— Что он вообще тебе сделал? — задает вопрос Кит, позволяя мне дотащить его до скамьи. — Я грешу на нечто личное — оно и так ясно. Это связано с семьей? В этом дело? Язвительно хохочу. — Нет? У тебя есть семья? Пихаю его, и он плюхается на плоскую скамью. — Не особо. — Не особо? Что это означает, Уилл? — Это означает, что моя мать умерла, когда мне было шесть. Братьев-сестер у меня нет. — А отец? Пожимаю плечами, исследую скамейку, стараясь сообразить, как бы получше его закрепить. Лицом вверх он мне не нравится. В таком случае он смотрит на меня — иногда даже видит насквозь — но если уложить его лицом вниз, тогда у него появится возможность переместиться. — Ну же, расскажи. Ты здесь главный. Ты вот-вот, как минимум, прикончишь мою карьеру. Просто расскажи. Какой у тебя отец? — Он много работал. Мы не близки. Глаза у Кита почти искрятся. — Законник? Подавляю улыбку. Парень проницателен. — Полицейский художник-криминалист. Кит приподнимает бровь. — Прикалываешься? Художник-криминалист? Кто этим занимается? — Мой отец, — решительно отвечаю я. Какого дьявола я творю? Выкладывать о себе слишком много информации — идиотизм. Окидываю взглядом скамью. Длиной около полутора метров и метр в ширину, обита искусственной кожей. Проверяю прочность каркаса. Надежный. — Художник-криминалист, х-м-м? — бормочет он. — Вообще-то, подходит. Несложно и функционально. И никаких художественных стремлений. Это даже не искусство. — Тебе-то откуда знать? — Фыркаю. — Ты — гребаный наемник, — напоминаю я. — Ляг на спину. Длины цепи должно хватить, чтоб не лежать на руках. Он смотрит на меня со странным выражением на лице. Потом отводит взгляд в сторону и ложится. Разумеется, длины цепи достаточно, и он опускает руки по швам. Хотя цепь тянется за спиной и, вероятно, в нее врезается. Ну, по крайней мере, он не лежит на руках. В скамью встроены ремни, которыми можно обхватить талию и грудь. На них есть зажимы вроде тех, что бывают на портфелях. С легкостью закрепляю их одной рукой, а во второй держу направленный на Кита пистолет. Затянув за пару рывков толстые ремни вокруг его торса, не могу сдержаться и возвращаюсь к его последним словам, хотя и не хочу быть игрушкой в его руках. — Что ты хотел этим сказать? — Чем? — Когда произнес, что моему отцу «подходит» быть художником-криминалистом? Его глаза блестят. — В прошлом месяце ты охотился на Ползина, как слон в посудной лавке. В этом не было искусства, не было утонченности. Лишь... функционал. — И я почти до него добрался, — гневно бросаю я. Этот гад с вызовом на меня глазеет. Лежит тут на спине, привязанный к столу, неподвижный и беспомощный, и все равно смотрит на меня сверху вниз. — Даже на шаг не приблизился, Уилл. Хмурюсь. — Знаешь, в чем твоя проблема? Ты понятия не имеешь, когда перестать прессовать. Он смеется. — О, завязывай флиртовать и уже отсоси мне. Ты же знаешь, что хочешь. Он прав. Но то, чего мне хочется, и то, что я сделаю, совершенно разные вещи. — Я знаю, Кит, — проговариваю имя как можно снисходительнее, — что ты лежишь здесь, перевязанный как рождественская ветчина, и по-прежнему считаешь, что рулишь этим шоу. — О, Уилл, рождественская ветчина? — Звучит так, будто я его огорчил. Ранил. — Рождественская ветчина? — И если ты не заткнешься, я вставлю тебе в рот один из вон тех красных шариков. Ты этого хочешь? Он вновь прыскает. Посмеивается мне в лицо, и теперь во мне вспыхивает злость. Знаю, я идиот, раз позволяю ему себя зацепить. «Закрепляй и уходи». Вынуждаю себя его осмотреть. Он лежит на спине, руки плотно прижаты к бокам, торс крепко стянут ремнем. Ноги все еще свободны — хотя ненадолго. Убираю «глок» в жилет. Внезапно ощущаю на себе взгляд его прищуренных глаз, он отслеживает движение моей руки. Почти слышу, как крутятся шестеренки у него в мозгу. Одним плавным стремительным движением хватаю его за левую ногу, наклоняюсь и подтягиваю на себя. Он даже среагировать не успевает. Прикрепляю цепь, что свисает с левого запястья, к проушине на лодыжке. Он бьет меня правой ногой, но, предвосхищая удар, я отскакиваю назад. Хотя ему все равно удается достать до груди скользящим ударом, и я ворчу от боли. Черт, завтра будет синяк. Тянусь к правой ноге, то же самое. Он в курсе, что произойдет. Но сейчас он связан более чем на восемьдесят процентов, результат неизбежен. Он по-прежнему не сдается, борется до последнего. Наконец-то закрепляю вторую цепь и, чтоб полюбоваться своей работой, делаю шаг назад. Один взгляд на него, и я почти кончаю. Из-за длины двух цепей ступни не дотягиваются до пола, и он вынужден согнуть колени. Его длинные ноги широко раздвинуты. Юбка туники задралась до бедер, открывая взору узкие шелковые брифы и плоский живот. Поразительное зрелище: он беспомощен, но при этом свиреп. Выражение лица излучает ярость. Неистово тянет до него дотронуться, но я знаю, лучше этого не делать. Вместо этого я скольжу пальцем по тонкой цепочке на лодыжке, что надета поверх ремешков сандалий. — Наверно, с пистолетом все-таки сочетается, — говорю я. Он дергает ногой, что лишь подчеркивает, у кого здесь все под контролем — у меня. Браслет на лодыжке довольно симпатичный, с серебряным кулоном, но на самом деле мне хочется касаться лишь гладкой бледной голени. Заставляю себя сосредоточиться на кулоне и обнаруживаю фото лодки. — Что-то... Остров, — произношу я. — Остров Медлин. Что это? — Ты не знаешь? Это в Америке. — Я не знаком с каждым местом в Америке. — Отпускаю маленькую вещицу, и она повисает на щиколотке. Желаю, чтоб вместо какого-то куска металла его кожи касались кончики моих пальцев. — Ты бывал в этом месте? — Не сработает, ты же знаешь. — Голос нежнее обычного, но и столь же резкий. Не знаю, почему меня так возбуждает британская резкость — спокойная, но пронизывающая. — Н-да? — Перенимаю ровный, безразличный тон. — Что не сработает? — Попытка надо мной доминировать. — Не знаю. Глядя на тебя, сразу можно понять, кто тут господствует. Его глаза поблескивают. — Все делается не так, ты же знаешь. От его слов внутри все сжимается. Несмотря на все, что я с ним сделал — и полную физическую беспомощность — он грозен как никогда. И даже больше. Как бы ни было оскорбительно, я хочу — мне необходимо — услышать, почему он считает, будто мой физический контроль над ним ничего не значит. Почему я не могу над ним доминировать, несмотря на все металлические изделия? Подозреваю, все дело в том, что где-то в глубине души я отдал бы все на свете, чтоб сейчас оказаться на его месте. Ощутить путы на запястьях и лодыжках. Мысленно переношусь в тот вечер в моем гостиничном номере. Как он мной распоряжался, пока я был в душе. Какие охеренные эмоции я испытал от его слов, что звучали с верным нажимом, с верным количеством пренебрежения и обожания. Каково было стоять перед ним на коленях и повиноваться его прихотям. Даже немного унижаться. Медленно и ласково он произносит: — Ты не можешь на полном серьезе считать, что я тебе позволю оставить меня здесь, Уилл. С трудом сглатываю, зная, что скачущий кадык выдает меня с головой. Кажется, реакцию замаскировать не выходит. — Я как-то не думаю, что ты помог бы с убийством Ползина. — Нет, — соглашается он. — Во всяком случае, не сейчас. — Пауза. — Это реально должно произойти именно сейчас, Уилл? — Это и без того уже заняло кучу времени. — Голос хрипит.