– Нет, мужья теперь помалкивают. Как и отцы. Они узнали, как были встречены их предшественники, те, что попытались вызволить свою супругу или дочь. Нет-нет, просто один сильно набравшийся тип. – Видать, сильно нализался! – Так, что чуть не лопался! Пиво фонтаном брызнуло вокруг стрелы, которая проткнула его. – Прекрати! – Чистая правда! Ни к чему мужчине ночью приближаться к женскому флигелю! – в заключение проорал пьяница. Я взглянул на него и испытал внезапное желание его обнять: он только что подсказал мне решение. Если ни одному мужчине не удавалось проникнуть во флигель, может, это сумеет сделать женщина… Интермеццо Ноам полностью покрыл клинописью последние таблички и теперь раскладывал еще мягкие и влажные кусочки глины на гранитной кухонной стойке. Действовал он с осторожностью. Вторая партия еще выпекалась на огне, а первая досыхала прямо на полу. Хасан уже сфотографировал пять табличек, состаренных с помощью рашпиля и выбеленных садовым песком, и отправился распространять снимки. По счастью, Ноам никогда не забывал шумерский язык и его значки; некогда он счел чудом, что можно передавать слова, не произнося их. Какой плотности внезапно достиг человек! Его шепот перестал уноситься ветром и отвердел. У говорящего отпала необходимость присутствовать, чтобы высказаться, теперь он пересекал пространство, он стал слышим на расстоянии и даже после смерти. Окаменелый звук… Изобретение письменности позволило лишенным перьев двуногим бросить вызов судьбе: буквы побеждают смерть. Ноам не сомневался, что письменность способствовала прогрессу во множестве областей: в науках, в праве, в истории; однако одновременно она ознаменовала возникновение кичливости. Человек поднимается, его значимость растет, воздвигается над его положением, отрицая его уязвимость, мимолетность, конечность его существования. Цари – первые обладатели этой привилегии, располагавшие писцами, чтобы общаться с временно живыми и мертвыми в будущем, создавали себе гробницы из слов, более прочные и надежные, чем их каменные усыпальницы; затем эта практика получила социальное развитие. Если фраза произнесенная растворяется в воздухе, словно сахар в воде, то фраза написанная остается высеченной в камне, даже если его заменяет папирус, пергамент, лист бумаги или экран компьютера. Подарив человеку беспрерывность, письменность изменила его. Из простого перечня предметов она превратилась в хранилище душ: она сражалась против уныния, питала гордыню, потворствовала нарциссизму, потакала индивидуализму. Благодаря ей развилась не только цивилизация, но и самодовольство. Воротился Хасан. Робея, прикоснулся к табличкам: – Я считал тебя специалистом по истории первобытного общества. – Я дополнил свое образование изучением Месопотамии и ее языков: шумерского и аккадского. Предшествующее можно постичь, лишь узнав последующее. – Если согласиться с твоим рассуждением, то надо выучить всю мировую историю! Ты именно так считаешь? Уклонившись от ответа, Ноам спросил: – Нашел покупателя? К Хасану мгновенно вернулась его надменность, он засунул большие пальцы за ремень из змеиной кожи и гоголем прошелся по ультрасовременной кухне: – Я опубликовал фотографии пяти табличек. Браво, они производят впечатление! Маршаны сразу бросились консультироваться с экспертами по ассириологии, это может задержать нас, потому что археологам неведомо понятие срочности. Им нравится рыться в пыли, даже когда ее нет. Ноам догадался, что эти разглагольствования таят за собой решение – Хасан заранее приберег его напоследок, но ему во что бы то ни стало хочется продлить момент тревожного ожидания. – Кому сбыть твои подделки? – продолжал журналист. – Простофиле или сообщнику? Обманутому или обманщику? Я подумал, что честнее будет вести дело с бесчестным. И даже откопал одного скупщика, Джона де Лапидора; подозреваю, что в нем есть что-то столь же сомнительное, как и в антиквариате, которым он торгует. – Отлично! И где же он прячется? – Людей обманывают двумя способами: либо скрываясь, либо выставляясь. Так вот, Джон де Лапидор относится ко второй категории. Имея солидное положение, он владеет роскошной собственностью в Дубае. Богатство и успешность служат ему сертификатом деловой репутации. – Годится! – К сожалению, он проявляет сдержанность. После тысяча девятьсот пятидесятого года было обнаружено много следов месопотамской цивилизации. Забавно, если подумать: первая человеческая цивилизация была открыта совсем недавно, а до этого она тысячелетиями дремала в песках, прежде чем ученые откопали ее. Меня не удивляет, что Джон де Лапидор сомневается в твоей цене: рынок уже завален десятками табличек, что снижает стоимость. Ноам выключил печь, надел защитные перчатки и принялся вынимать последние глиняные пластинки. – Скажи своему Джону де Лапидору, что он прав до тех пор, пока не расшифрует, что на них написано. Их содержание оправдывает сумму, которую я запрашиваю. Они сообщают сведения об упоминаемом в Библии знаменитом властителе Нимроде; содержат начатки математики, неизвестные и вещие астрономические рассуждения, а также неожиданное дополнение к Кодексу Хаммурапи. Короче, я предлагаю ему не таблички счетовода. Это бомба, которая привлечет всеобщее внимание. От изумления Хасан разинул рот. Его буквально заворожил тот факт, что двадцатипятилетнему человеку удалось соорудить научные тексты на исчезнувшем языке. Предвидя, что он попытается узнать больше, Ноам напустил на себя озабоченный вид. – Не теряй ни секунды. Напоминаю тебе, что у нас меньше трех дней, чтобы разоблачить планы нападений. Ты звонил Стэну? – Да, и договорился. Он требует только обязательства по продаже. Как только я отошлю ему договор, он со своими командами подключится. В подтверждение своих серьезных намерений он отправил курьера, чтобы тот забрал компьютер террористов, и готов приступить к изучению его содержимого. Ноам с облегчением принялся сочинять последние таблички. Пятидесяти должно хватить. Что бы там написать? Почему бы не о появлении кометы Галлея? Когда Хасан у себя в кабинете по-английски вел переговоры с Джоном де Лапидором, в дверь позвонили. Хасан ненадолго прервал разговор и бросил Ноаму: – Курьер от Стэна. Открой, пожалуйста. Ноам отложил палочку для письма и направился к домофону у входной двери. На экране видеонаблюдения появились трое. Узнав их, он вздрогнул. Мармуд, Шарли и Юго. Никаких сомнений: они обнаружили похищение своего компьютера, связали кражу с исчезновением Ноама и как-то определили его местонахождение. Ноам инстинктивно отступил. В руках у них ничего нет, но он догадывался, что под куртками трое террористов прячут оружие. Часть вторая Нимрод 1 Я вел свое расследование. Из ничего не значащей уличной болтовни я выяснил главное. Угрюмые и необщительные жители Бавеля разбавляли свою неприязнь к чужеземцу желанием произвести на него впечатление, похвастаться своим преуспеянием и подчеркнуть свое неоспоримое превосходство. А из самодовольства каждый горожанин, будь он хоть самым неразговорчивым, снабжал меня какой-то информацией. Среди подданных Нимрода никто не имел решающего влияния: ни один министр, ни один военный, ни один интендант, ни один жрец. Этот свирепый и придирчивый властитель не доверял никому, особенно тем, кто проявил себя лакомым до власти. Пребывая в своем дворце, царь передавал приказания через легко заменимых и быстро заменяемых безымянных исполнителей. Если он отлучался на охоту или на войну, то управлял ими на расстоянии; писцы-соглядатаи уведомляли его о происходящем в Бавеле, включая слухи, а таблички, доставляемые неспособными расшифровать их гонцами, позволяли Нимроду быстро реагировать. Письменность обеспечивала ему абсолютную, обширную и постоянную власть[36]. Зато элиту он набирал себе в неподвластных его господству областях, там, где не опасался, что они смогут соперничать с ним. Таким образом, важную роль в Бавеле играли два человека: звездочет и архитектор. Нимрод ничего не предпринимал без предсказаний первого и ничего не возводил без чертежей второго. Звездочет Месилим обладал, как говорят, безошибочным знанием небесного свода. Надо сказать, что в том краю чистого, почти всегда безоблачного неба с ясными сияющими ночами можно было с необычайной четкостью различать звезды, их группы или скопления. На службе у царя звездочет считал себя его защитником и следил за благосклонностью или неблагосклонностью светил по отношению к нему. Властитель не начинал военной кампании без согласия и поддержки небесных Божеств; даже поход с целью отлова животных требовал совета звезд; при малейшем недомогании он прибегал к помощи предсказателя. Нимрод во всем ждал мнений Месилима и уважал их, каковы ни были они – благоприятны или пагубны. Что же до Гунгунума, архитектора, то он занимал важнейшее положение. По мнению Нимрода, царствовать означало строить. Восхищавший меня величественный Бавель был обязан ему всем; если Гунгунум и сохранил первоначальный периметр города – сакральное пространство Богини Инанны, – то внес в него новшество; так постепенно, создавая иллюзию целостности, он изменил Бавель. Утолщенные городские укрепления теперь поднимались выше, чем прежде, храмы стали более многочисленны и величественны, на каждом углу высились монументальные статуи, каналы разветвились и образовали широкий ров вокруг царского дворца, который, в свою очередь, увеличился, приобрел еще большую надежность и великолепие. Чтобы сделать Бавель еще прекраснее, Нимрод тратил огромные средства и использовал множество рабов; все это внушало гордость жителям, отсутствие у него чувства меры передалось и им. В этом городе Гунгунум обрел идеальное место для применения своего таланта. Судьба распорядилась так, что звездочет и архитектор были братьями. Родившиеся в одну и ту же ночь пятьдесят лет назад, схожие между собой, ученые – они ненавидели друг друга. Каждый претендовал на уникальность и очернял своего близнеца. Не было дня, чтобы Гунгунум не поднимал на смех Месилима, который падал в колодец, считая звезды. Не было дня, чтобы Месилим не порицал Гунгунума за его пренебрежение датами, указанными Богами для закладки фундамента очередного здания. Эти братья-враги давали постоянную пищу бавельским хроникам. Горожане обожали судачить об их ссорах, подлостях, которые один делал другому, и оскорблениях, которые они наносили друг другу. Сплетни только усиливали взаимную ненависть: когда в течение месяца близнецы не враждовали, кто-нибудь в кабаке сочинял байку, которая пользовалась успехом, и вскоре многократно повторенная ложь превращалась в правду. Братья проживали во дворце, откуда надзирали за своими артелями. Народ видел их от случая к случаю: Гунгунума на стройке, Месилима на кровле укреплений, откуда тот наблюдал за светилами. Легенда или правда, но утверждали, будто они делят между собой один флигель: архитектор занимает нижний этаж, а звездочет – верхний, однако умудряются никогда не встречаться. Из верного источника было известно, что они не обмениваются ни единым словом и ненавидят, когда их приглашают в один дом, поскольку не выносят присутствия друг друга. Согласно наиболее осведомленным толкователям, их междоусобица вполне устраивала Нимрода, который охотно ею пользовался. Одним из его методов было разделять и властвовать, а потому он потворствовал вражде этих двоих, к советам которых постоянно прибегал. В тот вечер при свете лампы я переписывал оставленные мне Волшебником таблички словаря. Маэль подражал мне. Сощурившись и сжав губы, он молча предавался этому занятию. Будучи смирного нрава, мальчонка не общался со своими сверстниками; он забавлялся с Роко или терся возле взрослых, меня и своего отца. То ли ему нравилось мое общество, то ли он искренне привязался ко мне, но интерес мальчика к письму был стойким, и учился Маэль быстро, потому что хорошо запоминал знаки. В калитку постоялого двора постучали. Я услышал топот многих людей, звяканье оружия, громкий звук властного голоса, а затем поспешные шаги. Кто-то поднимался к нам. Дверь отворилась. Хозяин с порога указал на меня: – Вот он. Появился солдат в сопровождении двоих подчиненных: – Это ты Нарам-Син, целитель? От удивления я онемел. Никто в Бавеле не знал, что я занимаюсь медициной, – для своего спокойствия я представлялся простым торговцем травами. Раздраженный моим молчанием солдат прорычал: – Целитель Нарам-Син, мы ведем тебя во дворец. Его подчиненные грубо схватили меня и вытолкнули из комнаты. Маэль вытаращил глаза; он едва верил случившемуся и теребил свой амулет. На пороге я успел крикнуть ему: – Беги к себе, отец скоро вернется. И не тревожься. Произнося эти слова, я понимал, что лгу. Я не знал, что меня ждет. Меня задержали, меня уводили – но почему? В чем меня обвиняют? Может, догадались, что я слишком интересуюсь женским флигелем? Я пока еще ничего не предпринял, действовал с осмотрительностью. Может, кто-то читает мои мысли? Толкует мои поступки? Откуда им известно мое прошлое? И кому именно? Каким таинственным образом они узнали, что я могу исцелять? Солдаты бесцеремонно вытолкали меня из Сада Ки и повели по малолюдным улицам, которые при нашем появлении еще больше опустели. Несмотря на то, что я шел, широко ступая, и проявлял, таким образом, свою добрую волю, меня постоянно осыпали ударами, словно я сопротивлялся. По перекинутому через мертвенно-мрачный канал мосту мы подошли к гигантским воротам с прорубленной в бронзовой створке дверцей и, после многочисленных поворотов и четырех остановок перед часовыми, которые проверили наши личности, приблизились к большому флигелю. Главный солдат ударил в гонг. Появился пожилой слуга в одежде из небеленого полотна. – Это целитель! Старик пригласил меня войти, трое бравых рубак развернулись, чтобы уйти. Я был не пленником, а консультантом. Я по-прежнему не понимал, как здесь узнали, чем я занимаюсь, но немного успокоился: меня не считают в чем-то виновным, а скорее надеются на мою помощь. Просторное помещение было завалено уймой вещей, опознать которые в неверном свете трепещущего пламени факелов было невозможно. Над этим непостижимым скоплением накрытых чехлами предметов витал запах сырой глины – точно такой же, как в комнате, где я упражнялся в письме. Слуга церемонно склонился передо мной, сверкнув наголо бритым черепом янтарного цвета со сбегающимися к ушам многочисленными складками. Затем распрямился, широко раскрыл желтоватые веки и пристально взглянул на меня выцветшими глазами.