В то утро, как и всегда по утрам, у дверей моего хозяина Птолемея толпилась небольшая кучка просителей. Они явились задолго до рассвета и стояли, кутаясь в свои накидки, с посиневшими ногами, дрожа от холода, терпеливо дожидаясь восхода солнца. Когда над рекой разлился солнечный свет, слуги волшебника отворили двери и принялись по одному впускать их внутрь. В то утро, как и всегда по утрам, ему зачитывали долгий список жалоб, обид и подлинного горя. Некоторым он помогал советом. Некоторым – немногим, по большей части явно одержимым алчностью или заблуждающимся, – отказывал в помощи. Остальным обещал что-то предпринять, и обещания свои он выполнял. Многочисленные бесы и фолиоты выпархивали в окно и разлетались по городу с поручениями. И даже благородные джинны удалялись и, в свой черёд, возвращались. В течение нескольких часов туда-сюда сновал непрерывный поток духов. Дел в хозяйстве было невпроворот. Наконец, в половине двенадцатого, двери затворялись и запирались. Волшебник Птолемей выходил из дома (чёрным ходом, чтобы не попасться на глаза запоздалым просителям) и отправлялся в Александрийскую библиотеку, чтобы снова взяться за свои исследования. Мы шли через двор, примыкающий к библиотеке. Время было обеденное, и Птолемей хотел купить на рынке, что у пристани, хлеба с анчоусами. Я шёл следом за ним в облике египетского писца: с бритой головой, волосатыми ногами, – и мы были поглощены спором о философии миров[47]. По дороге нас обогнали несколько учёных: спорящие о чём-то греки, тощие римляне с огненными глазами и выскобленной добела кожей, темнокожие набатеи и любезные дипломаты из Мероэ и далёкой Парфии. Все они съехались сюда, чтобы почерпнуть знания из глубоких египетских колодцев. Когда мы уже подходили к выходу со двора библиотеки, снизу, с улицы, донёсся рёв рогов, и по ступеням поднялся небольшой отряд солдат. На копьях у них развевались флажки цветов Птолемеев. Солдаты расступились, и перед нами оказался кузен Птолемея – сын царя и наследник египетского престола. Он медленно, вразвалочку поднимался по лестнице. За ним тащилось скопище фаворитов – все как один лизоблюды и льстецы[48]. Мы с хозяином остановились и склонили головы, демонстрируя почтение. – О, двоюродный братишка! – Царский сын остановился. Туника туго обтягивала его пузо, и там, где в результате недолгой прогулки выступил пот, темнели влажные пятна. Лицо у него опухло от вина, аура проседала от пьянства. Глаза под набрякшими веками были как две затёртые монеты. – Братишка! – повторил он. – А я тут проходил мимо – дай, думаю, зайду. Птолемей снова поклонился. – Это большая честь для меня, господин мой. – Думаю – дай гляну, где ты тут прячешься вместо того, чтобы находиться при мне, – он перевёл дух, – как подобает преданному родичу. Прихлебатели захихикали. – Филипп, Александр и все прочие мои родичи – на месте, – продолжал царевич, спотыкаясь на каждом слове. – Они сражаются за нас в пустыне, они служат послами в княжествах к востоку и западу от нас. Они доказывают свою верность нашей династии. Но ты… Пауза. Он потеребил влажную ткань своей туники. – Ну… Можем ли мы положиться на тебя? – Я готов служить всем, чем потребуется. – Но можно ли на тебя положиться, а, Птолемеус? Ты не сможешь владеть мечом или натягивать лук своими девичьими ручонками. Так в чём же твоя сила, а? Твоя сила вот здесь, – он трясущимся пальцем постучал себя по лбу, – по крайней мере, так мне говорили. Вот здесь. Так чем же ты занимаешься в этом унылом месте, вдали от солнечного света? Птолемей скромно склонил голову. – Учусь, господин мой! Я изучаю папирусы и летописи, составленные достойными жрецами в незапамятные времена. Труды, посвящённые истории и религии… – И магии тоже, судя по всему. Запретные труды! – встрял высокий жрец в чёрном одеянии, с бритой наголо головой и глазами, слегка подкрашенными белой глиной. Он произнёс эти слова мягко, как кобра, плюющаяся ядом. По всей вероятности, он сам был волшебником. – Ха! Да. Всякие пакости. Царский сын придвинулся ближе. От его одежды исходил кислый дух, изо рта воняло. – Люди восхваляют тебя за это, братишка! Ты пользуешься магией, чтобы дурачить их, чтобы приманивать их на свою сторону. Мне говорили, что они ежедневно являются к твоему дому, чтобы полюбоваться на твои дьявольские ухищрения. Про тебя та-акое рассказывают! Птолемей поджал губы. – В самом деле, господин мой? У меня это просто в голове не укладывается. Меня действительно донимают люди, от которых отвернулась удача. Я помогаю им только советами, ничем более. Я всего лишь отрок – слабый, как ты справедливо сказал, и далёкий от мира. Я предпочитаю оставаться в одиночестве и не стремлюсь ни к чему, кроме малой крупицы знаний. Это преувеличенное смирение (ибо Птолемей, конечно же, кривил душой: он жаждал знаний столь же алчно, как царский сын жаждал власти, только был куда более мужествен в этом своём стремлении), похоже, окончательно взбесило принца. Лицо его потемнело, как сырое мясо, из уголков губ поползли вниз змейки слюны. – Знаний, да?! – вскричал он. – Но каких знаний? И с какой целью? Для настоящего мужчины свитки и стилусы – ничто, но в руках бледнолицых некромантов они могут быть опаснее отточенного железа! Говорят, что в Древнем Египте евнухи, топнув ногой, собирали целые армии и сбрасывали в море законных фараонов! Я не желаю, чтобы такое случилось со мной! А ты чего ухмыляешься, раб? Я совсем и не думал ухмыляться. Мне просто понравилось его изложение – ведь я был в авангарде той армии, что сбросила в море фараона тысячу лет тому назад. Приятно знать, что ты произвёл такое впечатление! Я раболепно склонился перед ним. – Я ничего, господин, я ничего. – Ты ухмыльнулся, я сам видел! Ты смеешь смеяться надо мной, будущим царём! Голос у него задрожал. Солдаты опознали знакомые признаки и поудобнее перехватили свои пики. Птолемей умоляюще затараторил: – Господин мой, он вовсе не хотел тебя оскорбить! Мой писец от рождения страдает нервным тиком, и при ярком свете действительно может показаться, будто он ухмыляется. Это досадное недоразумение… – Его голова будет торчать на Крокодиловых воротах! Эй, стража!.. Солдаты опустили пики: каждому не терпелось первым окрасить камни двора моей кровью. Я смиренно ожидал неизбежного[49]. Птолемей шагнул вперёд. – Кузен, я прошу тебя! Это же смешно. Молю… – Нет! Ничего не желаю слушать. Этот раб умрёт. – Тогда мне придётся сказать тебе! Мой хозяин внезапно подступил к своему озверевшему кузену вплотную. Он как-то вдруг сделался выше ростом, почти сравнявшись с сыном царя. Его карие глаза смотрели в упор в водянистые глаза противника, которые вдруг заметались, точно рыба на остроге. Царский сынок дрогнул и подался назад, его солдаты и прихвостни занервничали. Жаркое солнце потускнело, двор накрыла тень. Кое у кого из солдат ноги покрылись мурашками. – Оставь его в покое, – произнёс Птолемей медленно и отчётливо. – Это мой раб, и я говорю, что он не заслужил наказания. Ступай прочь со своими прислужниками, возвращайся к своим винным бочкам. Твоё присутствие здесь мешает учёным и не делает чести нашей семье. Как и твои гнусные измышления. Ты понял меня? Царский сынок, чтобы избежать пронзительного взгляда Птолемея, отклонился так далеко назад, что его плащ испачкался в пыли. Царевич издал звук, похожий на кваканье спаривающейся болотной жабы. – Да… Да… – прохрипел он. Птолемей отступил назад и сразу как будто стал меньше ростом. Тьма, собравшаяся над кучкой людей, подобно зимней туче, развеялась и исчезла. Присутствующие расслабились. Жрецы вытерли вспотевшие затылки, знатные юнцы шумно выдохнули. Карлик выглянул из-за спины борца. – Идём, Рехит. – Птолемей поправил свитки, торчавшие у него под мышкой, и смерил царского сына подчёркнуто равнодушным взглядом. – Пока, кузен. Я опаздываю к обеду. И направился прочь. Цареныш, бледный и пошатывающийся, выкрикнул что-то невнятное и устремился вперёд, выхватив из-под плаща кинжал. Он с рыком ринулся на Птолемея. Я взмахнул рукой. Послышался глухой удар, будто кирпич упал на мешок с сальным пудингом. Царский сын сложился пополам, ухватившись за солнечное сплетение, выпучив глаза и невнятно булькая. Он рухнул на колени, и кинжал бессильно ударился о камни. Птолемей шёл вперёд. Четверо из солдат неуверенно зашевелились. Они опустили пики и с вызовом заболботали. Я описал полукруг обеими руками, и они один за другим разлетелись по всему двору. Один врезался в римлянина, другой в грека, третий пропахал носом мостовую. Четвёртый рухнул на лоток торговца и оказался погребён под лавиной сластей. И все четверо остались лежать, ровненько, как деления на солнечных часах. Прочие спутники цареныша оказались трусливее зайцев. Они сбились в кучку и даже пальцем не шевельнули. Я, правда, приглядывал за одним старым лысым жрецом – я видел, что он испытывает искушение провернуть какой-то финт. Но тут он встретился взглядом со мной и решил, что хочет жить. Птолемей шёл вперёд. Я последовал за ним. Мы пошли искать хлеб с анчоусами. Когда наши поиски увенчались успехом и мы возвратились к библиотеке, там всё было тихо-мирно. Мой хозяин понимал, что этот инцидент не сулит ничего хорошего, но его мысли были всецело поглощены науками, и он предпочёл не задумываться о последствиях. Однако я об этом происшествии не забыл, и народ Александрии тоже. Слухи о нём – скорее красочные, нежели достоверные[50], – быстро разошлись по городу. Сын царя не пользовался особой популярностью, и история о его унижении немало повеселила народ. Слава же Птолемея снова возросла. Ночью я парил на крыльях над дворцом, беседуя с прочими джиннами. – Есть ли новости? – Есть новости, Бартимеус, новости о сыне царя. Его чело омрачено гневом и страхом. Он каждый день твердит, что Птолемей может прислать демона, чтобы уничтожить его и захватить трон. Страх смерти стучит в его висках барабанной дробью. – Но мой хозяин живёт только наукой! Власть его совершенно не интересует. – И тем не менее. Царский сын допоздна обгладывает эту мысль за чашей вина. Он рассылает гонцов в поисках людей, которые могли бы помочь ему избавиться от этой угрозы. – Спасибо тебе, Аффа. Доброго полёта. – Доброго полёта, Бартимеус! Кузен Птолемея был глупец и осел, но я понимал его страхи. Сам он волшебником не был. Александрийские волшебники были жалкими тенями великих магов древности, в рабстве у которых я изнывал некогда[51]. Войско было слабее, чем когда-либо за несколько поколений, и вдобавок все войска находились далеко. Птолемей же по сравнению с царским сыном был действительно могуществен. Да, несомненно: наследник трона оказался бы весьма уязвим, реши вдруг мой хозяин его свергнуть. Шло время. Я бдел и ждал. Царский сын отыскал нужных людей. Деньги были уплачены. И однажды лунной ночью четверо ассасинов проникли в дворцовые сады и нанесли визит моему хозяину. Как я, возможно, уже упоминал, визит оказался недолгим. Кузен Птолемея из осторожности провёл ту ночь за пределами Александрии: отправился в пустыню на охоту. По возвращении его встретила сперва стая стервятников, круживших в небе над Крокодиловыми воротами, а потом висящие на воротах трупы трёх ассасинов. Когда цареныш въезжал в город, его колесница задела своим султаном их болтающиеся ноги. Принц пошёл красно-белыми пятнами, скрылся в своих покоях и в течение нескольких дней его было не видно. – Хозяин, – сказал я, – твоей жизни по-прежнему грозит опасность. Тебе надо уехать из Александрии. – Рехит, это невозможно, ты же знаешь. Тут библиотека! – Твой кузен – твой непримиримый враг. Он не успокоится. – Но ты же будешь рядом и остановишь его, Рехит! Я ни капли не сомневаюсь в тебе. – Ассасины – это всего лишь люди. Следующие, кто явится, будут уже не людьми. – Ты справишься, я уверен. Слушай, тебе обязательно так корячиться? Меня это нервирует. – Я сегодня бес. Бесы всегда корячатся. Слушай, – продолжал я, – мне, конечно, очень лестно, что ты так веришь в меня, но, откровенно говоря, я прекрасно могу без этого обойтись. И я совсем не жажду оказаться на пути марида, который постучится к нам в дверь, чтобы расправиться с тобой. Он фыркнул в свой кубок. – Марида! По-моему, ты переоцениваешь наших придворных волшебников. В колченогого мулера я ещё поверю.