– Да, но… – Я нервно кашлянул. – Надеюсь, ты не собираешься сделать то же самое со мной? Мы ведь с тобой старые знакомые. У нас столько восхитительных общих воспоминаний! Глаза мистера Хопкинса весело блеснули. – Вот так-то лучше, Бартимеус! К тебе возвращается твоё чувство юмора. Но, по правде говоря, я и не собирался тебя глотать. До сих пор ворона свисала с ножа с довольно несчастным видом. Теперь, услышав эту нежданную весть, она воспрянула духом. – В самом деле? Факварл, ты настоящий друг! Я прошу прощения за тот инцидент с рощей, и за наши драки из-за Амулета, и за те Конвульсии, под прикрытием которых я к тебе подобрался тогда в Гейдельберге, в тридцать втором… – Тут я заколебался: – А, я вижу, ты не знал, что это был я? Ну, в общем, за всё остальное тоже прости. Короче, большое тебе спасибо. А теперь, если не трудно, вытащи, пожалуйста, этот нож, и я пойду потихоньку. Человек с безмятежным лицом не стал вытаскивать нож. Вместо этого он нагнулся к вороне вплотную. – Я же не говорил, что пощажу тебя, Бартимеус! Я просто сказал, что есть тебя я не стану. Тоже мне пища! Да у меня от одного взгляда на твою сущность желудок сводит. Но, разумеется, отпускать тебя я не собираюсь. Сегодня же ночью ты умрёшь в страшных муках… – Вот замечательно! – И умирать ты будешь так долго, как только я сумею устроить. – Послушай, тебе не стоит ломать себе голову из-за такого… – Но сперва я хочу сказать тебе одну вещь. – Ухмыляющееся лицо Хопкинса придвинулось ещё ближе. – Я хочу сказать тебе, что ты ошибался. Я горжусь своей проницательностью и живостью ума, но это поставило меня в тупик. – А? – Бесчисленное множество раз, – продолжал Факварл, – я говорил тебе, что надеюсь, что рано или поздно джинны станут свободными. Такие джинны, как мы с тобой. Мы ведь почему сражаемся друг с другом? Потому что нас друг на друга натравливают наши проклятые хозяева-люди. А почему мы повинуемся им? Потому что выбора у нас нет. Бесчисленное множество раз я думал о том, что эти правила можно преодолеть. И бесчисленное множество раз ты говорил мне, что я ошибаюсь. – Ну, я это формулировал не совсем так. Я говорил, что ты полный… – Ты говорил, Бартимеус, что нам не суждено преодолеть две проблемы. Проблему свободы воли и проблему боли. И я снова вижу эту уверенность в твоих прищуренных глазках! Так вот, ты ошибаешься. Взгляни на меня: что ты видишь? Я поразмыслил. – Маньяка-убийцу в человеческом облике? Жуткий сплав худшего, что есть в человеке и в джинне? Или – но тут я, конечно, несколько загибаю, – бывшего врага, внезапно решившего смилостивиться и сжалиться надо мной? – Нет, Бартимеус. Нет. Хорошо, я тебе скажу. Ты видишь джинна, не испытывающего боли. Ты видишь джинна, обладающего свободой воли. Неудивительно, что ты не понимаешь: за пять тысяч лет такого чуда, как я, ещё не бывало! Он протянул вполне человеческую руку и бережно потрепал пёрышки у меня на голове. – Можешь ты себе это представить, несчастное раненое создание? Без боли! Без боли, Бартимеус! Ах, – вздохнул он, – ты себе просто не представляешь, какую ясность рассудка это даёт! Без боли… В глубине моего усталого, затуманенного сознания внезапно всплыло воспоминание: скелет Глэдстоуна, подпрыгивающий, кривляющийся… – Я однажды встречался с афритом, – сказал я. – Он тоже говорил что-то в этом духе. Но его сущность была заточена в человеческих костях, и он просто спятил. В конце концов он предпочёл уничтожение такой жизни. Факварл изобразил на лице Хопкинса нечто вроде улыбки. – А, ты о Гонории? Да, я о нём слышал. Бедолага был весьма влиятелен! Моя сущность защищена – так же, как и его, – и я, как и он, обладаю свободой воли. Однако заруби себе на носу, Бартимеус: я, в отличие от него, с ума не сойду! – Но для того, чтобы находиться в этом мире, ты должен быть призван, – сказал я. – Значит, ты должен выполнять чей-то приказ… – Меня вызвал Хопкинс, и его приказ я выполнил. Теперь я свободен! Я впервые заметил внутри человека нечто от джинна: в глубине глаз сверкнуло торжество, почти как пламя. – Быть может, ты помнишь, Бартимеус: в нашу последнюю встречу я с оптимизмом отзывался о безрассудстве некоторых лондонских волшебников, людей, которые, возможно, в один прекрасный день дадут нам шанс. – Помню, – сказал я. – Ты говорил о Лавлейсе. – Верно, но не только о нём. Так вот, как выясняется, я был прав. Вот он, наш шанс! Сперва Лавлейс откусил больше, чем мог проглотить. Но его замысел провалился, он погиб, и я… – Освободился! – воскликнул я. – Да-да! И все благодаря мне! Хотя бы за это ты должен быть мне признателен. – …оказался заточен в шкатулке на дне моря, благодаря одному из условий вызвавшего меня заклятия. Всё время, что я там находился, я проклинал того, кто убил Лавлейса. – А, это, должно быть, был мой хозяин. А ведь я его предупреждал, чтобы он не торопился, но разве он станет меня слушать?.. – По счастью, вскоре меня освободил один из знакомых Лавлейса, который знал обо мне и моих дарованиях. И с тех пор я работал с ним. – Хопкинс, видимо? – сказал я. – Вообще-то нет. Да, кстати! – Факварл взглянул на часы. – Некогда мне тут с тобой рассусоливать. Сегодня вечером начинается революция, и я должен при этом присутствовать. Ты со своими идиотами-дружками и так меня сильно задержали. Ворона исполнилась надежды. – Значит ли это, что у тебя не будет времени на то, чтобы предать меня обещанной долгой и мучительной смерти? – У меня не будет, Бартимеус, но от смерти тебе не уйти. Он протянул руку, ухватил меня за шею и выдернул нож из моего крыла. Тело Хопкинса взмыло в воздух и развернулось лицом к тёмной столовой. – Так-так, посмотрим, – бормотал Факварл. – Ага! Вот это должно подойти… Мы поплыли над столами в сторону противоположной стены. Там стоял столик на колёсиках, брошенный официантами. В центре столика красовалась огромная супница с выпуклой крышкой. Супница была серебряная. Ворона отчаянно затрепыхалась. – Слушай, Факварл! – взмолился я. – Не делай того, о чём сам же потом пожалеешь! – Об этом я уж точно не пожалею! Он опустился рядом со столиком, поднял меня над супницей. Холодное излучение ядовитого металла коснулось моей истерзанной сущности. – Здоровый джинн в такой могиле может протянуть несколько недель, – сказал Факварл. – А ты в своём нынешнем состоянии вряд ли можешь рассчитывать больше чем на пару часов. Так-с, что там у нас? И он проворно снял с супницы крышку. – М-м! Суп из морепродуктов! Замечательно. Ну что ж, прощай, Бартимеус. Будешь умирать – утешайся тем, что рабству джиннов приходит конец. Сегодня мы отомстим за все! Он разжал пальцы, и ворона с тихим плеском плюхнулась в суп. Факварл помахал на прощание и закрыл крышку. Я остался плавать в непроглядной тьме. Вокруг повсюду было серебро, моя сущность таяла и обгорала. У меня был только один шанс – один-единственный шанс: дождаться, пока Факварл уйдёт подальше, потом собрать последние силы – и попытаться сбросить крышку. Дело непростое, но выполнимое – если, конечно, Факварл не догадается придавить крышку каким-нибудь кирпичом. Возиться с кирпичом он не стал. Он придавил крышку целой стеной. Раздался грохот, треск, сильный удар. Супница вокруг меня сплющилась, раздавленная почти в лепёшку упавшей на неё каменной кладкой. Со всех сторон было серебро. Ворона дёргалась, корчилась, но деваться было некуда. Голова у меня закружилась, моя сущность начала закипать, и я почти обрадовался тому, что теряю сознание. Обожжён и задавлен насмерть в серебряной миске с ухой. Бывает, конечно, смерть и похуже. Но вот так, навскидку, ничего в голову не приходит. Натаниэль 21 Натаниэль смотрел из окна лимузина в ночь, на огни, дома и прохожих. Всё, что проносилось мимо, выглядело слегка размытым: цветная, движущаяся, постоянно меняющаяся масса, которая манила, но, в сущности, ничего не значила. Некоторое время он предоставил своим усталым глазам рассеянно наблюдать за движущимися фигурами, потом, когда машина снизила скорость, приближаясь к перекрёстку, он перевёл взгляд на само стекло и отражение в нём. И снова увидел себя со стороны. Зрелище было не особо ободряющее. Лицо осунулось от усталости, мокрые волосы, смятый воротничок… Но в глазах все ещё горела искра. В начале этого дня искры не было. Череда ударов судьбы: сперва унизительные события в Ричмонде, потом угроза его карьере и, наконец, известие о прежнем предательстве Бартимеуса – тяжело сказалась на нём. Тщательно выстроенный образ Джона Мэндрейка, министра информации, блестящего и самоуверенного члена Совета, начал трещать по швам. Но окончательно доконал его утренний разговор с госпожой Лютьенс. Всего несколькими презрительными фразами она вдребезги разнесла броню его общественного положения и вытащила наружу таившегося за ней мальчишку. Этот разговор едва не стал для Натаниэля последней каплей. Потеря самоуважения лишила его почвы под ногами. Остаток дня он провёл, запершись в своих апартаментах, впадая то в бешенство, то в уныние. Однако две вещи помогли ему удержаться на плаву, не дали утонуть в жалости к себе. Во-первых, на практическом уровне спасательным кругом ему послужил запоздалый доклад Бартимеуса. Сведения о месте проживания Хопкинса предоставили Натаниэлю последний шанс что-то предпринять перед завтрашним судом. Схватив изменника, он ещё может переиграть Фаррар, Мортенсена и прочих своих врагов: Деверокс сменит гнев на милость, и Натаниэль снова станет его фаворитом. Конечно, успех не был гарантирован, но Натаниэль полагался на могущество джиннов, которых он отправил в отель. И потом, сама возможность действия уже придала ему сил. По спине то и дело прокатывала тёплая волна, заставляя его слегка вздрагивать в салоне машины. Наконец-то он что-то решает, стремится к победе, наконец-то он может стряхнуть с себя апатию последних нескольких лет! Он чувствовал себя почти так же, как в детстве, он трепетал от дерзости собственных замыслов. Такое с ним часто бывало, пока его не задавило политикой и сковывающей ролью Джона Мэндрейка. Он больше не хотел играть эту роль. Нет, конечно, если судьба будет к нему благосклонна, он для начала позаботится о том, чтобы не стать политическим трупом. Но он давно устал от коллег-министров, его тошнило от их морального разложения, от алчности и себялюбия. Только сегодня, увидев презрение в глазах госпожи Лютьенс и Китти Джонс, он осознал, насколько же ему тошно. Нет-нет, он больше не погрязнет в рутине Совета! Чтобы спасти страну от последствий их дурного управления, требуются решительные действия. Он смотрел в окно, на размазанные силуэты людей на улицах. Простолюдинов необходимо возглавить. Им требуется новый лидер! Человек, способный дать немного покоя и безопасности. Натаниэль подумал о посохе Глэдстоуна, лежащем без дела в подвалах Уайтхолла… Нет, конечно, он не станет использовать силу – по крайней мере, против простолюдинов. Насчёт этого Китти Джонс была права. Он оглянулся – девушка сидела рядом, в приятной близости к нему, и удивительно спокойно смотрела в ночь. Это и была вторая причина того, что к нему вернулись силы и в душе вспыхнула искра надежды. Натаниэль был очень рад, что нашёл Китти. Да, волосы у неё были короче, чем раньше, но язычок оставался все таким же острым. В их споре у трактира она срезала его доводы, точно ножом, постоянно пристыжая его своей страстной убеждённостью. Однако – и это было самое странное – Натаниэль обнаружил, что ему отчаянно хочется продолжить этот разговор. И не в последнюю очередь потому – тут его лицо омрачилось, – что Китти, похоже, знала о Бартимеусе куда больше, чем он мог предполагать. Очень, очень странно… Но это можно будет выяснить не спеша, после пьесы и после того, как джинны возвратятся с победой – если, конечно, повезёт. Возможно, Бартимеус сам кое-что расскажет. Что Натаниэль собирался делать с Китти потом – он, честно говоря, и сам не знал.