Глава 40 Флот поднял паруса, когда море было спокойным. В предшествующие недели Ксантипп взял подготовку флота на себя. Под его бдительным оком экипажи работали до изнеможения, изо дня в день, улучшая физическую форму как гребцов, так и гоплитов. Время от времени он сажал команды гоплитов на гребные скамьи, чтобы они получили некоторое представление об этом труде. Получив опыт, после которого у них еще долго болело все тело, они уже не станут жаловаться, когда триера начнет отставать. Свободным гребцам также не повредило потренироваться с мечом и щитом. Если триеру возьмут на абордаж, сражаться придется всем. Всякий раз по возвращении в Афины Ксантипп устраивал прямо в городе забеги-соревнования с гоплитами из отряда Аристида. Мало-помалу соревнования становились все более серьезными. Поначалу армия лидировала, но флот постепенно подтягивался, ведя тщательный подсчет. Какое-то время обе команды шли на равных, но на прошлой неделе сорок моряков под предводительством Кимона первыми пересекли черту. Это была не мелочь. Ксантипп принял венок победителя из рук Аристида и передал его Кимону под одобрительный рев его команды. Идя под парусом, рассекая с шипением море, флот казался огромным. Команды занимались тем, что крутили туда-сюда на один ярд балку, стараясь поймать ветер и раздуть ткань. Под парусом шли медленнее, чем на веслах, но гребцы не жаловались, отдыхая, как охотничьи собаки, поджарые и сильные, накормленные лучше, чем до возвращения Ксантиппа из изгнания. Он настоял на яйцах, мясе и вине для них, сверх тех бобов, которое они обычно употребляли. Даже за несколько коротких недель результаты проявились в мышцах и здоровье. Они были свободными людьми Афин, но приняли власть собрания ради самых высоких целей. Никто не позволял соседям брать на себя это бремя, особенно когда за спиной у них были родители, жены и дети. Ксантипп видел это в каждом из них – и это его вдохновляло. Они вместе боролись против общего врага. Ближе к вечеру Фемистокл приказал флоту стать на весла. Под барабанный бой паруса были спущены, скатаны, обвязаны и убраны. Снятые мачты укладывали в трюме. На некоторых кораблях мачту оставляли на палубе и закрепляли железными обручами и веревкой. Наблюдая это превращение, Ксантипп каждый раз испытывал необъяснимое волнение. Весла лежали в трюме, как старые кости. Три группы людей внизу освоили свое дело настолько хорошо, что могли поднять их, повернуть и просунуть в порты в считаные мгновения – результат бесконечных часов тренировок. Без паруса каждый корабль на короткое время становился неуклюжей посудиной, а затем внезапно возвращался к жизни, и выбеленные солнцем крылья ударялись о воду. Первые же взмахи весел демонстрировали навыки, приобретенные за месяцы или годы. Гребцы работали в полном согласии, и если один из них портил картину из-за пьянства или невнимательности, его могли запросто избить той же ночью или даже выбросить за борт в позднюю вахту при общем молчании. Их задача состояла в том, чтобы грести с любой требуемой скоростью; разворачивать корабль на месте. Они не видели ничего, кроме волн, проносящихся за бортом с обеих сторон, и им приходилось доверять триерархам, стоявшим на палубе и выкрикивавшим приказы келейстам. Только он, высунув голову и плечи на палубу, видел происходящее вокруг. Те, кто был внизу, продолжали трудиться – с верой, болью и потом, стекавшим с мокрых волос. Флагманский корабль нес Фемистокла, и городское знамя с изображением совы развевалось на высокой корме, похожее на длинный язык. Ксантипп заметил, что его капитан не спускает с флагмана глаз. Он и сам ждал приказа или сигнала, потому что солнце уже начало клониться к горизонту. Когда Фемистокл свернул с основного курса, Ксантипп почувствовал на себе пристальный взгляд триерарха и кивнул. С момента их первого столкновения на этой самой палубе капитан не доставлял ему никаких хлопот. Как по команде, флот замедлил скорость хода наполовину и, используя кормовые рули, начал мягкий поворот ближе к побережью. Они миновали большой мыс, вошли в воды, где течение ощущалось сильнее, и корабль качнуло. Следующим примечательным местом был Марафон, где берег защищала длинная полоска суши, на которой находилась Эретрия. Фемистокл направлялся к источнику чуть дальше по этой части побережья, на место, которое флот хорошо знал по предыдущим высадкам. Поскольку бочки были полны, Ксантипп решил, что они просто остановятся там на ночь, не опасаясь внезапного шторма. Воинам не мешало напомнить о победе, одержанной с таким трудом, и о том, что все их командиры причастны к ней. Немалое значение имела и защищенность от непогоды. Опасность присутствовала всегда. Любой экипаж мог рассказать, как они едва не утонули, когда корабль накренился и зачерпнул воды. Угроза была постоянной, и только мастерство, уравновешенность и опыт умеющего читать море капитана спасали от большой беды. Контрапунктом была необычайная скорость, достаточная, чтобы протаранить другой корабль, скорость, которую обеспечивали три яруса весел, гнавших триеру по волнам, как скаковую лошадь. Никакие паруса не могли обеспечить столь стремительное передвижение даже на короткое время. Корабли были прекрасны, но слишком хрупки для бурного моря. Спартанцы отозвались с быстротой и аккуратностью, которых Ксантипп и ожидал от них. Он знал, что с палубы флагманского корабля вместе с Фемистоклом будет наблюдать за происходящим Эврибиад, требовавший от своих людей более высокого уровня подготовки, чем остальные. Наварх провел целый день, следя за сигналами нового флага, в использовании которого практиковались Ксантипп и его триерархи. Ксантипп все еще не был уверен, что Эврибиад будет принимать их во внимание в пылу битвы. Он надеялся на это – спартанцы были его авангардом, его разрушителями стен. За ними в строю шли афинские триеры, замыкали их суда из Коринфа и всех остальных членов их союза. В общей сложности флот насчитывал триста греческих триер – Ксантипп все еще с благоговением качал головой, представляя, сколько на них гребцов и гоплитов, не говоря уже о том, какой труд и какие деньги затрачены на строительство кораблей. Флот был сокровищем Греции, ее деревянными стенами. Увидев равнину Марафона, корабли приблизились к берегу и встали на якорь, обезопасив себя от волн, уносящих их дальше в море. Странно было думать, что они выбрали это место по тем же причинам, что и персы много лет назад. – Мы сойдем на берег? – спросил Эпикл. Услышав, как зашуршали якорные канаты, он поднялся со своей крошечной койки в трюме. Ксантипп покачал головой. Он не хотел обсуждать это, когда так много людей находилось в пределах слышимости. Правда заключалась в том, что накануне вечером Фемистокл отдал приказ не отпускать экипажи на берег. Нередко случалось, что люди теряли самообладание, независимо от того, насколько хорошо они подготовились или как твердо поклялись в верности делу. Экипажи попрощались с любимыми, и если позволить им провести долгую первую ночь на суше, в пределах досягаемости города, то к утру некоторые наверняка исчезнут. – Не сегодня, – сказал Ксантипп. – Фемистокл… хочет, чтобы мы привыкали оставаться на борту. С этого момента никакого отпуска на берег. Он пристально посмотрел на друга. Если Эпикл и заподозрил, что это не все, настаивать он не стал. – Маневры еще будут? – Не думаю, – ответил Ксантипп. – Возможно, Фемистокл или Эврибиад… Нет. Маневры только задержали бы. Он заметил, что к нему повернулись, его слушают. Люди отчаянно хотели знать. Пока флот стоял на якоре, между триерами сновали маленькие лодки, перевозившие припасы. Что бы он сейчас ни сказал, это распространится с необычайной скоростью. – Если план не изменится, пойдем на север, пока не встретим персидский флот. Мы остановим их в наших водах. Наши триерархи знают свои корабли и экипажи. Они знают сигнальные флаги, знают наши построения. Мы отработали все так, что можем исполнять команды с закрытыми глазами. Враг понятия не имеет, что у нас так много кораблей, готовых отправить их на дно. Смелее, Эпикл. Пусть боги не дадут им прозреть. Эпикл немного побледнел, но все же кивнул. Реальность обрушивалась на них и вступала в противоречие с обычным распорядком жизни. Вокруг них на трех сотнях кораблей готовили холодное клейкое рагу. Разбросанные вдоль побережья Аттики, около семидесяти тысяч человек отдыхали сейчас на палубах и в трюмах. Корабль натянул канаты и, качнувшись, замер, как остановленная на длинном поводе лошадь. Триеры стояли достаточно близко одна к другой, и Ксантипп видел людей на соседних палубах. Почти все уже знали друг друга, особенно после тесного общения. Мужчины поднимали руки в приветствии, но не было ни привычных язвительных шуточек, ни смеха. Они знали, что ждет впереди, но не чувствовали, что уже готовы к этому, хотя проводили учения, потели и давали клятвы. Реальность все еще разворачивалась перед ними. Они вместе будут истекать кровью и вместе умирать. Когда придет время, они утонут, убьют и победят или потеряют все, что имеет значение для них. Такое вот странное братство. Стоя на палубе, Ксантипп снова пожалел, что на триере нет перил, чтобы ухватиться за них и унять дрожь в руках. Глава 41 Флагманский корабль был, безусловно, самым большим судном из всех, которые Ксеркс привел в греческие воды. Царь не представлял, насколько это будет медленно, и каждый вечер заставал его в хвосте, хотя некоторые рабы-гребцы умирали на скамьях в стараниях не отставать от основной группы. Но даже в этом случае были свои удобства. Ксеркс шел по палубе между «бессмертными», стоявшими, как часовые, лицом к морю. Флагманский корабль имел меньшую осадку, чем большинство финикийских. Качка на нем ощущалась сильнее, но опасность зачерпнуть воду была меньше, и он казался таким тяжелым, что представить, как его опрокинет волна, царь не мог. Он стиснул зубы. Уснуть на борту все еще получалось плохо. Деревянные корабли казались живыми из-за шума, который они издавали, не говоря уже о постоянном движении. В трюме находились лошади, а также другие животные, которых держали как провизию. Все они ржали и визжали по ночам, из-за чего царь просыпался в холодном поту. Разбуженный кошмарами, он выходил на палубу и встречал рассвет, завернувшись в накидку и потягивая горячий отвар. Помогал только опиум, хотя в последнее время он вызывал видения, от которых становилось дурно и тошнило. Всякий раз, когда не было угрозы, царь предпочитал спать на берегу. Он все еще помнил идеально защищенную бухточку в Македонии, подойти к которой с суши было невозможно. Тогда он проспал целую ночь, как ребенок. Ксеркс покачал головой. Такова реальность похода: высыхающие на коже соленые брызги; ароматические масла, которые так и не смогли скрыть запах пота и кишечника; борода, которую он отпустил, а потом сбрил, когда начал сходить с ума от зуда. На борту корабля роскошь почти отсутствовала, что заставляло сосредоточиться на более серьезных делах. За главными кораблями тянулись маленькие лодки, остававшиеся без дела целыми днями, пока в них не возникала нужда – перевезти людей или доставить сообщение. Царь наблюдал, как сбрасывают веревочные лестницы и гость карабкается на борт флагмана, опасливо выбирая момент затишья. В ходе обычной жизни он, скорее всего, и не принимал бы их. У царя были слуги, чья роль заключалась в том, чтобы защищать его от посторонних, действовать как его личный щит. Ксеркс с удовлетворением отметил ошеломленное выражение на лице своего распорядителя, когда просто отмахнулся от него. Он оставил церемонии, – в конце концов, это военный флот. Первым на палубу поднялся Мардоний, остальные следовали за ним по пятам. Поручни флагмана были увешаны щитами в финикийском стиле, позволявшими надежно укрываться за ними в бою. На корабле были оставлены только два прохода. Приблизившись к молодому царю, пришедшие пали ниц. Единственная, кто не спешил это сделать, заинтриговала его. Артемисия Галикарнасская была гречанкой, хотя ее крошечные владения были сатрапией Персии, по крайней мере, со времен ее отца. Мать была родом с Крита, и Грецию Артемисия узнала в процессе своих детских путешествий. Среди проводников она была единственной женщиной, но именно на нее Мардоний полагался больше всего. Она привела с собой пять кораблей с экипажами из свободных людей. Однако и царице полагалось склониться перед Ксерксом. Он сделал жест правой рукой вниз. Женщина скорее опустилась на колени, чем легла ничком. Ксеркс нахмурился, но не стал требовать, чтобы не выглядеть мелочным перед всеми остальными. Поступил бы его отец так же? Он не знал. Ему показалось, что он увидел веселый блеск в ее глазах, когда она поднялась вместе с остальными. Царь пристально смотрел на нее, пока она не отвела взгляд. У него не очень хорошо складывалось с женщинами, особенно с теми, которые заявляли, что в них течет царская кровь, и претендовали на верность экипажей кораблей. В его флоте не было никого, подобного ей, и он задавался вопросом, что произойдет, если он возьмет ее в свою постель этим вечером. Это, несомненно, стоило бы ему пяти кораблей, но он потерял гораздо больше из-за шквалов и невидимых скал. Он молча наблюдал за ней, и, конечно же, никто из остальных не осмеливался заговорить. Она снова посмотрела на него, приподняв одну бровь. Красивая женщина. Но слишком много хлопот. Ксеркс предпочитал более сговорчивых, с которыми меньше вероятность получить ножом в глаз. По слухам, именно так она поступила с неверным любовником. Он заморгал при этой мысли, как будто в глаз попала пылинка. На ее лице промелькнула тень улыбки, и Ксеркс отвел взгляд. Самое обычное раздражение. Возможно, из-за своих титулов она неверно оценила отношения между ними, отношения господина и рабыни. Если она продолжит досаждать ему, ее всегда можно отдать охранникам – для наказания. Ксеркс повел их в главный зал внизу. Из-за него флагман имел более широкий корпус, чем у всех остальных. Зал также разделял ряды гребцов. Перегородки были снесены, чтобы здесь могли собираться капитаны, но в помещении сохранился слабый запах сырости, а также ароматы розы, мускуса и нарцисса. Стол был прикручен к полу болтами, чтобы не сдвинуться в бурном море. К своим местам все прошли возле бортов, а затем по его сигналу сели на приготовленные для них стулья. Всего собралось сорок человек. От мужчин пахло солью и морскими водорослями, а от Артемисии исходил какой-то незнакомый цветочный аромат. Ксеркс заметил, что она пристально наблюдает за ним, как будто оценивает. Возможно, при дворе это привело бы его в бешенство, но здесь он только выдвинул подбородок, чувствуя, как крепнет решимость. Приветствуя гостей, Ксеркс вспомнил, что, по крайней мере, Артемисия говорит на языке его отцов. Греки, пришедшие предложить ему землю и воду, нуждались в переводчиках, которые стояли бы рядом с ними и шептали. Они всегда отставали на фразу, что раздражало царя. Никто другой не посмел бы говорить одновременно с ним. – Прежде чем уйти, те из вас, кто не знает этого побережья, могут изучить мои карты. Мы бросили якорь у острова Скиатос. На западе есть пролив со спокойной водой, который ведет вглубь страны, затем поворачивает на юг, мимо Марафона, вокруг мыса и дальше к Афинам. Мардоний? Доложи об успехах нашей армии. Полководец поднялся, и все остальные – как греки, так и персы – повернулись к нему. – Впереди нас ждет горный хребет, достичь которого мы должны к завтрашнему полудню. Мы пройдем его после еще одного перехода – когда вы будете идти на запад по проливу. К тому времени, когда вы повернете на юг, мы должны быть на месте. Сейчас мы ищем местных разведчиков, которые знали бы местность. – Можем мы взглянуть на карту? – спросил один капитан. К неудовольствию Ксеркса, мужчина говорил по-гречески, но слуги тем не менее отозвались на его просьбу. Царь заставил себя вспомнить отца. Какую бы ненависть он ни испытывал к грекам, ее нужно подавить, когда дело касается тех, кто просит о покровительстве. Большинство из них все еще прятались от него, дрожа в своих городах и надеясь пережить страшное вторжение. По крайней мере, эти люди – и одна царица – пришли служить ему! Ксеркс принял землю и воду из рук самой Артемисии, хотя ее корабли были лучшим подтверждением клятвы. Он снова взглянул на нее, – интересно, она моложе его? На ее лице проступил легкий румянец, как у любой молодой женщины, но глаза она накрасила, так что определить было трудно. Ксеркс отвернулся, когда группа склонилась над картой, с благоговением рассматривая то, что стоило больше всего золота, которое они могли увидеть за всю свою жизнь. Карта была результатом многолетнего труда опытных картографов и моряков, которые проходили вдоль побережья и отмечали каждый остров и пресный источник. Только внутренняя часть была пуста или обозначена несколькими нечеткими линиями. Его отец заказал эту карту за огромные деньги еще до Марафона. – Вот пролив – и маршрут, по которому мы пойдем, – подтвердил Ксеркс, проводя пальцем по карте так далеко, как только мог дотянуться. Папирус занял всю длину стола, прижатый по углам свинцовыми грузилами, взятыми из ящика его слугами. Казалось, что люди стоят над миром, как боги. Наслаждаясь этим ощущением, а также восхищенным шепотом собравшихся капитанов, царь кивнул Мардонию: – Как только перевалишь через горы, мы повернем на юг и будем идти в ногу с тобой. Ты доберешься до Афин, пока я поведу флот вокруг южной оконечности. – А что с их флотом? – спросила Артемисия. – Афины не позволят нам пройти просто так. У них будут военные корабли. Никто не знает, сколько их. – У нас есть еще, Артемисия, – улыбнулся Ксеркс. – Я не боюсь их кораблей. Он заметил, что ответ не успокоил ее. Женщина указала на гряду холмов, пересечь которые должен был Мардоний, чтобы не отстать от флота. – И это… На карте они не выглядят такими уж высокими. Я видела их в детстве, когда путешествовала с отцом. – Ты действительно знаешь их? – спросил Мардоний, опередив Ксеркса. Все мужчины за столом повернулись к ней, и Артемисия повела плечом: – Я видела их только один раз, когда была маленькой девочкой. Мне они запомнились как скалы… слишком высокие, чтобы на них взобраться. – Она нахмурилась, вспоминая. – Я видела, как местами из-под земли там поднимался пар. Мой отец назвал перевал на побережье… – Значит, проход есть? – снова спросил Мардоний. – Проход для армии? Полководец заметно приободрился. – Да. Склоны отвесные, но до самого моря горы не доходят. Там есть узкая полоска… Камнепад и песок… – Она вскинула голову, вспомнив слово. – Фермопилы. Так называется проход. – Я пройду по нему, – внезапно заявил Ксеркс. – В честь моего отца я ступлю на греческую землю. Он заметил, что Мардоний удивленно моргнул, но промолчал, обдумывая ответ. Прежде чем он успел выдать какое-либо возражение, Ксеркс продолжил: