– Пони звали не Тень, – повторил Перикл. – У него не было имени. И это никакой не Воин. У них нет имен. – Есть, когда я на них езжу, – возразила Елена, улыбаясь. Переводя взгляд с одного на другого, Ксантипп понял, что между ними какой-то старый спор. – Не вижу ничего плохого в том, чтобы давать имена, – мягко сказал он. – Знаете, я назвал свою собаку Конис, потому что он пыльного цвета. Перикл впился в него взглядом, и Ксантипп увидел, как борются в нем желание ответить и разумная осторожность. – Мы с вашей матерью и вам троим дали имена, – продолжил Ксантипп. – Ари-фрон означает «великий ум». Ты мой первенец, внучатый племянник Клисфена, который дал нам демократию в Афинах. Старший сын уже смотрел на него не так сердито. – А Елена? – спросила дочь. Ксантипп улыбнулся: – Твое имя означает «свет», «факел во тьме». Из-за того, как воспрянуло мое сердце, когда я услышал, что твоя мать родила девочку. Я выбрал именно это. Она пришла в восторг. Воцарилась тишина. Перикл молчал. Елена переводила взгляд с брата на отца, но потом ей надоело это безмолвное столкновение воли. – А как насчет Перикла? – спросила она. – Что означает его имя? – Оно значит «знаменитый», – проворчал Перикл себе под нос, как будто его это раздражало. – Так и есть, – кивнул Ксантипп. – Вашей матери приснился лев в ночь перед рождением Перикла. Такое видение приходит не часто и не ко многим. Она дала тебе это имя из честолюбия, надеясь, что однажды его узнают все люди. – А ты, отец? – спросила Елена. – Как ты получил свое имя? – Моей матери приснился бледный конь, – сказал Ксантипп, пожимая плечами. – Что означал этот сон, я не знаю. К своему удивлению, он понял, что ему нравится этот разговор, и внутреннее напряжение ослабло. Возможно, так подействовал смех дочери. «В такие вот моменты женщины и нужны мужчинам, иначе жизнь была бы слишком глухим и суровым местом. Даже с собакой», – с глубоким вздохом подумал Ксантипп, и взгляд его сам собой устремился к дому. – Почему бы тебе, Перикл, не присмотреть за этим прекрасным конем – Воином, да? – спросил он. Его порадовало, что сын просто закатил глаза, без той мрачной угрюмости, которую демонстрировал раньше. Ксантипп похлопал мальчика по спине. Как же сильно ему недоставало этого! Он раскрыл объятия, и все трое совершенно естественно шагнули вперед и, ничего не говоря, прижались к нему в тающем вечернем свете. Конис сразу же протиснулся между ними, и все улыбнулись. В дом Ксантипп вошел с покрасневшими глазами. Агариста была там, и он сразу увидел гнев в каждой черточке ее лица, скованность и обиду. Когда он приблизился, она подняла руки, защищаясь, но он смял сопротивление и крепко обнял ее. Она всхлипнула у него на груди. – Я был глупцом, – сказал Ксантипп. – Мне так жаль. Глава 34 Солнце сверкало на воде миллионами бликов. Из порта был виден Акрополь, и Ксантипп, склонив голову перед Афиной, пробормотал молитву. Потом, без какой-либо явной причины, добавил молитвы Посейдону, в царство которого вошел, и Аресу – в связи с грядущей войной. Аполлон был героем его детства, поэтому Ксантипп добавил строки в честь солнца и источника жизни, а затем вспомнил Тесея и Геракла. В Афинах было много богов и хранителей. Он ощущал их присутствие вокруг, как плотный пчелиный рой. Лодка, на которой он плыл, была едва ли больше открытой раковины, лишь вдвое длиннее человеческого роста, всего с парой скамеек – из крепкой сосны, выгоревших на солнце и потертых. Ксантипп окинул взглядом гребцов, отметив их силу и непринужденную выносливость. Оба смуглые и темноволосые, с белыми волосками на предплечьях. Как и лодка, они познали годы тяжелого труда. Сохранят ли они свое любимое место, когда начнется война, спрашивал он себя и сам же отвечал: вряд ли. Флоту понадобятся все гребцы, особенно такие надежные, как эти. Он сидел на корме, они – к нему лицом, а за ними росла и приближалась, заполняя его поле зрения, триера. Огромный порт Пирей остался позади, укрепленный и углубленный, как ему сказали, Фемистоклом. Фемистокл вообще слыл здесь героем. И столь многие были обязаны ему жизнью, что бояться изгнания ему не приходилось, по крайней мере в тот год. Ксантипп не знал, как к этому относиться, и вообще не разобрался пока в своих чувствах. Он отогнал посторонние мысли. Под ним была вода, достаточно глубокая, чтобы утонуть. И когда Ксантипп представлял темный, холодный мир под ногами, с серым песком и невидимыми, медленно плещущимися во мраке рыбами, на душе не становилось спокойнее. Впереди бултыхалась триера; другого слова, чтобы описать это, Ксантипп не нашел. Он знал торговые суда, которые будто летели над водой под натянутыми, потрескивающими парусами. По сравнению с ними военные корабли с их широким корпусом казались ужасно неустойчивыми на глубокой воде. Ни парусов, ни мачт видно не было. Он понял, что их сняли для испытательного выхода, как это было принято. С втянутыми веслами огромный корабль казался почти беспомощным, как обычная деревяшка, качающаяся на морских волнах. С приближением его суденышка длинные весла высунулись наружу и до него донеслись отрывистые команды. Три гребных яруса, по девяносто человек с каждой стороны, и все сидели так близко, что пот верхних капал на тех, кто находился ниже. Подобно лапкам какого-то странного насекомого, весла коснулись волн, и качка прекратилась. Ксантипп с облегчением сглотнул – какое счастье, что ему не придется взбираться на борт корабля, который поднимался и опускался, взметая в воздух белые брызги, как это было только что. Поверх весел он видел людей, прогуливающихся по пустой двойной палубе. От одного конца до другого, прямо по центру, шло углубление, дававшее свет и воздух работающим внизу. Это была машина, как и те деревянные краны в доках или детские игрушки, которыми торговали на агоре. Чудесная сложная машина, созданная людьми. Созданная для охоты. Созданная топить. Двое гребцов ценой неустанных усилий подвели лодку Ксантиппа к корме. Они остановились и смотрели на него так, будто думали, что он должен знать, как быть дальше. Ксантипп, в свою очередь, непонимающе смотрел на них, пока не увидел, что лопасти ближайших весел повернуты плашмя с таким расчетом, чтобы человек мог ступить на них. Корабль все еще покачивался взад и вперед, когда под ним проходила большая волна. Прежде чем страх взял над ним верх, Ксантипп сглотнул и, ухватившись за одно весло, забрался на другое. Сердце уже подскочило к горлу, и он, чувствуя себя пауком, переползающим с ветки на ветку, ступил на следующее, которое было выше. Добравшись до деревянного выступа, Ксантипп с огромным облегчением обхватил его рукой. – Ты разве не видел лестницу? – спросил Фемистокл, наклонившись и протянув руку с открытой палубы. Ксантипп посмотрел туда, куда он указывал, и увидел веревочный трап с колышущимися на воде нижними перекладинами. На глазах у него они ушли под воду. Вариант с лестницей явно выглядел более опасным. Он мог бы заявить, что выбрал весла из какого-то каприза, но не стал лгать человеку, который умел пользоваться чужими слабостями. – Нет, не видел. Тебе есть чему меня научить. Он наклонился, чтобы посмотреть, что стало с гребцами. Они все еще были там, стоя наготове с сетчатым мешком, в котором лежали вещи Ксантиппа. Фемистокл предупредил, чтобы он не брал с собой ничего, кроме накидки-гиматия, бритвы, фляги с маслом и меха с водой. Он добавил только завернутый в ткань сыр и маленькую статуэтку вырезанной из известняка Афины, подаренную ему Агаристой. Ксантипп с тревогой наблюдал, как один из членов команды бросил вниз веревку, едва ли длиннее его самого. Триера сидела в воде так низко, что казалось, море в любой момент может хлынуть через отверстия для весел. Однако два его гребца знали свое дело. Они привязали мешок, и тот был поднят на борт и положен к его ногам. На корабле кипела жизнь, все двигались быстро и деловито. Картина была вдохновляющая, хотя он и чувствовал себя беззащитным на широкой палубе без мачты и перил. Наудачу Ксантипп бросил гребцам одну серебряную тетрадрахму: четыре драхмы и жалованье за полный день. Только когда монета была уже в воздухе, он понял, как трудно поймать серебряный блеск, стоя в раскачивающейся под ногами лодке. Каким-то чудом ближайший гребец все же изловчился схватить монету, хотя сам при этом едва не свалился в воду. Увидев «улов», мужчины заулыбались, вскинули торжествующе руки и устремились к берегу, словно на крыльях. Ксантипп поднял свой мешок, а Фемистокл похлопал его по плечу. – Я выбрал тебя за то, что ты умеешь руководить людьми, а не потому, что знаток морского дела, – сказал Фемистокл и на мгновение задумался. – Хотя да, тебе еще многому нужно научиться, а времени мало. Тебе надо знать возможности и сильные стороны и кораблей, и команд. Мы разработали тактику, но сработает ли она, сказать трудно, пока мы не встретим персидский флот в море. Позволь представить тебе нашего уважаемого союзника – Эврибиада из Спарты. На глазах у Ксантиппа Фемистокл перепрыгнул с одной стороны палубы на другую и сделал это так же легко, как если бы перешел дорогу, хотя проход был шириной в человеческий рост. По правде говоря, сделать этот длинный шаг было нетрудно, но у Ксантиппа возникло неприятное ощущение, что сидящие внизу задрали головы и наблюдают за ним. Кто-то там стучал молотком и при этом ругался. Скорее всего, корабельный плотник и его парни. Ксантипп последовал за Фемистоклом, гадая, сможет ли он когда-нибудь прыгнуть так же легко и небрежно. На другой стороне стоял спартанец, представительный мужчина в красном плаще-трибоме и белом хитоне, неуловимо переступавший с ноги на ногу в такт движению корабля, поднимавшегося и опускавшегося на волнах. Ноги у спартанца были обнажены, но плащ длиной ниже колен защищал его от холодного морского ветра. Ксантипп подумал о том, что придется провести в море недели или даже месяцы, и его пробрала дрожь. Одна только мысль об этом вызывала чувство потери. Воссоединение с Агаристой лишило его возможности хотя бы немного поспать. Он все еще чувствовал запах ее благовоний и мог только молиться, чтобы ветер унес этот аромат прочь. Схватив протянутую Эврибиадом руку, он ощутил железную хватку спартанца. Справа и слева корабли набирали ход. Непостижимым образом триера ожила, и Ксантипп услышал, как волны ударяются о корпус. Ему хотелось подбежать к самому краю палубы и выпить всю эту воду. Вместо этого он выполнил свой долг, поклонившись спартанцу. – А, изгнанник! Вернулся! – сказал Эврибиад хрипловатым голосом, напоминавшим мурлычущего кота. – Вижу, слава бежит впереди меня, – беспечно ответил Ксантипп. Хотя спартанец отпустил его руку, которую пытался и не смог раздавить, испытание еще не закончилось. По правде говоря, Ксантипп ничего не имел против. Им нужно было узнать друг друга и научиться доверять друг другу – в сжатые сроки. Иначе и быть не могло. Слова следовали за мыслью. – Я – Ксантипп из дема Холаргос. Фила Акамантиды. В нашем городе недавно, едва ли прошло поколение. Я эвпатрид, можно сказать, землевладелец. – Крестьянин, – сказал Эврибиад, пытаясь уколоть его словами. Ксантипп улыбнулся и похлопал его по плечу, ожидая ответной реакции. Для того, кто ставил себя выше, такой жест был бы оскорблением. Спартанца, казалось, это нисколько не задело. Возможно, Эврибиад так привык к физическому насилию, что уже не реагировал на него. Ксантипп встречал кулачных бойцов, которые почти не замечали ударов, пока не появлялась кровь. Эта мысль его встревожила. – О моей земле заботятся другие, – сказал Ксантипп. – Но да, я кормлю семьи в Афинах. Я сам стратег и воин. Я был на поле Марафона. А что помнишь ты об этой битве? Последовало долгое молчание. Ксантипп почувствовал, что Фемистокл готовится сказать что-то примирительное, но спартанец улыбнулся и удовлетворенно кивнул: – Я был в колонне, которая дошла до вас с опозданием на день. Я сожалел об этом много лет. Нам… запретили выступить раньше. Эфоры Спарты… Он замолк и покачал головой. Такие вещи были не для посторонних, хотя Ксантипп едва не застонал от разочарования. Ни он, ни Фемистокл не шелохнулись, чтобы прервать спартанца, и Эврибиад, заметив их интерес, продолжил: – Насколько я помню, ваш гонец прибыл довольно поздно. Помню, что собирался позже отхлестать его кнутом, пока не услышал, что у него разорвалось сердце. – Он сложил губы так, что они выпятились двумя складками. – Тогда был мой единственный шанс встретиться лицом к лицу с «бессмертными»! Я хотел бы услышать все, что ты помнишь о том дне. Может быть, сегодня вечером? Для меня было бы честью принять тебя на моем корабле. Предложение было неожиданное, но Ксантипп сразу же согласился. Военный корабль спартанцев был редкостью в этих водах. Возможно, другого шанса увидеть его уже не представится. – Для меня это честь, триерарх. Ксантипп использовал этот титул без всякой задней мысли, обращаясь к человеку, который был капитаном спартанского корабля. Но доброжелательный тон внезапно сменился холодком. – Пока я командую флотом, называй меня навархом, – сказал Эврибиад. – Да, наварх, – опустил голову Ксантипп. – Приношу извинения. Но спартанец отмахнулся от него: – Первый раз забывается. Не ошибайся дважды, и между нами не будет ничего, кроме почтения и уважения. Это ясно? Ксантипп заметил, что Фемистокл смотрит на него удивленно, но он и сам все понимал. Им предстояло столкнуться с персидским флотом. Из-за этого он отложил месть за потерянные годы. В сравнении с этим простое признание верховенства напыщенного спартанца было пустяком.