– Мой хозяин Гунгунум заболел. Вот так я оказался у знаменитого архитектора самого Нимрода! Беспорядок вокруг меня постепенно обрел смысл: здесь сложенные стопкой кирпичи, там миниатюрные детали построек, колонны, крепостные стены, храмы, лестничные марши и патрульные дорожки. По приглашению старика я принялся лавировать между огромными табличками с выписанными на них цифрами и фигурами, миновал множество штукатурных проб на стенах, обогнул ящики с полудрагоценными камнями – кварцем и лазуритом, едва не опрокинул ивовые корзины, набитые линейками из древесины оливы, бронзовыми уровнями и медными инструментами. Мы достигли глубины помещения и остановились перед тюфяком, на котором лежал Гунгунум. Этот человек с восковым, усталым, изрядно увядшим, морщинистым и изможденным лицом жил в своей скупо освещенной факелами мастерской. Я опустился на колени и приложил ладонь к его лбу. Вздрогнув, он открыл глаза: – Целитель? Его черты были искажены болью и страданием. Подавив желание уточнить, каким образом он осведомлен о моей профессии, я приступил к исполнению своей роли и послушал его. Лицо и шею Гунгунума покрывали вызванные воспалением красные пятна, пузырьки и чешуйки, нестерпимый зуд заставлял больного постоянно чесаться, отчего на коже образовывались ранки, усугубляя его муки. Тело испещряли пятна гноя и крови. Я вспомнил, что Тибор называл это заболевание «коростой», потому что пораженная им кожа становится похожа на кору, пересохшую корку в мелких пятнышках[37]. Чтобы умерить зуд, я посоветовал сделать больному теплую овсяную ванну. А пока он в ней отдохнет, я схожу за своими целебными травами. Гунгунум кивнул, слуга проводил меня, свистнул солдатам и изложил им их миссию: доставить меня к дому и помочь перенести сюда все, что мне может потребоваться. На постоялом дворе я собрал свою котомку, заглянул в комнату к Маэлю, чтобы успокоить его и сказать, что скоро приду, и вернулся во дворец. Гунгунум отдыхал в оловянной ванне, в воде плавали зерна. Он сообщил мне: – Я больше не чешусь! Я попросил его лечь на пол: – А теперь я обмажу тебя глиной, если ты позволишь взять ее из твоих запасов. – Бери. Я приложил к его гнойникам влажные согревающие компрессы. Он прошептал: – Глина спутница людей, сообщница Богов. Они слепили из глины мир, они и нас слепили из глины. Из нее мы вышли и в нее вернемся после смерти. Исток жизни помещается в глине. Из глины я строю. Я пишу на глине. Без глины мы ничто. Глина может все. Я добавил: – Эту территорию следовало бы назвать «Страной Кроткой глины», а не Страной Кротких вод. – О да! – с восторгом согласился он. – Воде недостает кротости, порой она возмущается, наносит удары, захлестывает и топит. Глина же – никогда! Не существует ни разлива, ни потока глины. Подумать только, я многие годы работаю с кирпичами из глины, но и вообразить не мог, что она будет лечить меня! При помощи слуги я ополоснул его. – Предлагаю тебе обмыться настоем шалфея, который прочистит твои болячки. А потом я наложу приготовленную мною мазь из цветков ромашки. Утомленный Гунгунум расслабился и доверился мне; он явно наслаждался моими пояснениями. Что же до слуги, тот старательно помогал, взирая на своего господина как на божество. Среди ночи архитектор почувствовал себя лучше. Его лицо немного разгладилось, с век спала опухлость. Он потребовал, чтобы слуга расчесал ему волосы, усы и бороду, а затем покинул ложе, надел чистое платье, сел и приказал принести ему попить. Теперь это уже был не тот лежачий больной, который встретил меня, а совсем другой человек – вполне заурядный, но достойный, с движениями обдуманными, но неопределенными, с поступью горделивой, но неуверенной. Суровый, аскетически худой, он обладал телом только по утомительной необходимости – потому что им следовало обладать, чтобы задумывать и чертить. Патологический холод его плоти объяснялся этим отсутствием чувственности. А его узкие и черные глаза испускали темный блеск; они видели, оставаясь невидимыми. Обыкновенно глаза раскрывают душу, показывают чувства, расцвечивают их, выражают удивление, гнев, отвращение, стремление и алчность; зрачки Гунгунума не выражали ничего – они перекрывали доступ к его личности. Они сверкали; они не жгли внутренним огнем, они пожирали тех, кого видели. Эта бесчувственность была не лишена благоразумия и вызывала у меня молчаливое почтение. – Как отблагодарить тебя? – Я сделал это ради тебя, а не ради благодарности. Почему ты призвал меня? Почему оказал мне доверие? В Бавеле довольно врачевателей. – Они лечат молитвами и заклинаниями. И хороши, только если ты здоров. Твоя репутация несравнимо выше. – Моя репутация? Я догадался, что больше он ничего не скажет. Он не отступался: – Как отблагодарить тебя? Я настаиваю. Я обвел рукой заполнявшие мастерскую призрачные формы: – Тогда расскажи мне что-нибудь о своем искусстве: говорят, ты величайший архитектор мира. – Смотри. Вот мое последнее открытие: арка. Он указал на макет, представляющий стенку с дверью, которая завершалась не как обычно, прямой деревянной перемычкой, а кирпичной дугой. – Невозможно! – удивился я. – Как же эти кирпичи держатся? – Они не могут упасть, поскольку опираются один на другой. Вдобавок они стремятся раздвинуть стены в стороны. Так что требуется укрепить эти последние, то есть снабдить их контрфорсами. Я уже проделал это в дворцовых подвалах. – Зачем? – Я воспроизвожу небо! Подкладываю его отражение под нас… Своды, на которые мы опираемся ногами, имитируют свод над нашими головами. Все держится![38] Балка-перемычка под большой нагрузкой в конце концов изгибается, а значит, впоследствии и ломается. При наличии дуги сопротивление увеличивается, что идеально для подвалов и фундаментов! Но я предполагаю использовать арку и в других случаях: строить здания, перекинутые через каналы и реки. – Что? – Представь себе. Мост. Ряд арок, которые будут пропускать течение и одновременно выдерживать дорогу с идущими по ней людьми и ослами. Больше нет необходимости в паромах и паромщиках! Мы станем перемещаться быстрее и легче, сможем перевозить тяжелые грузы, не доставая их из тележек, чтобы пересечь водные артерии. Какой выигрыш! А теперь смотри: вот макет самой высокой башни в мире. Он пробрался к какому-то накрытому полотном объему, скинул ткань и погладил удлиненную конструкцию. – Новая башня? – с восторгом жителя Бавеля спросил я. Он кивнул. Я внимательно рассмотрел созданное им произведение. Оно состояло из громоздящихся один на другом уступов, широких внизу и тесных вверху, и имело форму четырехугольного в плане монумента. Каждый этаж, поставленный на предыдущий, превосходящий его по площади, суживался. Наружные лестницы вели с одного уровня на следующий. Я сосчитал их и воскликнул: – Восемнадцать этажей! – Точно. Трижды шесть, то есть восемнадцать этажей. Впрочем, я не уловил, почему «трижды шесть» представляется ему большей истиной, нежели «восемнадцать». – Фантастика! – Подожди, Нарам-Син, пока это только проект. Боюсь, вознесшись чересчур высоко, Башня не устоит. – Но она ведь держится! – Это только макет. В натуральную величину нижние этажи могут обрушиться под тяжестью остальных. В настоящее время я вместе со своими помощниками постоянно экспериментирую. Мы проверяем сопротивление кирпичей нагрузкам, а также их устойчивость к воздействию воды. Ты пренебрегаешь этой стихией, потому что ты иноземец, но здесь нас ежегодно затопляют бесконечные дожди, которые разрушают постройки. Не мои, разумеется. Откуда он знал, что я чужеземец? Мой вопрос положил бы конец нашему разговору. Он продолжал: – Нимрод вернется с войны победителем. Он приведет нам тысячи рабов, и строительство начнется. – Ты торопишься? Он покачал головой: – Я сомневаюсь, мне надо еще поэкспериментировать, проверить, усовершенствовать чертежи – короче, поразмыслить. Только вот Нимрод ненавидит медлительность. Он сражается, чтобы обеспечить себе рабочую силу. Он спешит. – Почему? Он резко развернулся в мою сторону: – Это Нимрод! – Твой ответ ничего мне не объясняет. – Нимрод испытывает неуемный интерес к небу. Он хочет приблизиться к нему и даже достичь его. Вот его цель! А к архитектуре он не проявляет ни малейшего внимания. – Нимрод? Он же правит великолепным городом! – Благодаря мне… Красота и блеск Бавеля служат ему. В нем он видит себя. Все, что он мне приказал построить, – порождение его гордыни. Что же касается Башни, в глубине души ему вообще плевать… Если бы я соорудил для него лестницу в небо, он был бы в восторге. Впрочем, он даже предложил мне это, и, чтобы он отказался от этой затеи, пришлось очень долго доказывать ему ее техническую неосуществимость. Так что мы рискуем возвести эту Башню халтурно… Я его предупредил. Однако он полагает, что его воля важнее моих расчетов. Вдобавок еще… этот изверг, этот мерзавец, этот предвестник несчастья, который нашептывает ему, что надо спешить! – О ком ты говоришь? На его лице появилось обиженное выражение, подбородок задрожал. Гунгунум ткнул указательным пальцем вверх. – О Месилиме. Упоминание имени близнеца вконец лишило его сил. Выждав некоторое время, я изобразил наивность: – Брат с тобой не согласен? – Брат? Какой брат? Нет у меня брата. – Однако в Бавеле утверждают, что… – Спроси у него. Он скажет то же самое. Мы не братья. И это единственное, в чем мы с ним сходимся. Он затих: – Я устал.