Я с любопытством разглядывал городские стены. В прежнем мире от природных опасностей, в первую очередь от диких зверей, медведей, волков, всех этих хищников, пожирателей людей, нас защищали дома. Кроме того, они не подпускали вредителей, уничтожавших наши продукты: крыс, грызунов, муравьев. И наконец отделяли нас от зловредных змей, пауков и скорпионов. Так что я плохо понял назначение этих неприступных заграждений. – Они отмечают территорию главного Бога, – объяснил мне Гавейн, – ограничивают сакральное пространство. В конце весны они оберегают нас от половодья. А главное – позволяют защищаться тем, кто живет в городе. – От кого? – От нападений других городов. – Как же так? Вы говорите на двух общих языках, поклоняетесь одним и тем же Богам и при этом сражаетесь между собой? – Откуда ты такой взялся, Нарам-Син? Всякий царь – и его народ вслед за ним – хочет сделаться еще богаче, еще великолепнее. Некоторые города поддерживают между собой прекрасные отношения, потому что их царские фамилии связаны брачными узами; другие скрепили общие интересы договорами. Однако это согласие не может длиться вечно. – Мир на пользу всем. Он с возмущением взглянул на меня: – Вовсе нет! Как бы мы строили города, дворцы, храмы? Как рыли бы каналы? Орошение давало изобилие и возможность делать запасы. Часть населения больше не занималась полями и скотом; освободившись от необходимости заниматься земледелием, некоторые стали ремесленниками, торговцами, жрецами, счетоводами, писцами или военными. Деревня создала город. Но городу требовались тысячи людей, чтобы строить его, и сотни других, чтобы их кормить. Крупные работы нуждались в руках. Единственным решением оставалась война; без нее не было бы невольников. А потому каждый город регулярно устраивал набеги и захваты, то за пределами Страны Кротких вод, то внутри, на собственных соседей. Захваченное население брали в рабство, а пленные становились строителями. По сути, каждый город ходил на войну как на рынок: обеспечивал себя всем необходимым с оружием в руках[32]. Строить и порабощать, одно было невозможно без другого. Никто не возмущался этим режимом и не выступал против него. Жить свободным, затем попасть в рабство – это случалось, как везение и невезение, несчастный случай, не более того. – Я и сам был рабом! – воскликнул Волшебник. – Мой отец погряз в долгах. Поясню: он был игроком и пьяницей! Наливаясь пивом с утра до вечера в притонах Киша, он сражался в бабки. В него вселился какой-то Демон и завладел его сознанием: отец проигрывал все партии подряд, но ставил снова и снова. Постепенно он потерял все: имущество, дом, – но по-прежнему продолжал играть. Как-то вечером, когда его последний заимодавец, человек из Унуга[33] по имени Кушим, пригрозил отцу, тот, не имея возможности вернуть долг, на два года отдал своему кредитору жену и сыновей. У Кушима мы с матерью и братом прислуживали отвратительному толстяку, который был столь же удачлив в азартных играх, сколь отвратителен внешне. – Ужасно! – По контракту нам следовало отработать два года. Что мы и сделали без всякой оплаты. На самом деле для меня, которому тогда стукнуло четырнадцать, это было подарком: Кушим, счетовод во дворце Унуга, научил меня письму[34]. – Странно. Он тратил время на раба? – Я был хорошеньким. Думаю, я ему очень нравился. На самом деле чересчур сильно нравился. Волшебника передернуло, он покраснел, пригладил иссиня-черную бороду – и сменил тему разговора: – Ты не рождаешься рабом, ты им становишься. Это зависит от неудачного стечения обстоятельств. Будучи рабом, ты можешь избавиться от рабства. – Как это? – Так же, как твой господин может продать тебя кому угодно, ты можешь купить себя у своего господина. Даже будучи рабом, ты имеешь право торговать и зарабатывать деньги. – Во всех городах? – В Кише это гарантировала царица Кубаба. А вот в Бавеле… Гавейн инстинктивно втянул голову в плечи, тревожно огляделся и понизил голос: – Нимрод не обременяет себя сомнениями. Захватив мужчин, женщин и детей, он низводит их до уровня скота и обескровливает; эти люди никогда не обретут свободу вновь. Вот почему его прозвали Великим Охотником – тайный способ описать чудовище. Нимрод гоняется за всем живым. Убивает зверей сверх всякой меры, не обжаривая и не разрубая их на части; эксплуатирует людей. Кроме того, он преследует прекрасных женщин, отправляя своих слуг во все концы. Мы с тобой уже видели эти колонны пехотинцев. – О да, я встречал их даже в своих отдаленных краях. Все красавицы прячутся. Что он с ними делает? – Селит их у себя во дворце. С этими словами Гавейн замкнулся. Он был сильно взволнован. Я подождал, чтобы он успокоился. Наконец Волшебник снова пристально взглянул на меня: – Что самец делает с самкой? Он вздохнул… Ему было мучительно говорить о властителе Бавеля. Несмотря на его сдержанность, я настаивал: – Как выглядит Нимрод? – Как Нимрод. Он ни на кого не похож. – Он красив? – Так считают. – Но ты так не думаешь! Волшебник вздрогнул и замахал вокруг себя руками, будто отмахиваясь от комаров. – Едва он появился, я предусмотрительно пал ниц. Не забывай, что я завишу от царицы Кубабы. Так что я плохо рассмотрел его. – Где ты его видел? – У нее во дворце. Один раз. Во время визита вежливости. Ну да, как же, вежливости… Нимрод пришел главным образом оценить укрепления Киша, сосчитать количество военных и определить состояние здоровья Кубабы. Долгие годы он, словно лис у заячьей норы, подстерегает ее, готовый сожрать. А в тот день он от нетерпения ввалился прямо в нору. – Он сильный? Жестокий? – Сильный и жестокий. Хотя таковым не выглядит. – Расскажи про него еще. В этот момент мимо прошел какой-то отряд, бесцеремонно оттолкнув нас в сторону, как будто мы загородили дорогу. Слабый Маэль потерял равновесие и свалился в канаву. Саул в сердцах схватился за топор, чтобы наказать грубиянов, но Гавейн свирепо глянул на него и схватил за руку. В шлемах, в толстой кожаной броне, с копьем в руке и кинжалом на бедре, три десятка бородатых солдат ритмично двигались вперед, попирая землю тяжелым гулким шагом. Они вызывали ужас, хотя было неясно, враждебны они или равнодушны. Волшебник повернулся к ним спиной. Так же поступил его дрожащий от страха слуга. Роко спрятался у меня в ногах и плотно прижался брюхом к земле, чтобы сделаться невидимым. Сосредоточив во взгляде всю ярость, которую с трудом сдерживали его мускулы, Саул, хвастун и задира, смотрел на солдатню с ненавистью. А Маэль – он уже сидел верхом на своем отце – широко распахнутыми глазами завороженно разглядывал эту шумную, разгоряченную и воняющую по́том колонну, которая поднимала над дорогой густое облако пыли. Я внимательно рассмотрел обоз. В центре ослы тянули раскачивающуюся повозку, накрытую полупрозрачной тканью, сквозь которую можно было различить четыре женских силуэта. Этот отряд доставлял Нимроду красавиц. Повозка уже удалялась, когда от тряски полотнище ткани приподнялось, и я разглядел под вуалью молодую женщину, стройную, с тонкими запястьями и лодыжками. Я вздрогнул… Нура? Полотнище упало. Я чуть не закричал, но было слишком поздно. Повозка уже исчезла из виду. Действительно ли я видел Нуру, или мне показалось? Нуру, плененную только теперь, наверняка украденную у ее предыдущих похитителей? Кортеж скрылся за поворотом. Может, я сходил с ума? Мысль о Нуре так настойчиво преследовала меня, что я придавал другим женщинам ее черты? Или это правда, она была в той повозке и вскоре ее запрут во дворце Нимрода? Я обернулся к своим спутникам. Увидели ли они очень красивую, изящную и стройную женщину? Этот вопрос замер у меня на губах: ведь никто из них не знал Нуру. Гавейн отвернулся, его слуга тоже – они были слишком напуганы, чтобы заметить мое волнение. Волшебник стряхнул пыль со своего одеяния, привел в порядок напомаженные волосы, слегка подкрасил губы и снова принял горделивый вид. Правда, лицо его иногда искажали нервные подергивания, а в зрачках сохранился отсвет страха. – В путь! – воскликнул я. Они с удивлением взглянули на меня – так требовательно прозвучал мой напряженный голос. – Нельзя терять время. Мы двигаемся со скоростью улитки. Гавейн проворчал: – Что за поспешность! Если бы ты наконец сказал мне, зачем ты туда направляешься… Вместо ответа я стегнул своего мула и тронулся вперед. Скорей! Добраться до Бавеля. Разработать план. Освободить Нуру. Путешественники рассказывали мне про миражи, эти реальные картины, что возникают вдали и исчезают, когда вы приближаетесь; они упоминали оазисы в песках, колодцы среди дюн, горы до небес, пламенеющее в грозовых облаках второе солнце. О миражах никто ничего не знал, их описывали друг другу или задумывались, почему посреди иссушенных и раскаленных земель Боги, Духи и Демоны так жестоко шутят над нами. И вот теперь я, пересекший не одну пустыню и никогда не сталкивавшийся с их злобными выходками, возможно, и сам преследовал мираж в этом пропитанном влагой краю! Передо мной в воздухе витал образ, великолепный образ. Где ты, Нура? Меня не покидало воспоминание о повозке с приподнявшимся пологом. Напрасно я вновь и вновь возвращался к эпизоду нашей нечаянной встречи, тщательно пересматривал его, анализировал – я не приходил ни к какой уверенности. Взаправду Нура? Или Нура понарошку? Однако же это сомнение избавило меня от другого – больше никаких раздумий! Даже если не Нуру я заметил в той колонне солдат, я должен добраться до Бавеля: или она уже там, или скоро там окажется. Встреча с наемниками Нимрода укрепила мою решимость. Где ты, Нура? Мы двигались цепочкой, один за другим. Я шел впереди, стараясь увеличить темп. Меня бесила наша медлительность. Казалось, заодно со мной только Роко, который приемисто бежал впереди. Понимая, что во мне произошел какой-то перелом, Гавейн поглядывал на меня пристальнее, чем обычно. Я же замкнулся и отвечал на его вопросы неохотно, отчего мне сделалось еще горше. Где ты, Нура? Я настаивал на долгих переходах и коротких ночевках. Саул благоговейно следовал за мной, Маэль дремал, сидя на осле, а Гавейна разрывало от любопытства. Нура, где бы ты ни находилась, я иду к тебе!