– Неужели такова цена, Ноам? Ее голос слегка дрожал. Она долгие месяцы не произносила моего имени. Это взволновало меня. – Цена чего? – пробормотал я. Она в тревоге схватила меня за руки. Ошеломленный тем, что она ищет во мне защиту, я согрел ее пальцы в своих ладонях. Она закрыла глаза и, с удовольствием возвращаясь к былым ощущениям, вдохнула вечерний воздух. Потом склонилась к моим рукам и поинтересовалась, что случилось с теперь разделенными средним и безымянным пальцами. Я поведал ей о предложении Кубабы – ампутировать их, чтобы Нимрод не признал меня, – об операции, которой я предпочел простой разрез соединяющей их кожаной оболочки. – А я подумала, что ты замел следы, чтобы Аврам не обнаружил вашей родственной связи. Она прикусила губу. – Ты расскажешь ему? – Мы с тобой решили хранить самые важные секреты от тех, кого мы любим. Она кивнула. Хор человеческих голосов позади нас перекрывал стрекотанье сверчков. Веселье шло полным ходом. Топот ног танцующих звучал, как шум водопада. Люди скандировали: «Агарь! Агарь! Агарь!», ее просили станцевать. Нахмурившись, Нура воскликнула: – Только бы она не двигалась! Ей нельзя. – Успокойся. Агарь не больна, она просто беременна. Мое замечание вновь погрузило Нуру в размышления. Она вздрогнула и поплотнее закуталась в шаль. – Иногда по вечерам так холодно, – вздохнула она. Глухая ночь пахла навозом, одуванчиками, мятой, бычьим потом и возбужденным козлом, а жара, вопреки ощущениям Нуры, не спадала. – Да, – прошептала она. – Конечно, такова цена… – Цена чего? – Цена, которую следует заплатить за дар. Аврам сделал Агари ребенка, это заняло всего несколько дней. А меня он не оплодотворил за шесть лет. Почему другим это так легко, а для меня так трудно? Это из-за молнии… – Я не понимаю… – Нет смерти, нет и рождения… В подобных рассуждениях Нура приближалась к своему отцу Тибору. Тот, когда мы бродили по высокоствольным лесам, где молодая поросль соседствовала с гнилью, любил подчеркнуть замысел природы: для существования вида необходимо, чтобы люди плодились, а затем исчезали; жизнь зарождается из разложения; смерть не противится существованию, она ему служит. Продрогшая Нура продолжала: – Жизнь – это не подарок, который хранят или возвращают, – это дар, который передают. Я постоянно ощущаю желание родить, некий зов, который таится в глубине моего сердца, в моем чреве. Так ведь нет! У меня никогда не получится. – Подожди, Нура, потерпи немного! – Ну посуди сам, Ноам! Люди умирают, потому что живут. А мы с тобой не умрем никогда. Вот я тебя и спрашиваю: а живые ли мы? По-настоящему ли мы живые? Чтобы видеть меня, она отступила на шаг. Ее бледное лицо светилось в темноте. По щекам, вискам и шее пробегали мелкие судороги. Голос шел из пересохшего горла. – Мы получили не дар, Ноам, а отраву. Наихудшую! Ту, что терзает бесконечно, ту, от которой невозможно освободиться. Яд, который отравляет, но не убивает. Она еще отодвинулась. – Бессмертие даже не убьет нас. Ребенок родился. Бедра и лоно Агари были созданы для материнства: после нескольких усилий она произвела на свет мальчика. Когда повивальные бабки показали его Авраму, тот сразу убедился, что у младенца есть отметина старшего сына – два сросшихся пальца. Удовлетворенный, он прижал его к груди и, отдавшись своему чувству, принялся укачивать. Мы с Нурой держались поодаль, в тени. Эти девять месяцев сблизили нас. Мы не искали возможности увидеться; однако то тут, то там мы с ней разговаривали доверительно, как той ночью, когда Нура разоткровенничалась. Но вот она снова вышла на сцену: напряженная и трепещущая, Нура заставила себя дышать спокойней, поправила волосы, оторвалась от стенки и изготовилась играть роль второй матери. Взяв ребенка, она поцеловала его, прошептала что-то ласковое и принялась обмывать и пеленать. Ко всеобщему изумлению, она превосходно знала, что полагается делать, и действовала уверенно. Аврам остолбенел. После перерыва на беременность Агари Сара вновь притязала на первое место, показав себя более опытной, чем родильница. Такое поведение жены придало сил без памяти влюбленному Авраму, который опасался приступов ее гнева или подавленности. Состояния души супруги тревожили его гораздо сильнее, чем то, что испытывала мать новорожденного. Сара открыла сундук с десятками очаровательных вышитых нарядов. Она показала их ребенку, сделала вид, что следует его выбору, и богато его одела. Аврам улыбнулся: – Не слишком балуй его, моя госпожа. – Ничто не будет слишком прекрасным для твоего сына, Аврам. Они вместе восхищались младенцем и ласкали его, совсем позабыв об Агари. Сара вспомнила о ней, только когда малыш раскричался; она возвела глаза к небу и положила ребенка на грудь своей служанке. – Покорми его! – приказала она Агари, как будто напоминая, что та годится лишь для второстепенных обязанностей. Агарь высвободила одну грудь. Появление не имевшей почти ничего общего с той, которая так хорошо была мне знакома, круглой, набухшей и обильной сиськи с коричневым ореолом привело меня в замешательство, и я отвернулся. Дитя с закрытыми глазами ее пощупало, быстро нашло сосок и втянуло его. Довольная тем, что молоко прибыло, Сара одарила Агарь взглядом, которым могла бы посмотреть на корову. Аврам торжественно обратился к нам: – Нашего сына будут звать Измаил. На языке нашего народа это значит «Бог услышал меня». Согласны ли вы со мной, женщины? Хотя он и употребил множественное число, но спрашивал только Сару. Она кивнула. В сопровождении повивальных бабок Аврам покинул шатер, чтобы выслушать поздравления толпящихся у входа кочевников. Завладев наконец своим младенцем, Агарь с нежностью смотрела на него и осыпала ласками. Как всегда, ее переполняла любовь. Сара убрала сундук с детским приданым и шепнула мне: – Измаил унаследовал фамильный знак – сросшиеся пальцы. – Это явно восхищает Аврама. – Скорей, это его успокаивает. Он думает, что он не бесплоден, и у него есть сын. – Что правда. Она встала так, чтобы смотреть мне прямо в глаза. Ее зрачки сверкнули, уголки губ насмешливо приподнялись: – Да что ты? Мальчик имеет отметину Хама, однако это вовсе не доказывает, что его породил Аврам. Ты никогда не думал, что этот ребенок может быть твоим? Черта Хама – это также и черта Ноама… * * * Несмотря на появление Измаила, который начинал свою новую жизнь, последовавшее за тем разговором время оставило во мне горькие воспоминания. Все ополчилось против нас. Скот уничтожали болезни. Первая коснулась ягнят: родившись от совершенно здоровых овцематок, они не могли встать на ножки, а если их ставили, тут же падали; и все передохли за пять дней. Проведя множество опытов, я научился спасать новорожденных, выкармливая их коровьим молоком, в которое добавлял соль[66]. Справиться со второй болезнью мне не удалось. Смерть наступала через несколько мгновений: баран дрожал, задыхался, скрипел зубами, крутился волчком и падал замертво. Разумеется, мне случалось наблюдать и случаи медленной смерти, когда животное сперва теряло аппетит, затем прекращало жевать жвачку и у него случались колики. Однако никакие принятые мною меры не останавливали падеж скота. К этому прибавились сильные и продолжительные дожди, которые промочили землю, а затем вызвали половодье. Ходили слухи, будто в Бавеле перепуганный Нимрод приказал с вершины своей Башни метать в облака стрелы, которые падали, обагренные кровью. Однако ему не удалось прекратить грозу. Промокшие насквозь, мы дрожали, наши стада тоже. Из-за нехватки сухого дерева мы уже не могли разжигать костры, которые согрели и взбодрили бы нас. Грязные потоки уносили трупы животных, срывали наши шатры и заливали луга. Как-то вечером грозным валом чуть не унесло Роко. Эти катастрофы истощили землю. Пища стала редкостью. Ее не хватало людям, а также быкам, коровам и овцам – козы как-то выкручивались, потому что козы всегда выкручиваются. К счастью, Аврам направлял наши перемещения таким образом, чтобы мы избежали голода и отчаяния. Но самое страшное, хотя пока не коснулось нас, уже достигало наших ушей: караваны и путники сообщали нам о том, что в Стране Кротких вод постоянно идут сражения. Разрушительные ненастья толкнули многих царей на поиски ресурсов, сырья и рабов за пределами своих городов. Насилие вызывало ответное насилие. Очень немногим городам удавалось избежать этого. Дороги, реки, каналы становились опасными. Повсюду рыскали разбойники и оголодавшие жители. В воздухе пахло концом света. Но наша община выстояла. Аврам был тверд и спокоен, он неукоснительно держал курс и указывал нам направление не только движения, но и мысли. Как и прежде, он был уверен в себе, умел взвешенно рассудить и мог объединить людей, которых сейчас связывал только страх. Он снова и снова взывал к своему народу, укоряя за эгоизм и убеждая, что спасение возможно только вместе, а удача кроется в здоровой и разумной жизни. Он поддерживал сплоченность. Каждому следовало думать прежде обо всех, а потом уж о себе. Аврам тем достойнее осуществлял работу вождя, что больше не справлялся со своим семейством. Агарь объявила войну Саре. Госпожа недооценила служанку, считая ее всего лишь ходячим выменем, и та взбунтовалась: не произнеся ни единой фразы, за которую ее могли бы упрекнуть, и не позволив себе ни одного дерзкого поступка, она, словно в отместку, еще больше расцвела, не скрывала своего невероятного счастья, была совершенно безмятежна и таким образом утвердилась на своем месте. Не утратив женственности и обретя материнство, она сияла. Она всегда без колебаний прилюдно доставала свои прекрасные груди, чтобы покормить наследника Аврама, что сводило с ума всех мужчин и повышало ее авторитет. Даже ее округлости казались вызовом, брошенным Саре: «Ты только посмотри, какая ты иссохшая и бесплодная по сравнению со мной». Сара не только сразу не учуяла опасность, но и, греша излишней хитростью, недооценила стратегию, казавшуюся ей чересчур грубой: зачастую победа достигается простейшими средствами. Агарь с каждым днем все больше превосходила ее. Хотя Аврам и был влюблен только в Сару, он с почтением относился к тому месту, которое заняла мать Измаила в его племени. Выглянуло солнце, и ливни прекратились. Однако голод, эпидемии и войны нарушали спокойное течение жизни в Cтране Кротких вод. Однажды Аврам предупредил меня, что ему надо отлучиться: он идет в более засушливую землю, чтобы побеседовать со своим Богом. – Он что, живет там? – простодушно спросил я. – Боги населяют леса, мой Бог таится в пустыне. Он приводил меня в замешательство всякий раз, когда упоминал своего Бога, который, не имея ни образа, ни формы и обладая невидимой плотностью воздуха, не походил ни на что и пребывал в месте, лишенном всякой жизни. Что за интерес царить над пустыней? Только несколько Духов камней и Демонов животных – песок, скалы, змеи и скорпионы – занимали эту бесплодную, унылую землю без смены времен года и возрождений. Бог жизни на мертвой земле?[67] Однако Аврам провел там целый месяц и воротился преображенный. И призвал меня и Сару к себе в шатер. Его лицо было озарено убеждением, а глаза сияли невиданным блеском.