— Так вот ты какой, северный олень, Михал Ефимыч Катуков — гений танковой войны и мастер таранного удара, — неожиданно подобревшим голосом говорит Жуков, — я ведь про тебя все знаю, даже то, что ты сам о себе не знаешь, спасибо товарищам из будущего — просветили. Так что не удивляйся. На людях ты полковник, а я генерал армии, ну а с глазу на глаз можно разговаривать без политесов. Ты не удивляйся. Вот смотришь на другого-третьего — бравые такие генералы, казалось бы, лучше некуда. Но ты знаешь, что один загонит сослепу без разведки свою армию в котел, где она вся и сгибнет, и сам будет героически отстреливаться от наседающих немцев из именного ТТ. А другой и вовсе, вот ведь вошь кусачая, сам сдастся немцам в плен, а потом будет формировать для них армию из таких же предателей. И ведь расстрелять пока не за что — ни того, ни другого. Только загнать в глубокий тыл на мелкую гарнизонную должность и позабыть об их существовании. А ты другой, ты одной со мной крови17, так что с тобой и за дело и поговорить можно. Как говорили в старой армии, «без чинов». А теперь давай, Михал Ефимыч, докладывай, как ты видишь текущую обстановку? Я набрался храбрости и произнес: — Товарищ генерал армии, задача прорыва до Минска всего одной танковой бригадой, даже такой мощной, как моя, кажется мне авантюрой чистейшей воды. — Во-первых, — ответил Жуков, — не генерал армии, а Георгий Константинович, сказано же было — без чинов. Во-вторых — Михал Ефимыч, разумеется, ты прав. Прорыв к Минску всего одной бригадой, если эту задачу ставить всерьез, это бесспорная авантюра. На такое не пойдут даже товарищи из экспедиционных сил, потому что стоит тебе оторваться от пехоты, как немцы навалятся на тебя с флангов пехотой и сожрут с потрохами. Кроме того, по данным разведки, там у Листа в районе Минска в резерве есть еще две танковые дивизии. Танки и самоходки нового образца, с длинноствольными пушками, а не с «окурками», как было прежде. Гитлер отдал сюда все, что немецкие заводы смогли выдать на-гора за два месяца. А теперь, Михал Ефимыч, слушай и мотай на ус. Все эти танцы с бубнами затеяны только для того, чтобы отвлечь внимание немцев от другого участка фронта, где немчуру поимеют вполне по-взрослому, сняв трусы. Где это будет, ты уж извини, тебе знать не положено. Сам потом все узнаешь из сводок Совинформбюро. Могу только сказать, что мне и Коневу задача поставлена просто. По максимуму мы должны установить линию фронта по Березине, а по минимуму после демонстрационного наступления, которое стянет на себя все вражеские резервы, в порядке и без ненужных потерь отступить на исходные позиции. Поэтому пехота дальше Бобруйска не пойдет, а ты проскочишь еще километров на восемьдесят дальше, имитируя наступление на Минск, после чего Лист обязательно бросит против тебя свои подвижные резервы. Кидаться грудью на немецкие танки не надо. Дурацкое занятие — мы на нем все довоенные танковые войска потеряли. С того момента твоей задачей будет отходить к Бобруйску, огрызаясь танковыми засадами. Прикрытие с воздуха и зенитный зонтик тебе обеспечат. Твоя задача — отвлечь на себя внимание, истребить как можно больше этих гадов и в то же время сохранить бригаду в боеспособном состоянии, чтобы после небольшого пополнения и переформирования она могла снова идти в бой. Понял меня, Михаил Ефимович? — Понял, Георгий Константинович, чего же уж тут не понять, — ответил я и тут же спросил: — Только вот как быть с приказом, в котором указано, чтобы я любой ценой наступал на Минск? Приказ тот дай мне сюда, — ответил Жуков, — вместо него возьми новый, под тем же номером и за моей подписью. Там как раз то, что я тебе сейчас тут расписывал. А что касается старого приказа, то слишком многие хотят, чтобы ты как следует обосрался и потерял бригаду. Но шиш им! Как раз в этот момент артподготовка закончилась и наступила звенящая тишина, которая почти сразу же сменилась громовыми раскатами солдатского «Ура» в наших окопах. — Вот, — Жуков поднял вверх палец, — сейчас немецкие солдаты, услышав, что наша пехота пошла в атаку, вылезают из своих глубоких блиндажей-убежищ во второй линии обороны и по ходам сообщений спешат к своим пулеметам, минометам и прочей утвари для убийства. Расковыривать землю на пару метров вглубь у нас сейчас не хватит ни стволов, ни снарядов, поэтому товарищи из будущего предложили одну хитрость. — Жуков посмотрел на часы. — Вот сейчас немецкие солдаты добежали до первой траншеи, убрали с пулеметов промасленные тряпки, которым они были укрыты на время обстрела, и теперь напряженно всматриваются в сторону наших позиций, высматривая, где же эти русские, которые, судя по воплям, идут сейчас в атаку. И тут вместо этого… Как раз в это момент на наших позициях взревело, завыло и заулюлюкало, и в сторону врага тучами полетели огненные стрелы. Это дали залп семьдесят две установки БМ-13-16, расчертив небо полосами своих реактивных снарядов. Длилось это все недолго, минуты полторы, но вражеские позиции оказались еще раз выжжены и дополнительно перепаханы. — Ну все, — сказал Жуков, — амбец котятам, даже испугаться не успели. А теперь мне пора идти, так что ты снова товарищ полковник, а я — генерал армии. Если там будет особо тяжело, ты уж не матери меня там, пожалуйста, вслух, я ведь тоже далеко не волшебник, а только учусь. Одним словом, генерал Жуков ушел, а я со смешанным чувством остался наблюдать за тем, как пошли вперед пехотные цепи, как двинулись вслед за ними самоходки с зенитными орудиями, способными в два-три точных выстрела прямой наводкой разбить любую амбразуру ожившего дота. Но не все получилось так, гладко как планировалось. Уцелевшие при артподготовке дзоты, тщательно замаскированные в нескольких местах, открыли фланкирующий огонь по нашей атакующей пехоте, прижимая ее к заснеженной земле, а откуда-то из глубины вражеских позиций по атакующим цепям ударили вражеские минометы и артиллерия, почти не задетые огневым валом артподготовки. Ну нет у нас еще такого количества артиллерийских орудий, чтобы они одним махом сметали вражескую оборону, втаптывая ее в землю так, чтобы ни одна тварь потом не смогла бы огрызнуться. Во время переподготовки командного состава, когда наша бригада только формировалась, майор-инструктор из экспедиционных сил назвал мне норматив насыщенности артиллерией при прорыве долговременной обороны — двести орудий и минометов калибром выше ста двадцати миллиметров на один километр полосы прорыва. По мнению только что беседовавшего со мной товарища Жукова, при такой насыщенности боевых порядков артиллерией докладывать следует уже не о противнике, а о темпах продвижения вперед, и запрашивать у командования следующие задачи. У нас с артиллерией пока не так густо, всего шестьдесят орудий на километр фронта, из-за чего остались некоторые недоделки, которые пехоте придется исправлять вручную. Тем временем залегшие кое-где цепи, пусть и медленнее, но продолжали продвигаться вперед короткими перебежками, после каждого такого броска оставляя на снегу неподвижные тела убитых и раненых бойцов. Впрочем, немецкое счастье длилось недолго — ровно столько времени, сколько потребовалось операторам станций артиллерийской разведки для того, чтобы засечь позиции вражеских минометных и артиллерийских батарей и передать эти данные тяжелым гаубичным артполкам. А контрбатарейная борьба с корректировкой по радару — это вам не артподготовка по площадям; тут можно такую плотность огня организовать, что воронка буквально будет на воронке. Г-а-а-а! — почти одновременно рявкнули гаубичные полки на том берегу Днепра; и жить с этого мгновения вражеским артиллеристам и минометчикам оставалось ровно столько, сколько мчат по траектории тяжелые фугасные снаряды. А на простреливаемой с обеих сторон нейтральной полосе кое-где несколько раз прямой наводкой по амбразурам дотов ударили зенитные самоходы, звонко прорезаясь через глухой фон гаубичной канонады… Влепить снарядом от зенитки прямо в амбразуру дзота — это задача, нелегкая даже для опытного наводчика; но близкие разрывы нервировали немецких пулеметчиков и сбивали им прицел, тем более что уцелевших дотов было не много. Большая часть огневых точек была подавлена еще во время артподготовки, и сейчас дзоты, словившие прямые попадания гаубичных снарядов, зияли развороченными бревенчатыми перекрытиями. У некоторых уцелевших дотов вследствие близких разрывов амбразуры оказались завалены комьями мерзлой земли, и сейчас, должно быть, их расчеты, отодвинув пулеметы в стороны, лихорадочно пытались расчистить сектора огня. Вон один такой герой даже вылез с лопатой на бруствер, но тут же пал под дружным огнем из стрелковой цепи. Впрочем, окончательно вопрос дзотов, упорно прижимавших к земле нашу пехоту, решили не зенитные самоходы, добившиеся только одного-двух попаданий, а сверхтяжелые самоходные минометы из будущего, которые, перебирая гусеницами, выехали к нашему переднему краю. Одна-две мины пристрелочные, а третья «рыбка» весом в сто тридцать килограмм влетает прямо в маковку дзота — и тот от внутреннего взрыва раскрывается розочкой, выворачивая наружу все свои потроха. Увидев, что путь свободен, наша пехота поднимается и одним рывком врывается в разбитую первую траншею немцев, в рукопашной схватке добивая и зачищая все, что было еще живо к тому моменту. А на нейтралке появляются новые действующие лица — санитары, собирающие раненых для эвакуации в тыл, а также машины разграждения танкового саперного батальона на базе танков КВ, толкающие перед собой тяжелые колейные тралы. Это пехота в такой мороз может бегать по минным полям почти без опаски, потому что взрыватели установленных еще осенью противопехотных мин сначала утонули в жидкой грязи во время распутицы, а потом мороз схватил их будто бетоном. А вот противотанковая мина под гусеницей Т-55 или тридцатьчетверки может и сработать. Там такой вес, что продавит любую ледяную корку. И ведь точно — где-то с середины нейтральной полосы то под одним, то под другим тралом начались подрывы. В основном это хлопали потревоженные тяжелыми тралами противопехотные мины, но несколько взрывов были достаточно сильными, чтобы понять, что, наехав на эту мину, любой танк остался бы без гусеницы, а автомобиль без колеса. Вслед за разградителями, медленно ползущими к уже молчащей линии вражеских траншей, в колонну выстроились зенитные самоходы, потому что пехоте, застрявшей там, впереди, на втором рубеже вражеской обороны, требуется их помощь. Там, примерно в районе деревне Кабановка, ожесточенно строчат немецкие пулеметы и слышны хлопки ручных гранат. Ну что же, значит, пора слезать с этой вышки — ведь как только пехота возьмет третью линию траншей и зачистит эту Кабановку (в которой, наверное, расположено что-то вроде штаба немецкого пехотного полка), настанет наша очередь идти в прорыв. 15 ноября 1941 года, 9:15. Гомельская область, Рогачевский район, деревня Красная слобода, штаб 155-й резервной дивизии Командир дивизии генерал-майор Отто Чернинг Утро этого дня началось с того, что на деревню, где располагался штаб нашей дивизии, обрушились тяжелые артиллерийские снаряды чуть ли не линкорного калибра. Со стороны это, наверное, выглядело так, будто злобный великан с ожесточенным азартом топтал все, что попадется ему под ноги — утлые бревенчатые домики местных жителей, штабные машины, бронетранспортеры роты охраны, радийные машины батальона связи… Я даже не понял, как у меня получилось уцелеть. Наверное, только потому, что первый такой чудовищный снаряд упал на другом конце деревни, через дорогу, а у моего денщика Курта хватило решимости и здорового нахальства вытащить меня из постели, схватить в охапку мой китель, шинель и фуражку и выскочить вместе со мной из дома. Благо спал я наполовину одетый (иначе тут нельзя) и вдобавок успел натянуть сапоги, иначе бы вообще смерть. Второй взрыв прозвучал уже значительно ближе, примерно там, где находился наш штаб, размещенный в местном деревенском клубе. «Бежать, бежать, бежать отсюда — куда глаза глядят», — подумал я, и мы с Куртом побежали в предутреннем полумраке туда, где за окраину деревни уходила узкая извилистая дорога, по которой наши солдаты привозили в деревню из леса дрова. Почему дрова привозили наши солдаты? Местных-то тут в деревне нет. Еще осенью, когда мы размещали штаб своей дивизии в этом месте, мы их всех выгнали прочь. Так мне посоветовали знающие люди еще тогда, когда на срочно отправляли в Россию, затыкать дыру в фронте. Мол, не стоит держать у себя под боком потенциальных шпионов и сочувствующих лесным бандитам, которых слишком много развелось в этой Вайсрутении. Пусть эти грязные недочеловеки идут куда хотят и скажут спасибо за то, что мы их просто не расстреляли. Эссесманы, например, так бы и сделали, но мы, солдаты доблестного вермахта, все же настоящие воины, а не палачи. Я перебирал ногами по узкой извилистой дороге, больше похожей на хорошо утоптанную тропу, натягивал на ходу китель и молился только о том, чтобы выжить, выжить, выжить. И тут какая-то могучая сила немилосердно толкнула меня в спину, и я упал, больно ударившись лицом о плотно утоптанный снег. Когда я поднялся, то верного Курта со мной уже не было. То есть его тело лежало тут же, подмяв под себя мою шинель и фуражку, да только затылок Курта превратился в одну большую кровавую рану — а это значит, что сейчас он уже не со мной, а беседует со Святым Петром, пытаясь договориться о самом лучшем месте для своего генерала. Пусть договаривает подольше, я туда не тороплюсь… Оторвав взгляд от своего мертвого денщика, я увидел, что третий чудовищный снаряд упал поблизости от того дома, в котором я квартировал, и что если бы не расторопность Курта, сейчас бы я был уже мертв. Мысленно поблагодарив своего денщика за оказанную услугу, я застегнул до конца китель, нахлобучил на голову генеральскую фуражку с наушниками, и после этого выдернул из-под тела Курта свою теплую генеральскую шинель с красной подкладкой. Проделав все это, я с максимально возможной скоростью продолжил удаляться прочь от того опасного места, в которое превратилось место дислокации штаба нашей дивизии. Кстати, большевики выпустили по нам чуть больше трех десятков этих чудовищных снарядов, превративших эту деревню в груду бесполезного изломанного хлама, почти непригодного к какому-нибудь разумному применению. Кстати, больше никто на мою сторону не вышел — быть может, просто не захотел спастись; и я, отбежав еще метров на пятьсот до самой засеки, где наши солдаты пилили дрова, остановился и в гордом одиночестве смотрел, как гибнет штаб вверенной мне дивизии. А ведь как все прекрасно начиналось… После того как наша дивизия поучаствовала в установлении истинно арийского порядка на территории бывшей Чехословакии, осенью сорокового года нас снова вернули в благословенный Штутгарт — готовить пополнения для доблестного вермахта. Золотое было время. Правда, как только началась кампания в России, мы сразу почувствовали, какой отменный аппетит у восточного фронта. В течение всего двух месяцев войны у нас было изъято и направлено на Восток в качестве маршевых пополнений пять учебных батальонов из пяти. Впрочем, тогда мы еще были уверены, что все эти страдания германских солдат продлятся совсем недолго и что в конце лета или, в крайнем случае, осенью мы непременно победим большевиков, после чего все наши парни, кому повезло уцелеть, вернутся к себе на родину веселые, загорелые и полные впечатлений. Но дела с каждым днем шли все хуже и хуже, большевики ни за что не хотели сдавать, а поток похоронных извещений набирал и набирал свою силу, а до победы, кажется, было даже дальше, чем в первый день войны. А потом произошла катастрофа. Большевики позвали на помощь чудовищных союзников чуть ли не из самого ада, и те помогли им окружить и разгромить лучшие части и соединения группы армий «Центр». Это была катастрофа с далеко идущими последствиями. Запасные дивизии и призванные их усилить танковые подразделения не шли ни в какое сравнение с уже окруженными частями. Нас просто погрузили в вагоны и бросили на Восток, пообещав пополнить нас уже на месте. Мы успели почти вовремя. Окруженные под Смоленском части еще ожесточенно сражались, отвлекая на себя все внимание большевиков и давая нам время построить более-менее устойчивую оборону. Когда мы прибыли, они еще держались, хоть и было очевидно, что все это чревато быстрым и ужасным концом. И вот настал тот момент, когда мы узнали, что окруженные под Смоленском германские войска потерпели позорнейшую катастрофу в германской истории. Какое-то время после этого на фронте царило суровое затишье, потом пошли дожди, и все вокруг так развезло, что за пределами дорог пеший человек сразу увязал по пояс. И вот теперь, когда ужасный русский мороз мертвой хваткой сковал эту жуткую землю, большевики и сами решили перейти в наступление. Как только закончился этот обстрел, стало слышно ожесточенную канонаду, гремящую там, где стояли полки вверенной мне дивизии. Выждав некоторое время, чтобы убедиться в том, что обстрел сверхснарядами не возобновится, я вернулся на руины и попробовал отыскать выживших. Безрезультатно. Если таковые и были, то они уже давно отступили по дороге на Бобруйск. Но я-то знаю, что наши доблестные солдаты не могли не отразить врага, тем более что канонада на востоке стихла. Поэтому я подумал, что генерал, в одиночку отступающий по дороге, будет выглядеть смешно, гораздо лучше делать это во главе вверенных мне подразделений. Приняв это решение, я бодро зашагал навстречу багровому как помидор восходящему солнцу. 15 ноября 1941 года, 20:05. Бобруйск, Бобруйская крепость. Командир 4-й танковой бригады полковник Михаил Ефимович Катуков Уже давно отгорел на западе кровавый закат, ушло за горизонт утомленное зимнее солнце. «Бобруйск наш» — хороший итог первого дня наступления. Немцы нас ждали, но намного позднее, примерно в полдень следующего дня, поэтому и готовились ко встрече с некоторой ленцой. Самых страшных для этих частей экспедиционных сил на плацдарме не было, а механизированные и танковые части РККА они по традиции оценивали не очень высоко. И основания на то у них имелись. Разгром наших мехкорпусов первого стратегического эшелона показал слабость старой техники, конструктивные недостатки новой и полное отсутствие боевого опыта во всех командных звеньях— от командиров взводов до командующих корпусами. Зато настроения в отношении частей экспедиционного корпуса колебались в диапазоне от почтительного опасения до панического страха. Например, тот же Бобруйск с краткосрочным визитом в начале сентября уже посещала Севастопольская мотострелковая бригада экспедиционных сил, разгромившая тут находящийся в состоянии разгрузки из эшелонов 3-й моторизованный корпус немцев и попутно устроившая изрядный погром в городе и окрестностях. Шестьдесят тысяч советских военнопленных, за вычетом предателей и изменников, снова встали тогда в строй Красной армии, а у немцев почти полнокровный на тот момент 3-й моторизованный корпус усох до пехотной дивизии неполного штата. Ох и врезали же им тогда потомки только в этом сражении уничтожив несколько тысяч фашистов. Но мы в нашей 4-й танковой бригаде уже совсем не те, что встретили войну на границе двадцать второго июня. У нас уже есть собственный боевой опыт18 и боевой опыт экспедиционных сил. Мы осознали, насколько важен своевременный маневр силами и почему успех в сражении невозможен без ведения разведки. Мы изучили действия самых успешных генералов немцев — Гудериана и Гота, и нашли против их методов тактическое противоядие. Мы получили на вооружение как танки из будущего, обгоняющие современные образцы на двадцать-тридцать лет, так и наши модернизированные танки Т-34, избавленные от большинства своих детских болезней, усиленные и улучшенные, которым вермахту совсем нечего противопоставить. Сегодня состоялся наш дебют в качестве самостоятельной ударной силы, и думаю, что мы сдали этот экзамен если не на отлично, то хотя бы на хорошо с плюсом. По крайней мере, мне понравилось. В отличие от танкового сражения на Украине, в котором мы принимали участие летом, в этот раз мы делали все, что было задумано, а немцам оставалось только от нас отбиваться. А то, как на нашу передовую разведку выскочил немецкий генерал, единственный уцелевший после обстрела штаба его дивизии морскими снарядами — это вообще история, близкая к анекдоту. Ведь этот Отто Чернинг думал, что идет прямо навстречу своим отступающим войскам, даже не догадываясь, что части его дивизии, оказавшиеся в полосе прорыва, целиком уничтожены, а те, которым повезло находиться слева и справа, оттеснены с магистральных дорог в непролазные леса. Видели бы вы его удивленную рожу, когда вместо своих частей он вышел прямо навстречу нашему разведывательному батальону19. Первым, как и задумывалось, на магистраль «встал» этот самый разведывательный батальон. Раньше всех добравшись до разгромленного морскими артиллеристами штаба немецкой пехотной дивизии, бойцы разведбата не только озаботились сбором разбросанных повсюду секретных штабных документов, но еще и прихватили с собой нацистский флаг со свастикой, какой вражеские водители крепят на капот машины, дабы их не долбануло собственное люфтваффе, а также два десятка наиболее целых германских касок, откопанных в развалинах. Пункт дислокации немецкого штаба, правда, нашим разведчикам прошлось объезжать полями, обо четырнадцатидюймовые снаряды так расковыряли шоссе, что ему теперь требовался капитальный ямочный ремонт. Дальше бросок нашего разведбатальона в направлении на Бобруйск напоминал туристическую прогулку или учения для новобранцев. Должным образом закамуфлированный головной БРДМ мог подходить к вражеским постам почти вплотную, ведь никто и представить не мог, что фронт уже прорван и советские войска свободно передвигаются в немецких тылах. А когда немецкие часовые или полицаи начинали о чем-то догадываться, было уже поздно. Несколько пулеметных очередей, пара гранат, спрыгнувшие с брони разведчики добивают выживших врагов — и никто больше никуда не идет. По пути до Бобруйска наша разведка уничтожила пять полицейских участков и два поста немецкой фельджандармерии. Белоповязочников20 наши бойцы уничтожали с особым омерзением и гадливостью, даже притом, что те пытались сдаться. Собакам — собачья смерть, и никакой жалости. Что касалось фельджандармов, то эти жирные обрюзгшие дядьки, привыкшие, что их боится не только местное население, но и сами немецкие солдаты, не сразу могли и сообразить смысл происходящего, а когда это до них доходило, было уже поздно. Таким образом, разведбат занимался не столько самой разведкой, сколько расчисткой пути от мелких вражеских подразделений перед тем, как там пройдут основные силы нашей бригады. Когда разведчики подъехали к деревне Титовка, расположено перед самым шоссейным мостом, на часах было уже два часа дня. Лезть наобум уже фактически в сам Бобруйск командир разведбатальона капитан Андреев не рискнул. Мало ли что, тревога в городе раньше времени никому не нужна, к тому же первоочередной задачей разведки было взять в неповрежденном состоянии шоссейный мост. А он, по сведениям местных подпольщиков, мог быть и заминирован, так что действовать требовалось наверняка. Поэтому разведка остановилась в лесном массиве в паре километров от этой Титовки и выслала пешие дозоры в маскхалатах для наблюдения со стороны опушки леса за Титовкой и за обоими мостами — шоссейным и железнодорожным. В ходе наблюдения выяснилось, что гарнизон в этой Титовке квартировал вполне солидный. Притом там были не только фельджандармы, которые стояли на посту при въезде на мост, но и около роты немецких солдат при двух противотанковых пушках, оничастично занимали оборону в предмостном укреплении, а частично квартировали в самой Титовке. Причем, пушки у тех немцев были наши, трофейные сорокапятки… Чтобы подойти к мосту и предмостному укреплению без лишнего шума, немцев в Титовке требовалось брать в ножи, что было невозможно из-за того, что большое их количество не только стояло на постах, но еще и спешило во все стороны по различным делам, а также праздно шаталось по улице. Это вам не пост в деревеньке при дороге, где весь гарнизон — это половина немецкого отделения при унтере или гефрайторе21, подпертое десятком полицаев, или наоборот, местные полицаи, подпертые тремя-пятью немцами при унтере или гефрайторе. Одним словом, если первым делом завязать бой в Титовке, то к мостам потом можно и не успеть, а по-другому не получалось никак, разве что дожидаться темноты. Но этого тоже делать не стоило, ведь таким образом можно было сорвать график выполнения задачи всей бригады. Пока мы в этот график вписывались, но потом все могло и затрещать. В итоге капитан Андреев сделал то, что ему было положено. Он связался со своим начальством (то есть со мной) и доложил обстановку, а также некоторые свои предложения по поводу того, как ее преодолеть. Эти предложения я счел вполне реалистичными и адекватными, тем более что человек, который мог решить наши проблемы, находился прямо в составе моего походного штаба. Как вы правильно понимаете, этим человеком был авианаводчик авиагруппы экспедиционных сил старший лейтенант Силин. Только авиация потомков могла произвести такой отвлекающий эффект, что немцы в этой Титовке и окрестностях будут, позабыв обо всем, беспорядочно метаться туда-сюда, издавая панические вопли и пятная снег жидким пометом. И в то же время только пилоты потомков могли гарантировать, что, обрабатывая вражеские позиции, они не заденут ни наш разведбат, прорывающийся к мосту, ни расположенный внутри Бобруйской крепости лагерь для пленных командиров Красной армии. Выслушав мои пожелания, старший лейтенант кивнул и сказал, что для такого человека, как я, возможно все. Ничего с нашими разведчиками и пленными в лагере, мол, плохого не случится, а немцам при этом будет очень, так сказать, «интересно». Ну что же, сказано — сделано; через четверть часа пришло сообщение, что по нашей заявке вылетело звено штурмовиков, а еще полчаса спустя, когда голове нашей колонны до Бобруйска оставалось еще километров десять, он капитана Андреева пришло сообщение, что задание выполнено. Одна рота батальона вцепилась в мост через Березину и теперь удерживает его под контролем, отгоняя контратакующего противника, вторая рота через раскрытые ворота с ходу ворвалась в крепость и сейчас ведет бой с гарнизоном, охраняющим лагеря военнопленных и склады внутри крепости. Численность этого гарнизона, мол, составляет до батальона пехоты. И вообще, нам требуется поднажать, потому что фрицев внутри города оказалось значительно больше, чем предполагалось изначально. Лезут гады, как тараканы из всех щелей. Ну, мы и поднажали — только снежная пыль завилась из-под гусениц! Не прошло и четверти часа, как первые Т-55 нашей бригады, стоптав по пути злосчастный гарнизон Титовки, через удерживаемый разведбатом мост ворвались в Бобруйск, оттесняя немецкий гарнизон от переправы. Следующими были мотострелки; впрочем, участь города к тому моменту была уже полностью решена, так как еще до того, как противник сумел организовать хоть какое-то сопротивление, у него уже было отбито два ключевых объекта — мост и крепость с ее складами. Кроме того, на городских улицах хорошо себя показали боевые группы, состоящие из танка Т-55, способного своей пушкой разбить любое укрепленное строение, и взвода мотострелков, прикрывающих его от метателей гранат и бутылок с горючкой. И вот отбитый город, смердя и дымясь, лежит перед нами темной громадой. Где-то еще периодически вспыхивают перестрелки, где-то бродят группы недобитых немцев, где-то воняет труп генерал-лейтенанта Фридриха-Георга Эберхардта, командующего 3-м армейским корпусом, который раньше был моторизованным. Этот немецкий генерал, переживший встречу с экспедиционными силами два с половиной месяца, назад погиб от рук наших парней. И вообще теперь нам только осталось дождаться подхода советской пехоты (ее первые части подойдут к Бобруйску примерно завтра в полдень), ну а потом выступить вдоль дороги на Минск, чтобы решить вторую часть своей задачи. 17 ноября 1941 года, 08:05. Минск, Штаб группы армий «Центр». Командующий 29-м моторизованным корпусом генерал пехоты Ханс фон Обстфельдер Фельдмаршал Лист во время нашего разговора был безжалостен, как инквизитор, посылающий еретика на костер. Не слушая никаких оправданий, он приказал моему 29-му моторизованному корпусу выступить навстречу ворвавшемуся в Бобруйск подвижному соединению большевиков и либо победить их, либо умереть со славой. И это несмотря на то, что мой корпус числится моторизованным только на бумаге, ибо обещанная при формировании германская техника нам только снится, а на самом деле обе наших панцердивизии укомплектованы исключительно трофейными панцерами французского производства. А это такая дрянь, что по сравнению с ней даже русские Т-26 и БТ кажутся верхом технического совершенства, не говоря уже о наших немецких панцерах. В основном на вооружении 22-й и 23-й панцердивизий находятся легкие панцеры типа «Гочкис» образца тридцать пятого года, к которым в качестве усиления и командирских машин добавлены средние панцеры типа «Сомуа». Еще у нас имеется некоторое количество танков «Рено» со снятыми башнями — они используются в качестве буксиров и подвозчиков боеприпасов в артиллерийских полках панцердивизий. Все эти трофеи французского похода не стоят и десятка большевистских Т-34 и КВ, или же одного ужасного суперпанцера «марсиан», который побьет их, как один камень побивает груду глиняных корчаг. Да уж, воевать на Восточном фронте — это вам не красоваться на парадах перед экзальтированными дамочками. Но, несмотря на всю нашу слабость, фельдмаршал Лист недрогнувшей рукой, будто ком дерьма, бросает нас навстречу наступающим большевистским панцерам. Мол, нате вам подавитесь, гады. И делает он это не из какой-то особенной злобы, а потому что мы — его единственный подвижный резерв, и другой возможности попытаться остановить прорыв большевиков у него просто нет. И кстати, Слава Всевышнему, что нам предстоит иметь дело с большевиками, а не «марсианами». Против этих чудовищ у нас не было бы даже одного шанса из миллиона. Самим своим существованием они будто говорят нам, кто на самом деле истинные сверхчеловеки, а кто лишь презренный прах под их ногами. Но нам не остается ничего, кроме решимости вступить в бой, чтобы победить или умереть. Ведь мы — солдаты Великой Германии, и мы не имеем права на личные слабости и колебания, несмотря ни на что. За нашими спинами Фатерлянд, немецкие женщины и дети. Если мы будем повержены, то их участь будет ужасной. Два часа спустя, юго-восточная окраина Минска, поселок Большой Тростенец Первыми в 29-мотокорпусе выступили в поход по дороге к Бобруйску разведбатальоны 22-й и 23-й танковых дивизий. После того как они умчались вперед разведывать путь, тронулись с места и все остальные. Колонна экзотических французских серых танков с белыми крестами на броне, грузовиков, артиллерийских тягачей и бронетранспортеров растянулась на дороге в «колбасу» длиной в целых пятнадцать километров. Французская техника оказалась плохо приспособленной к русскому климату, плохо заводилась на морозе и часто буксовала на заледеневших подъемах. В течение последних дней температура воздуха упала ниже минус тридцати, что вынуждало немецких танкистов либо не глушить моторы, либо разводить под днищем моторного отделения танка небольшие костры22. Иначе моторное масло в двигателе и маслобаке превращалось в подобие густой смолы, из-за чего попытка запуска замерзшего двигателя грозила обернуться его капитальным ремонтом. Немецкие солдаты в своих тонких шинелях из эрзац-сукна тоже не испытывали большого восторга от русской зимы, поэтому, набившись в кузова тентованных грузовиков, сидели внутри, прижимаясь друг к другу и плотно задернув полог. Если три десятка здоровых парней в замкнутом пространстве будут старательно дышать (и не только), то воздух внутри кузова станет хоть немножечко, но теплее. Однако проблема вермахта не только в замерзании солдат. Летняя оружейная смазка (а другой на германских складах нет) на морозе густеет точно так же, как и моторное масло. Поэтому винтовки, пулеметы и прочую стреляющую утварь перед применением необходимо держать хотя бы в относительно теплом помещении. А иначе неизбежны отказы и даже поломки. Пока механизированная колонна, длинная, как баранья кишка, медленно, со скоростью около пятнадцати километров в час тащилась по обледеневшей дороге, извивающейся меж заснеженных полей и маленьких белорусских деревенек, разведывательные батальоны, ощутившие себя свободными птицами, рванулись вперед на своих полугусеничных транспортерах — да так, что только ветер засвистел в ушах. В данный момент они были единственными, кто мог разведать дорогу перед приходом основных сил. Воздушная разведка, на которую в обычных условиях по большей части полагались генералы вермахта, приказала долго жить, как и надежда на поддержку бомбардировщиков и штурмовиков. И дело тут было даже не в том, что все «шторьхи», «рамы», «хейнкели, «юнкерсы», «мессершмитты» а также прочие самолеты, пригодные для ведения разведки с воздуха и нанесения бомбоштурмовых ударов, оказались уничтожены зенитными средствами «марсиан» или истребителями Советов. Совсем нет, кое-что в запасе у Геринга еще оставалось. Проблема была не в отсутствии самолетов, а в остром дефиците натурального авиационного бензина, стойкого к низким температурам, а синтетический авиационный бензин, которым обычно пользовались люфтваффе, был непригоден для использования при температурах ниже минус двадцати градусов. Натуральный морозостойкий бензин, вырабатывающийся из румынской и американской (т-с-с, тайна!!!) нефти шел только для истребительной авиации ПВО Рейха, которой приходилось сражаться с британскими бомбардировщиками, летающими на столь же натуральном бензине, а остальные самолеты люфтваффе были вынуждены жечь в своих моторах синтетический эрзац-бензин. Вот так генерал Мороз без единого выстрела приземлил немецкую авиацию.23 В силу всего перечисленного разведбатальоны германских танковых дивизий могли, конечно, «ощупывать» путь перед продвигающейся вперед моторизованной группировкой, но при этом их собственный обзор ограничивался дистанцией прямой видимости, а для принятия адекватного решения это зачастую оказывается недостаточным. 17 ноября 1941 года, 14:25. Белорусская ССР, Минская область, Пуховичский район, Затитова слобода. Командир разведбата 4-й танковой бригады капитан Петр Васильевич Андреев Работа, значит у нас такая — делать фрицу козью морду при каждом удобном случае. Ребята у нас в батальоне боевые, все с опытом. Кто, огрызаясь, под тевтонским натиском отступал от границы, оставляя за собой могилы этих самых тевтонов, а кто с этим самым боевым опытом пришел к нам с «той стороны». Обычно это рядовые и сержантский состав, командиров среди них мало. Не сумев пройти по конкурсу в Экспедиционные Силы, эти люди написали заявление, что хотят вместе с нами служить и воевать в частях РККА — и ни их, ни наше руководство не нашли оснований, чтобы им отказать. Да и зачем? Это действительно отлично подготовленные бойцы, надежные боевые товарищи и настоящие патриоты СССР, истово ненавидящие немецко-фашистских захватчиков. Я не скажу, что без этих товарищей из будущего мы совсем никуда — справились бы, наверное; но зачем нам отказывать тем, кто хочет встать рядом с нами плечом к плечу? И неважно при этом, что они приходятся нам внуками-правнуками. Вот, например, башнер на моей командирской машине. Ему сорок лет, зовут Сергей, фамилия Иванов, женат, имеет двоих детей. Там, у себя, сверхсрочнослужащим (контрактником) воевал на какой-то там «пятидневной войне». Здесь, в нашем времени, в первых же приграничных боях у него погиб дед. Отец отца. Говорит, что он не может его спасти, потому что тот погиб раньше, чем тут появилась дыра, соединяющая миры, но зато может за него отомстить. Когда позавчера мы ворвались в Бобруйскую крепость, из помещения комендатуры начали выскакивать немецкие солдаты — так он их всех положил из своего башенного пулемета КПВТ. Короткая очередь в два-три патрона — и резво бегущий куда-то немец прямо на ходу превращается в кровавые брызги. Сапоги на месте, а остального нет. Страшное это дело — «крупняк», особенно если он оказывается в руках у разозленного человека. Ну ладно, это все лирические отступления. Воюют «внуки» хорошо, здоровья им да удачи, а в некоторых случаях без них и в самом деле никуда. Вот сейчас как раз двое из них готовят к запуску маленький, управляемый по радио самолет, который в будущем называется беспилотником. Вести наблюдение через его камеру можно не хуже, чем с борта нашего У-2 или германского «Шторьха», но перед ними это малыш имеет одно — нет, два — больших преимущества. Во-первых, из-за малых размеров и маскировочной серо-белой окраски он, как правило, остается незамеченным на фоне такого же по цвету серо-белого неба; и, во-вторых, из-за компактного и мощного электромотора этот аппарат почти бесшумен, что увеличивает его незаметность. Вот обнаружим мы своих коллег с немецкой стороны, а они об этом и знать не будут, что даст нам огромный плюс. А если нас обнаружит немецкий «Шторьх», то мы сможем сразу же отоварить его очередью из КПВТ или, если сбить из пулемета не получается, запустить в него «Стрелу» или «Иглу». Для таких людей нам ничего не жалко, лишь бы только издохли поскорее. Полчаса спустя, там же, капитан Андреев И ведь точно, вот ведь вошь кусачая — одна бронегруппа наших моторизованных германских «коллег» численностью до роты обнаружилась километрах в восьми от нас, у перекрестка дорог24, а вторая такая же бронечасть, отстающая от первой на четыре километра, обнаружилась у населенного пункта Крупка. И судя по всему, двигается германская разведка как раз в направлении Бобруйска. Ну а куда им еще идти — ведь в Минске наверняка известно уже не только то, что фронт под Жлобиным прорван и Красная Армия наступает на Бобруйск, но и то, что Бобруйск тоже пал, а его немецкий гарнизон уничтожен до последнего человека. Походный порядок в обеих вражеских разведывательных частях — одинаковый. Впереди тремя компактными группами по восемь штук передвигаются полугусеничные «ганомаги», причем в каждой группе один бронетранспортер вместо пулемета со щитком вооружен пушкой-окурком, такой же, как у их танка-«четверки». Ужасное угробище! Пушка на «ганомаге» смотрит прямо вперед (плюс-минус пять градусов) и для того, чтобы наводчик смог прицелиться во что-то, не находящееся прямо по курсу, водителю необходимо всем корпусом разворачивать сам бронетранспортер. То есть при обстреле колонны на марше из засады в борта эта пушка поможет немцам на бронетранспортере так же, как зайцу парашют. Следом за обычными «ганомагами» с разрывом метров пятьдесят-семьдесят двигаются две радийные командирские машины, которые можно отличить по большой поручневой антенне над корпусом. Сразу видно — начальство едет, а точнее, командование этой разведывательной части, непрерывно находящееся на связи со штабом своей дивизии. БТРы с поручневыми антеннами сопровождают четыре мотоциклиста, еще один обычный бронетранспортер и легковая машина. Езда на мотоцикле в такой мороз — это, наверное, такое особое арийское развлечение. Толку с него в снегу чуть, даже от гусеничного. Чуть с дороги свернул — и все. Он же тяжелый, как кирпич, на сугроб, как катер на волну, не взлетает, а сразу зарывается в него по самые уши. Вот видел я у товарищей из будущего такую машину — «снегоход»; она этим германским мотоциклам русской зимой сто двадцать очков вперед даст. Если будет приказ атаковать, то радийные «ганомаги» надо будет валить в первую очередь, чтобы ничего не успели передать командованию своей дивизии. Ведь эта командная группа машин не зря засунута в самую середину строя — после нее только четыре бронетранспортера (как мне подсказывают, минометного взвода, состоящего из двух расчетов восьмисантиметровых минометов), а также полугусеничный тягач и несколько грузовиков ремонтно-хозяйственного взвода. Вот тягач мне нравится, я тоже хочу в свой батальон такой же, и желательно не один. После облета второй разведчасти я приказываю возвращать разведывательный мини-самолет обратно. В принципе я уже увидел то, что мне было надо, и к тому же на морозе аккумуляторы садятся гораздо быстрее, чем в теплую погоду, так что как бы нам не потерять это ценное изделие среди заснеженных белорусских полей и лесов. Товарищ полковник, если что, с меня голову за это аппарат снимет. Да и нам тут, пока не купят за порталом и не привезут новый, будет так же неприятно, как остаться без глаз и понимать мир наощупь. Маленькая вроде машинка, вроде детской игрушки, а сколько жизней наших бойцов она может спасти, о скольких засадах и неприятных сюрпризах предупредить. Поэтому, от греха подальше, пусть летит обратно, свое дело она сделала. Судя по внешнему виду, и первая моторизованная разведчасть, и вторая принадлежат полнокровным, еще не бывшим в бою и не понесшим потерь германским танковым дивизиям. Бывалые немцы тут (как они говорят, на Восточном фронте) ведут себя совсем по-другому. В разведке такие опытные передвигаются в опасении всего и вся, чуть ли не ползком, крутя головой на все триста шестьдесят градусов. И правильно, мы тоже опытные, три раза битые, два раза горевшие и злые как зверь крокодил, поэтому они нас и опасаются. Чуть что не так — и березовый крест немцу готов, да не на грудь, а на могилку. А эти едут как баре, по сторонам едва поглядывают. И техника у них так себе, точно по уставу, обычные «ганомаги», броню которых со ста метров дырявит даже старый добрый «максимка». Опытный битый немецкий комдив обязательно придал бы своим разведчикам несколько «двоек» в качестве средства качественного усиления. На поле боя они все равно ничего не значат, там их двадцать миллиметров годятся только против пехоты, дуром лезущей в штыки. А нам настоящие, пусть и легкие танки в головном охранении были бы гораздо опасней. Снаряды их автоматических пушек броня наших разведывательных бронеавтомобилей не держит, зато эмгач с «ганомага» ей как слону дробина. Но все равно лоб в лоб с такой немецкой разведчастью бодаться я бы не рискнул. Для достижения боевого баланса с такой немецкой разведчастью в каждую нашу разведроту требуется добавить по одному отделению батальонных минометов. А для достижения превосходства необходимо в одной из четырех машин каждого взвода заменить башню с «крупняком» на башню с пушкой, ну хотя бы калибра двадцать три ме-ме. Но это в лоб, а если получится устроить полукруговую засаду и врезать по колонне в борта из всех наших тридцати крупняков, то брызги от немцев во все стороны полетят только так. Впрочем, что я тут размечтался. Впрямую на нас немцы не идут, мы специально забрались в эту находящуюся на отшибе Затитову слободу — чтобы спокойно вести разведку и чтобы нас никто по пустякам не беспокоил. Разведка, разведка и еще раз разведка, а повоевать мы еще успеем. К настоящему моменту уже ясно, что к тому времени, когда наши немецкие «коллеги» доберутся до лежащей на трассе деревни Пуховичи, солнце будет у самого горизонта, а вскоре начнет темнеть. Вряд ли немцы будут шарахаться в потемках, значит, в этих Пуховичах они и заночуют. Цивилизованные европейцы по ночам ведь не воюют. В этом случае две танковые дивизии, которые идут по дороге вслед за разведчастями, непременно встанут на ночевку в райцентре Марьина горка. Это такой городишко километрах в десяти от Затитовой слободы. Тут, как не крути, другого места для ночлега такой орды в этих краях нет. Это вам не лето, когда бедному фашисту под каждым кустом был готов и стол и кров, а в каждой речке настоящий курорт. Зима — это такое суровое время года, когда всякий, кто не позаботился о теплом ночлеге, к утру может считать себя покойником. Поговорив с местными жителями, я выяснил, что если две немецких дивизии и в самом деле встанут на ночевку в этой Марьиной горке, то штаб их корпуса или все штабы сразу обязательно разместятся в расположенной на окраине райцентра бывшей усадьбе Маковых, в которой до войны находился дом творчества белорусских писателей. Немецкие холуи наверняка уже топят там все печи и готовят гостям роскошный генеральский ужин. А дальше — жаркая русская банька, послушные шлюхи, теплые постели… Ну да, как же иначе — при наличии таких соблазнов будут вам херрен генерален ночевать в деревенских домах, в то время когда можно сделать это с первоклассным комфортом, по крайней мере, для наших диких условий. И вообще, имея на руках такую информацию, пора докладывать Михаил Ефимычу и ждать от него ценных указаний. Ведь если все правильно сделать, то один хороший ночной бой — и в этой Марьиной горке мы эти две дивизии и похороним. Всех уроем — и генералов, и рядовых; и неважно, что нас в бригаде пять тысяч, а их под тридцать. Ведь, в отличие от цивилизованных европейцев, мы, восточные варвары, воюем в любое время суток, когда понадобится, а сила, грамотно примененная в нужном месте, способна сломать не только солому, но еще большую силу. Но это уже как начальство решит. Хотя, насколько я знаю товарища Катукова, решит он все правильно, и многие немцы (а может, и все) до завтрашнего утра просто не доживут. 17 ноября 1941 года, 18:05. Осиповичи. Командир 4-й танковой бригады полковник Михаил Ефимович Катуков