– Зачем ты потребовал меня к себе? Нимрод оживился. Его левая щека дернулась. – Выбери мне женщину на нынешний вечер. Твои рекомендации целителя идут мне на пользу. Я радостно улыбнулся: – Не хочешь продолжить с прелестной Нибабой? – Лучше бы нет… – Она тебя разочаровала? – Нисколько. – Для искусных любовников одной ночи недостаточно, чтобы доставить друг другу все удовольствия. Советую тебе опять пригласить ее. Скрестив руки за спиной, он в раздражении сделал круг по комнате и со скучающим видом воротился ко мне: – Гонец не поставил тебя в известность? Нынче утром Нибаба поскользнулась на мокрой плитке. Бедняжка разбила голову о кромку. Она скончалась на месте. Лицо Нимрода застыло в гримасе скорби, впрочем, из-под ресниц его глаза внимательно следили за мной: он размышлял, верю ли я ему. Нибаба закончила свою короткую жизнь, убитая человеком, которому подарила блаженство. Я возмутился: – Что-то многие вокруг тебя умирают. Его губы сжались. Я настаивал: – Столько несчастных случаев… – Боги хранят меня. Они отводят на моих приближенных беды, которые могли бы произойти со мной. Нимрод пристально всматривался в мое лицо, понимая, что не обманул меня. Самодовольно выпятив грудь, он сменил тон и резким голосом бросил: – Я царь, я делаю, что хочу. – Ты царь, значит ты не делаешь, что хочешь. – Царь свободен! – Царь несет ответственность! Он имеет не привилегии, а обязанности. – У меня есть выбор. – У тебя есть обязанности. Резко вздрогнув, он побледнел и обратил на меня свой взор. Меня и самого колотило: я себя выдал. Я необдуманно утратил свой акцент, перестал менять тембр голоса, а главное, произнес слова, прозвучавшие во время давнего жестокого спора, который когда-то сделал нас противниками. – Кто ты? – крикнул он, вглядываясь в мои глаза. Я пытался скрыть страх, который сотрясал меня так сильно, что мне это не удавалось. Я не боялся Нимрода, меня страшило, что Дерек узнает Ноама. Потому что тогда он обнаружит, что бессмертен. Нура предупреждала: это открытие будет роковым для всех нас. Его глаза опустились к моим укутанным рукам. – Сними рукавицы! Я не отреагировал. Со сведенными гневом челюстями он отчеканил: – Нимрод приказывает тебе снять рукавицы. – Что ты пытаешься узнать? – Что ты пытаешься утаить? Правой рукой он схватил меня за запястье, а левой нащупал свой клинок. – Немедленно повинуйся, иначе я отрублю тебе руку! Я невозмутимо снял рукавицы. Обнажились мои ладони. Я протянул их к нему. – Ну что? В смятении он отпрянул. Я продемонстрировал нормальные руки, с нормальными пальцами. Когда царица Кубаба предложила, чтобы я отрубил себе сросшиеся средний и безымянный пальцы, я предпочел произвести другую операцию: проколол шилом кожаную оболочку, отделил пальцы один от другого, а затем санировал и зашил раны. Через несколько дней они зарубцевались, но от рукавиц я не отказался[63]. Дерек, сиречь Нимрод, уселся и, все еще взволнованный, постарался выровнять дыхание. Я успокоился и с наслаждением изображал наивность: – В чем дело, Нимрод? – Ни в чем. Я подумал… Нет, не важно… – Умоляю тебя, расскажи. Он утер пот со лба. – На какое-то мгновение мне показалось, что ты… кто-то другой! Но это не так. – Это хорошо или плохо? Он погрузился в размышления, а потом с усталым вздохом сказал: – Выбери мне любовницу на нынешний вечер. – Ведь не ждешь же ты, что… – Что? Что мне снова станет хуже? Приведи ко мне новую женщину. Прислонившись спиной к колонне, я стоял во дворе женского флигеля. Сейчас более, чем обычно, сад представлялся мне великолепной вольерой. То тут, то там среди аллей порхали горлинки, стремительные воробышки и другие птицы, цвели деревья и кустарники, а под их ветвями нежились женщины, увешанные драгоценностями, разодетые, прелестные и подкрашенные. Несмотря на перешептывания, щебетание, трепет листвы и смешки, повсюду царило умиротворяющее томление, нечто среднее между скукой и негой жизни. Казалось, только невозмутимому лазоревому небу суждено существовать вечно. При мысли, что я собираюсь обагрить эту картину кровью, я отвернулся. Какая мерзость! Меня передернуло от отвращения к самому себе. Даже в страшном сне я не мог вообразить того, что собираюсь сделать: приговорить женщину к смерти. Хуже: толкнуть ее в объятия того, кто сегодня ночью будет ее любовником, а на рассвете – убийцей. Я становился вестником смерти. Как этого избежать? Уклониться означало бы снова вызвать недоверие Нимрода. Самым нелепым образом я избрал путь, с которого нельзя ни воротиться, ни свернуть; безжалостную теснину между скал, которая вынуждала меня действовать против моих принципов в надежде прийти к цели. Ко мне подошел Бальмунамхе. По моему замкнутому лицу он догадался, что я не стану обсуждать участь Нибабы. Он выглядел озабоченным, и я предположил, что его это устраивает. – Мне нужна новая женщина для Нимрода. – А… Старший евнух не позволил себе никакого замечания. В глубине души он ненавидел жестокость Нимрода, поскольку и сам опасался ее. Мы помолчали. Он нахмурился и спросил: – Позвать малышку Сидури, ту, насчет которой ты вчера сомневался? Я кивнул. Он удалился. Неужели я останусь? Неужели посмотрю в лицо жертвы, которую сам же и указал? Хватит ли мне самообладания радостно сообщить девушке, что Нимрод выбрал ее? – Бальмунамхе! Я догнал его. – Которая хуже всех переносит свое заточение? Он подумал, и его лицо посветлело: – Диана! Гордячка! Она так сильно ненавидела это место, что ей удалось сбежать. Она единственная, кто сумел это сделать. Женщина… незаурядная женщина. В другой ситуации восхищение, испытываемое Бальмунамхе по отношению к той, которая отказала ему и в которую на один день перевоплотился я, меня бы позабавило, но сегодня мне было не до шуток. – А другие… не посягали на свою жизнь? – Нелишипак… Она трижды пыталась совершить самоубийство. Сейчас она отказывается от пищи. Она… Будьмунамхе запнулся: он понял, к чему я веду. – Что ты об этом думаешь? – прошептал я. Он сглотнул: – Идеально. В тот вечер я почти не разговаривал с Аврамом, а еще меньше – с пришедшим развлечь Маэля Гавейном. Я уединился в своем углу и растянулся на тюфяке. Роко тут же прижался к моему животу, и я принялся теребить его бархатные уши, отчего по моему телу разливалось тепло. Как только я прекращал трепать их, разнежившийся Роко испускал глухой глубокий вздох, приподнимавший его грудную клетку, а потом начинал сучить передними лапами, чтобы заставить меня продолжать. Я подчинялся, с удовольствием повинуясь его нежной и робкой настойчивости.