Эпикл тоже выглядел взволнованным. Он обнял друга за плечи и повел по дороге к порту. – Тебя ждет флот, старина. Вы прекрасная семья. Ты действительно гордишься ими. Ксантипп посмотрел на опечаленного друга и сказал: – Они и твоя семья тоже. Ты ведь это знаешь? Эпикл не смог ответить – вместе с тысячами других они побежали к ожидающим их кораблям. Но потом он похлопал Ксантиппа по спине, выразив этим жестом все свои мысли. В порту владельцы лодок занимались тем, что доставляли экипажи на триеры. Ксантипп заметил Фемистокла, направляющегося к флагману. Вид у командующего был суровый. Как и все, он понимал, что ждет их впереди. Словно почувствовав, что Ксантипп смотрит на него, Фемистокл ухмыльнулся. Мужчины молча поприветствовали друг друга, и каждый отправился к своему кораблю. – Знаешь, мне это даже нравится отчасти, – сказал Эпикл. Ксантипп покачал головой: – Пожалуйста! Пожалуйста, не гневи сегодня богов. Эпикл усмехнулся и согласно кивнул. Серая в утреннем свете, впереди стояла длинная триера, на которой им предстояло отправиться в бой. – Я имел в виду, что отныне все просто и ясно. Никакой политики. Аристид собирает армию. Мы с тобой идем навстречу врагу, потому что у нас есть для этого мужество и воля. Все остальное отпадает. Меня эта простота… успокаивает. – Ты сумасшедший, – сказал Ксантипп. – Но я рад, что ты здесь, со мной. – Ну, похоже на то, что других друзей у тебя нет, – сказал Эпикл с улыбкой, когда Ксантипп удивленно посмотрел на него. Глава 39 Ксеркс откинулся на длинную кушетку и с облегчением закрыл глаза, снова чувствуя под собой твердую почву. Раньше он не ценил, какая это роскошь, когда твои стены не раскачиваются беспрестанно днем и ночью. Он не мог уже вспомнить, когда в последний раз спал больше нескольких часов кряду. Поймав себя на том, что погружается в дремоту, царь сел. Его шатер был местом покоя и тишины, отгороженным от внешнего мира. Рабы жгли благовония и ждали с подносами фруктов, собранных невесть где и доставленных неведомо откуда. Возможно, Мардоний привез их с собой в качестве подарка. Он открыл глаза и посмотрел на командующего армиями. Мардоний носил бороду из черных локонов, скрепленных одной золотой манжетой. Борода напоминала мех выдры. Ксеркс снова испытал волнительную дрожь, вспомнив пережитые тяготы похода. Пребывая в роскоши и безопасности дворцов, он желал испытать все это. Он не знал тогда, какие страдания несет волнующееся море, в каких мучениях и расстройствах будут проходить дни и как оставаться чистым без купален и рабов. Ксеркс вздохнул. Он не знал тогда тысячи вещей, которые знал теперь. Не знал, как часто всему флоту придется останавливаться, чтобы пополнить запасы воды. Медленное продвижение вдоль берега совсем не походило на стремительную атаку, которую он представлял себе в воображении, но в противном случае пришлось бы наблюдать, как умирают люди, по крайней мере, так ему сказали. Да, рабы-гребцы вроде бы могли выжить на скудном пропитании, но вода требовалась им каждый день, и каждый день нужно было заполнять для них бочку. И даже при этом каждый день кто-то испускал дух и тело выбрасывали за борт. Утро начиналось с избавления от трупов, которые покачивались в кильватере флота и, сброшенные с первых кораблей, проплывали мимо тех, что шли следом. Маленькие акулы набрасывались на тела и рвали, как ему говорили, словно собаки, загнавшие оленя. Он почувствовал, что мысли разбредаются, и прочистил горло, заставив Мардония, стоявшего с почтительно опущенной головой, поднять глаза. – Я готов выслушать твой доклад. – Повелитель, здесь нет ничего примечательного, – начал Мардоний. – Как тебе известно, мы потеряли людей в боях в Македонии. Есть и те, кто скончался от полученных ран, – трое за последние дни. Я повесил несколько дюжин за изнасилование или кражу – это нас не ослабит. Он колебался, раздумывая, следует ли сообщать царю о дезертирстве. Невозможно переместить сотни тысяч людей через чужую страну без того, чтобы какое-то количество человек не отстали, не потерялись, привлеченные симпатичным хозяйством, и не последовали за милым личиком, мельком увиденным на рынке. Если не считать «бессмертных», другие командиры, как прекрасно знал Мардоний, были самыми обычными людьми. Он мог бы рассказать тысячу историй о полках, марширующих в течение нескольких дней в неправильном направлении, или о потере единственной карты с указанием продовольственного склада, или о том, как один пьяный дурак перевозил жизненно важные припасы да свалился в овраг. Армии уставали и слабели, изнашивались на марше, вот в чем была правда. Однако он не думал, что молодой царь захочет об этом слышать. – Повелитель, твоя армия стройна и сильна, она сделана из дерева и кожи. Она предана тебе, как и я. Мы будем там вместе с флотом. Мардоний снова склонил голову, гадая, как долго ему придется терпеть дремотное настроение царя. У него болела спина и ныл палец, загноившийся от вошедшего глубоко осколка железа. Рану следовало очистить. Он чувствовал, как она пульсирует. И конечно, это была правая рука, так что он почти ничего не мог делать. Соленый пот пощипывал кожу, и утро проходило впустую. Старый царь никогда бы не выпил в походе макового молока, как бы ни устал и как бы ни разболелся. Мардоний с трудом скрыл неприязнь, когда сын Дария снова задремал. Ксеркс не был моряком; они все быстро это узнали. Он требовал, чтобы флот и армия находились в пределах взаимной видимости, независимо от местности или условий на море. Мардоний считал, что молодой царь ответствен за потерю более сотни кораблей, когда отказался разрешить капитанам искать безопасную гавань во время шторма. И все потому, что армия не успела появиться в поле зрения! Мардоний подавил дрожь. Он все еще помнил тот марш, когда его разведчики загоняли драгоценных лошадей только для того, чтобы передать новости о флоте. В тот день он потерял немало людей, которые упали и отказались вернуться в строй. Он запятнал землю их кровью – и, по правде говоря, у него не было времени на слабость. Их жизни – как и его жизнь – принадлежали великому царю. Мардоний мог только молиться, чтобы его не выбросили за борт, но это зависело от прихоти Ксеркса и воли стихий, решивших его судьбу задолго до встречи с греками. – Поднимется ли боевой дух войска, если я проведу смотр? – спросил Ксеркс, внезапно открыв глаза. Мардоний изо всех сил попытался скрыть смятение, но царь не смотрел на него – он откинулся на спину и уставился на трепещущую над головой ткань, внезапно очарованный ею. Тем не менее оставить вопрос без ответа Мардоний не мог. – Повелитель, люди устали после столь долгого похода. Я думаю, с твоего позволения, что свою преданность они докажут, пролив кровь ваших врагов. Небеса благосклонны к нам, повелитель! Мы здесь, на земле греков, их города лежат перед нами, готовые покориться. Мы стоим в тени твоего света, о царь царей, и это великолепно! Царь не отвечал, и Мардоний затих. Смотр задержал бы их на неделю или больше. Столько времени ушло бы только на то, чтобы смыть с людей пыль и грязь и привести их в порядок. Командующий молча молился, чтобы царь не исполнил свою угрозу. – Я вне себя от радости, Мардоний, как ты и сказал, – мечтательно произнес царь. – Прийти сюда после стольких лет! Как далеко сейчас до Афин? Мардоний прочистил горло. Его палец пульсировал в такт с сердцем, что было необычайно болезненно. Он хотел вытереть пот со лба, но не стал, чтобы царь не подумал, будто он нервничает. – Разведчики сообщают о горной гряде в четырех днях пути отсюда. Мы, конечно, найдем проходы. Мне сказали, что до Афин еще три или четыре дня тяжелого марша. Ксеркс сел, его взгляд заострился. – Так близко? Правда? Ты видел признаки их армий? – Только спартанских разведчиков, повелитель. Иногда они появляются, чтобы понаблюдать за нами на марше. Я высылаю лучников, но мы не подстрелили еще ни одного. – Не важно, – махнул рукой Ксеркс. – Пусть видят и боятся меня. Они поглумились над моим посланником, передавшим им мое предложение стать данниками. Возможно, они сожалеют об этом теперь, когда пришел я сам! Он поднялся на ноги и стоял, покачиваясь. Мардоний почувствовал холодный ужас. Если излишества доведут царя до обморока, военачальник не сможет прикоснуться к нему, даже чтобы подхватить при падении. А если он будет стоять в стороне и ничего не делать, то может поплатиться жизнью. Уж лучше пасть ниц на застеленном холстом полу. Никто, однако, не упал. Погруженный в фантазии, царь усмехнулся: – Не трогай их разведчиков, Мардоний. Пусть сообщают обо мне любые новости, какие пожелают. Я хочу, чтобы они знали, чтобы боялись. Я хочу, чтобы они почувствовали, как дрожит земля! А теперь я вернусь на корабль, а ты вернешься к своим людям. Держи мои корабли в поле зрения! Мы их сметем… Ксеркс махнул раздраженно рукой, не найдя подходящих слов, и хлопнул в ладоши. Лицо его приняло мстительное выражение, обнажив мелкие белые зубы. – Нет… – решил он. – Мы сокрушим их, раздавим. Царь Спарты Леонид на ходу потянулся, увеличивая темп, чувствуя, как расслабляются конечности и стихает боль в бедре от старой травмы. В пятьдесят лет он гордился своей силой и физической готовностью, хотя и не присоединялся к тем глупцам, которые отрицают влияние возраста на человека. Ему нравилось идти быстрым шагом по дороге в развевающемся красном плаще. Его щит, меч и копье несли илоты. Это были люди меньшего, чем спартанский царь, роста, мелкие и слабые, представители народа, пребывающего в рабстве с начала человеческой истории. Сотни из них, как гончие, бежали за его войском, неся боевое снаряжение. Само войско состояло из трех сотен воинов. Еще утром они негромко переговаривались, но, по мере того как день клонился к закату, мрачное настроение битвы овладевало ими, заглушая смех и разговоры о пустяках. Впереди медленно поднимались бурые и зеленые горы, справа темнела синяя полоса моря. Накануне вечером, пройдя два дня маршем из Спарты и преодолев заставы на перешейке, они достигли города Платея. Там к ним присоединились местные жители, побежавшие при появлении спартанцев за оружием и доспехами. Другие пошли за колонной, как только заметили красные трибомы. Оглянувшись, Леонид увидел Демофила из Феспии с семью сотнями воинов. Эти сами несли свои копья, поскольку никакие илоты на них никогда не работали. Демофил благоговел перед спартанским царем, как и должно быть. Леонид не сказал ему ни о том, что ждет впереди, ни о том, что к ним не присоединится большая армия Спарты. Оставляя за спиной пройденные стадии, Леонид поймал себя на том, что сжимает пальцы в кулак. Ему пришлось сделать над собой усилие, чтобы расслабиться. Жрецы были близки к тому, чтобы заставить Леонида нарушить слово, данное афинянам его братом. Когда они сказали, что нельзя выступить против персов, пока не закончится праздник, Леонид оказался в трудном положении. Одна мысль об этом заставила его кулак снова сжаться, на этот раз незаметно. Война была запрещена во время традиционного праздника в честь Аполлона Карнейского. За всю свою жизнь Леонид ни разу не ослушался эфоров и не выказал неуважения богам. Спарта была засушливым местом, лишенным природных даров других регионов. Люди выживали только с благословения Аполлона и Ареса. Выступить против воли богов солнца и войны означало обречь себя на гибель. Он стоял ошеломленный, а факелы плевались и шипели ему в спину. Леонид был человеком, привыкшим принимать решения. Он дал слово брату. Они будут сражаться бок о бок с афинянами, хотя он презирал их за изнеженность. Но в любом случае он не хотел, чтобы их тщеславие было выставлено напоказ перед персами, не хотел, чтобы персы пролили их кровь. Однако ему не позволили исполнить клятву и повести на поле битвы десять тысяч воинов и илотов. Мало того, ему пришлось ждать еще три дня, пока персидское воинство приблизится к горному хребту, где его можно было остановить. В тот момент, когда он стоял, словно окаменев в отчаянии, жрец тронул его за плечо. Он почувствовал холод костлявой руки старика и вспомнил забытое. Много лет назад, став царем после смерти старшего брата, Леонид посетил оракула в Дельфах. Он пересек Коринфский залив на маленькой лодке и отправился один – узнать, что принесет его царствование. Он вспомнил жрицу, сидевшую над трещиной в камне, где сонное дыхание Аполлона окутало ее дымом. Прорицательница была красива, вспомнил он, хотя ее глаза ужасали, как глаза человека, который видел и знал слишком много. В тот далекий день ему был обещан страшный выбор: гибель Спарты или его собственная смерть. Леонид улыбнулся, вспомнив, как она удивилась, когда он рассмеялся. Он был так молод! Так уверен в своей силе и молодости. Он боялся предсказания большой катастрофы, какой-нибудь извращенной загадки богов, которая приведет к предательству или бесчестью. Вместо этого ему предложили выбор, к которому он был готов. Умереть, чтобы спасти Спарту? Леонид знал, что не станет колебаться ни мгновения. Он отдал бы свою жизнь не задумываясь. Когда жрец коснулся его обнаженного плеча, царь понял, что время пришло. Со спокойным достоинством он поблагодарил старика и преклонил перед ним колени за благословение. Поднявшись, Леонид собрал свой личный отряд из трехсот человек, после чего призвал периэков – воинов, которые жили вокруг Спарты, но не принадлежали к элите. Как и его личная охрана, они не были связаны законами эфоров. Леонид нахмурился, подумав о тысяче человек, откликнувшихся на его призыв. Они были обязаны ему верностью до самой смерти. Неужели он нарушил свою клятву? Нет, не нарушил. Люди, которые шли с ним в тот день, были из Пелопоннеса, но не из Спарты. С илотами, с присоединившимися к нему платейцами и феспийцами, под его командой собралось шесть тысяч человек. Проходя по возвышенности у побережья, Леонид увидел на воде красные паруса спартанских кораблей, ведущих за собой греческий флот. Галер было больше, чем он мог себе представить. Он знал Эврибиада как хорошего человека. Леонид повернул голову и, свистнув бегущим следом за ним илотам, назвал имя того, кто ему нужен. Дромеас был, казалось, рожден для бега – бег давал ему ощущение свободы. Молодой – ему не исполнилось тридцати, – чернобородый, он имел отличительный знак в виде рваного шрама на лице, благодаря которому и попал в группу личных илотов Леонида. В состязаниях по бегу Дромеас обогнал группу из трех молодых спартиатов, и они, конечно же, жестоко избили его в ответ, нанеся рану от лба до подбородка. Леонид предложил илоту место в своей свите – если ему удастся снова победить тех троих. Хотя кровь стекала по его груди и капала на бедра, Дромеас собрал в кулак волю и опередил спартиатов во второй раз за этот день. Двое из них ушли с состязаний – один, чтобы присоединиться к периэкам, другой вернулся к семье в Коринфе. С тех пор Дромеас прослужил тысячу дней для спартанского царя, который понял его ценность и волю. Когда молодой бородач подошел ближе, Леонид хлопнул его по плечу: – У меня есть для тебя задание, Бегун. Возможно, другой воспринял бы такое обращение как оскорбление, Дромеас же носил это прозвище с гордостью. – Спустись на побережье, найди рыбацкую лодку или что угодно, что доставит тебя на флот. Отыщи корабли с красными парусами и на одном из них Эврибиада. Передашь ему мое послание. – Красные паруса. Эврибиад, – повторил Дромеас, уже начав дышать медленно и глубоко, готовясь к бегу. Он был намного сухощавее воинов в колонне, и под трепещущими мышцами на его груди проступали кости. – Скажи ему: «Леонид будет держать прибрежный проход». Вот и все. Дромеас не стал дожидаться, пока его отпустят, а отправился в путь тотчас же, и под его босыми ногами завихрились клубочки пыли. Леонид кивнул. Каждый из его илотов был в чем-то необычен. Он тщательно отбирал их всех, помня, что в сражении эти люди будут стоять у него за спиной. В тот день они шли с ним потому, что он был царем и призвал их на войну. Они не знали, что Леонид идет навстречу смерти. Он принял свою судьбу и был к ней готов. Он даст жрецам время, о котором они просили, чтобы почтить бога Аполлона – и собрать армию. Леонид лишь жалел, что не он поведет десятитысячную армию Спарты, не имеющую равных в мире. Они станут его ответом персам. Они станут его местью. Он улыбался, шагая вперед. Воздух был сладок и чист. Светило солнце, и голубело небо. Хороший был день.