем лагерем… Герр Хатор, наконец, решился размотать старательно наложенную повязку и с удивлением убедился, что правая рука действует вполне сносно, а рваная рана отлично заживает, так что скоро на ее месте останется лишь шрам. Донна Арва со вздохом взялась за половник и даже не забыла прикрикнуть на наглеца, вздумавшего унести прямо у нее из-под носа крупную картофелину. Илима тоже сумела взять себя в руки и принялась активно помогать няньке. После чего хмурой, как туча, Ивет ничего не оставалось, как присоединиться к сестре и заняться чисткой овощей. — Вот видишь, какие они непостоянные, — вполголоса заметил Танарис, исподтишка наблюдая за разумно организованным лагерем, в котором каждый знал свое место и занимался нужным делом. — С утра едва не выли в голос, а теперь почти в порядке. Всего-то день прошел! Элиар лишь пожал плечами: — Смертные живут мало, вот и привыкают ко всему быстрее, чем мы. Трудно ждать долгого траура от тех, чья жизнь длится не дольше, чем у бабочки-однодневки. По крайней мере, тут станет гораздо спокойнее, а то дрянной пацан мне изрядно надоел. — Тсс. Не напоминай. — Я вообще не понимаю, зачем его надо было сюда тащить. Неужели не нашлось другого времени — волочь его через половину Интариса в гости к родственникам?! — У него нет родственников, — машинально обронил Таррэн. — Гм. Тогда я вообще ничего не понимаю. — А чего тут понимать? — пожал плечами Танарис. — Урантар совершенно напрасно рисковал его жизнью, вот и получилось, как всегда: потеряли, когда не ждали. Таррэн не стал продолжать тему: смерть человеческого мальчишки неожиданно зацепила за живое, потому что слишком уж остро напомнила о том, о чем он не хотел вспоминать. Тех страшных рубцов эльф не забудет до конца своих дней. Потому что они чересчур походили на те, что он когда-то уже видел. И заставляли все больше убеждаться в мысли, что его сородичи давно потеряли право называться мудрейшей расой Лиары. Он с горечью признавал: перворожденные давно забыли о том, что такое милосердие, и этим отличались в худшую сторону от более слабых и мало живущих смертных, у которых тем не менее хватало смелости жертвовать даже этими крохами ради того, что они считали действительно важным: ради детей, любимых и всех тех, кто нуждался в поддержке и помощи. Эльф пробежался глазами по ожившим лицам людей, с которыми им волею судьбы придется провести не один день, и неожиданно даже для себя попытался прикинуть, кто из этих полутора десятков человек отправится с ними в Серые пределы. Разумеется, он мог сделать проще и всего лишь назвать вслух пароль, полученный от короля, но так было интереснее. К тому же хотелось проверить себя и убедиться в том, что за два века, проведенных среди смертных, он научился неплохо их понимать. Спустя некоторое время Таррэн с уверенностью нашел все пять пар глаз, в которых прочитал абсолютно ясное понимание ситуации, и улыбнулся — Мирдаис действительно отправил с ним опытных ветеранов: Бортворские головорезы, Красные драгуны, Гвардейский полк и Бешеные лисы издавна считались военной элитой страны. И хотя драгуны уже не существовали как воинское подразделение, а остальные полки давно не участвовали в активных боевых действиях, метки заслуженных ветеранов были скрыты под одеждой не настолько хорошо, чтобы внимательный взгляд эльфа не смог их отыскать. И это радовало: всех своих будущих спутников он видел в деле и остался доволен. Плюс к этому, добавляется Гончая и неплохие эльфийские маги, а значит, их небольшой отряд вполне мог приравниваться по силе к полноценному десятку. Если не к двум. Темный эльф со смешанным чувством перевел взгляд на седовласого Стража и с удивлением подметил, что невозмутимый и нечеловечески спокойный Урантар к вечеру отчего-то разволновался. Он сидел в стороне от остальных, спрятав лицо в тени, и небрежно подпирал спиной сосновый ствол. Но то, как он напряженно посматривал по сторонам и все чаще поворачивал голову к оставшемуся в стороне тракту, красноречиво говорило: Страж встревожен. Более того, едва сдерживается, чтобы не вскочить и не побежать навстречу чему-то неизвестному, но явно очень важному. Таррэн перехватил очередной быстрый взгляд и окончательно запутался, совершенно не представляя, что могло так взволновать удрученного Стража. Он уже собрался подойти и спросить напрямую, потому что тревога Дикого пса должна иметь под собой веские основания, но не успел: до его чуткого уха внезапно донеслись тихие шаги. Похоже, какое-то копытное медленно и устало брело вслед за караваном, поминутно останавливаясь, а затем снова возобновляя движение. Дядько немедленно посветлел лицом и резким движением поднялся, поспешив в ту сторону. А следом за ним и люди всполошились, поспешно вскочив со своих мест. — Илима, спрячься, — велел герр Хатор, здоровой рукой нашаривая на поясе нож. — Лиля, ступай тоже. Арва! — Да, господин. Не волнуйтесь, я все сделаю. — Гаррон… — Я понял, — отозвался южанин, сделав воинам знак рассредоточиться и занять круговую оборону, а притихшим возницам — зарядить арбалеты и быть готовыми стрелять по необходимости. А сам настороженно прислушался и наконец уловил подозрительный шум от дороги — тихий, очень медленно приближающийся стук копыт, будто нагнавший их всадник был смертельно ранен и едва держался в седле, поминутно заставляя своего скакуна останавливаться и подолгу отдыхать.