Сегодня утром, дождавшись подхода к Бобруйску нашей пехоты и честь по чести передав ей позиции, наша бригада выступила по направлению к Минску. К тому моменту мне было известно, что противник сделал то же самое, и теперь оставалось только решить задачку из школьного учебника про два поезда, выехавшие навстречу друг другу, чтобы определить место и время их столкновения. Откуда я это узнал? Ну, это не мой секрет, поэтому я им и не владею. О выступлении в поход танковых дивизий 29-го моторизованного корпуса мне сообщил абонент связи с позывным «Грифон-2». В моем списке абонентов эфира этот «Грифон-2», а также «Грифоны» под номерами 1 и 3, числились как принадлежащие к экспедиционным силам и заслуживающие безоговорочного доверия. Приказы абоненты с позывным «Грифон» мне отдавать не могут, зато вся исходящая от них информация по обстановке абсолютно достоверна25. Чуть позже, когда мы были уже в Осиповичах, пришло подтверждение этой информации. Связной винтокрыл доставил из штаба фронта расшифрованные аэрофотоснимки выступившей из Минска германской колонны и личную записку от Георгия Константиновича с особым указанием на опознанные типы трофейной французской техники. Мол, совсем фрицы поиздержались, обанкротились, теперь их просто голыми руками брать можно26. Ну, голыми руками немца брать еще рановато, он пока еще не белый и пушистый, а черный и колючий, и драться будет ожесточенно, не сдаваясь в плен, ибо уверен, что как только мы ворвемся в их Германию, так сразу примемся вымещать все причиненное нам зло на их фрау и киндерах. По крайней мере, именно об этом истерично вопит по Берлинскому радио их полоумный доктор Геббельс. Особенно немецкая пропаганда напирает на нечеловеческую жестокость «марсиан», не имеющих никакой жалости к представителям арийской расы. Мол, как только они ворвутся в Германию, сразу под корень начнут истреблять немцев и вообще европейцев. «Марсиане» по-немецки — это по-нашему — бойцы и командиры экспедиционного корпуса, которые в ответ на такие заявления только крутят пальцами у виска и спрашивают с характерным одесским акцентом: «Изя, ты совсем дурак?». Никакой особой кровожадности к немцам у наших потомков нет. Но если этот немец с оружием в руках пришел на нашу землю, то он как можно скорее должен стать либо мертвым, либо пленным. Третьего не дано. Впрочем, оставим вопли Геббельса на его фашистской совести, если она есть, и вернемся к нашим баранам. До Осиповичей мы бодренько добежали за два с половиной часа, а потом как бы сам собой вдруг возник вопрос: «А куда мы спешим?». Ведь от нас требуется не только нанести поражение противостоящей нам немецкой группировке, но и самим при этом понести минимальные потери в людях и технике. Немецкая тактика при лобовом столкновении крупных танковых масс нам давно известна. В таких случаях их генералы всегда стараются избежать встречного сражения, отводят свои танки за линию противотанковых батарей, которые считаются расходным материалом, и вызывают авиацию. Прежде, каждый раз, попадаясь в эту ловушку, советские танкисты несли огромные потери от пикирующих бомбардировщиков противника и его противотанковых пушек, а перешедшие в контратаку немецкие танки только добивали растрепанные механизированные соединения РККА. Если с авиацией у немцев вышла накладка (из-за сильных морозов замерзло топлив), то противотанковой артиллерии у них еще больше, чем достаточно, и при лобовом столкновении двух танковых масс они, несомненно, смогут пустить ее в дело. Сражения они ни в коем случае не выиграют, но наши потери могут оказаться значительно выше расчетных. К тому же остается почти пятикратное превосходство немцев в пехоте и шестикратное в артиллерии. Если командование вражеского соединения сумеет грамотно использовать это превосходство (а в классическом встречном танковом сражении оно это сумеет — германские генералы никогда не выглядели полными недотепами), это будет иметь для нас печальные последствия. Следовательно, сражение, которое мне необходимо навязать выступившему мне навстречу 29-му моторизованному корпусу, должно иметь такую неклассическую форму, чтобы господа немецкие генералы просто не смогли или не успели найти в своей памяти или учебниках готовые шаблоны противодействия. И вообще, открывать двери ударом медного лба — это совсем не в моем стиле. Врага надо бить так, чтобы он оказался застигнут врасплох и от неожиданности начал делать одну ошибку за другой. Самая распространенная форма такого неклассического сражения называется засадой. Так я первоначально и планировал. Одним рывком достигнуть рубежа Пуховичей и потом медленно отступать оттуда к рубежу Бобруйска, попутно выбивая немецкую бронетехнику в танковых засадах, организуемых буквально у каждого дорожного столба, и чтобы в это время пехота на легкой технике и отряды лыжников покусывали бы немцев за открытые фланги. Но это в том случае, если бы против меня выступили бы две полнокровных германских танковых дивизии, оснащенных по полным штатам довоенного времени, примерно такие как те с которыми моей 20-й танковой дивизии доводилось биться в самом начале войны в июне-июле этого года. А против этой французской бронебогадельни такие методы применять просто стыдно. И вот когда капитан Андреев сообщил мне о том, что немцы, скорее всего, собираются заночевать в Пуховичах и Марьиной Горке (то есть в пределах нашего двухчасового марша), у меня зародилась идея внезапного ночного рейда на место ночевки этих двух немецких танковых дивизий… Тем более интересной выглядела информация о предположительном месте ночевки вражеского старшего командного состава. По крайней мере, вероятность того, что немецкие генералы и сопутствующие им штабисты для своего ночного отдыха воспользуются самым благоустроенным особняком города, была очень высока. Процентов девяносто, не меньше. Не те это люди, чтобы вместе с солдатами ночевать в холодных и пустых выморочных домах уничтоженных зондеркромандами СС евреев. Правда, было одно «но». Новолуние и низкая облачность с заходом солнца погружали местность в абсолютный мрак. При этом полноценный ночной бой мог вести только первый танковый батальон на танках Т-55М. На остальных машинах, поставленных нам из будущего, и модернизированных Т-34 приборы ночного видения имелись только у водителей и на некоторых типах боевых машин у командиров. Правда, надо учесть, что в случае внезапного и полного уничтожения всего руководящего состава был шанс с первой же минуты боя погрузить вражеские войска в полный и безраздельный хаос, вплоть до того, что одна группа немецких солдат будет обстреливать другую группу и наоборот — при том, что обе эти группы будут находиться в полной уверенности, что воюют с ужасными «марсианами» или, в крайнем случае, с «фанатиками из НКВД». К тому же, если потребуется подсветить какой-то отдельный объект, то в боекомплекте самоходного гаубичного дивизиона для этой цели имеются специальные осветительные снаряды, а в мотострелковых подразделениях — ручные ракетницы с осветительными ракетами. Правда, почти такие же ракетницы имеются и у немецкой пехоты… так что получается так на так, с поправкой на то, что та сторона, которая сумела внезапно атаковать и застать противника врасплох, всегда имеет преимущество над дезориентированными и дезорганизованными обороняющимися. Для того, чтобы это понять, достаточно было послушать рассказы тех, кого утро 22 июня сего года застало прямо на западной границе… Чем больше я думал о внезапном нападении на место ночевки вражеского танкового соединения, тем больше мне нравилась эта мысль. В любом случае, если станет слишком жарко, мы всегда сможем организованно отступить, а численно превосходящий противник даже не сможет нас преследовать из-за царящей вокруг него темноты. 17 ноября 1941 года, 23:15. Белорусская ССР, Минская область, Пуховичский район, Затитова слобода. Командир разведбата 4-й танковой бригады капитан Петр Васильевич Андреев Как мы и предполагали, одна из двух вражеских разведывательных частей проехала перекресток и остановилась в Пуховичах, в то время как вторая свернула к Марьиной Горке и, проехав этот городок насквозь, остановилась на его южной окраине. При этом, как показали наблюдения с беспилотника, который был выпущен в повторный вылет после замены аккумулятора, немцы и там, и там вели себя достаточно беспечно, как будто находились не на оси прорыва крупной советской механизированной группировки, а на учениях в собственном глубоком тылу. Не выказывал какого-либо беспокойства и немецкий гарнизон райцентра, общая численность которого, по оценкам местных подпольщиков, составляла около тысячи штыков27. Это были курсанты и инструктора зенитно-артиллерийской школы и школы минного дела, а также персонал армейского госпиталя и охранники концлагеря, в котором находилось до тысячи мирных советских граждан и военнопленных. Такую беспечность можно было объяснить только тем, что при захвате Осиповичей нам в очередной раз удалось применить военную хитрость, накинув на капот передовой БРДМ-ки нацистский «фартук» со свастикой. Эта грязная тряпка позволила нам, не поднимая шума, подъехать вплотную к комендатуре, и даже сам херр комендант вышел на крыльцо выяснить, чего такого особенного надо этим людям… Тут еще надо сказать, что зимнее обмундирование экспедиционных сил, которое для удобства выполнения боевых задач носят мои люди, имеет некоторое общее сходство с экипировкой ваффен СС, что, скорее всего, и дезориентировало немецкого начальника. С другой стороны, этому типу сильно повезло, потому что при любом другом раскладе он с гарантией оказался бы трупом. А так хороший удар ногой — сперва в челюсть, потом по бейцам — отправил герра коменданта в счастливое беспамятство, где он пребывал все время, пока наши парни истребляли его подчиненных. Хорошая была идея посадить этого типа на телефон и заставить по-немецки петь песню «все хорошо, прекрасная маркиза, все хорошо, все хорошо». Таким образом, немецкое начальство в Минске и окрестностях до сих пор уверены, что наша бригада не покидала Бобруйска, иначе немцы в Пуховичах и Марьиной Горке не вели бы себя так беспечно, будто напрашиваясь на неприятности. Кстати, о подпольщиках-партизанах. Для нас было некоторым шоком, что еще засветло к нам явились двое. Любовь Гайдученок — чуть полноватая девка-подпольщица с маленьким ртом, губки которого были брезгливо сложены куриной попкой, и худощавый относительно молодой человек с огромным лбом до самой макушки, представившийся капитаном Красной Армии Филиппских, командиром местного партизанского отряда. Вот те на! И вроде бы ветра не было, то есть никто из местных из этой самой Затитовой Слободы не отлучался, а вот принесло же каким-то образом этих двоих. Загадка, однако. Но не меньшей загадкой для этих подпольщиков были и мы сами, особенно добровольцы с той стороны. Дикие же люди — находясь в оккупации, они ничего не слышали ни про разгром немцев в Смоленском сражении, ни про Экспедиционные силы и страну, которая их сюда прислала. Последнее хоть и не запрет, но об этом парни «оттуда» говорят очень неохотно. Ну да ладно, то политика не батальонного масштаба, главное, что о том знает товарищ Сталин. А вот совсем ничего про экспедиционные силы не слышать — это у нас стыдно. Брякнет кто-нибудь такое — и политрук от него уже не отвяжется. Сделает вечным политинформатором по роте и будет заставлять к каждой политинформации учить материал наизусть — до тех пор, пока политическая грамотность у товарища не повысится настолько, что ответы на заданные вопросы будут у него от зубов отскакивать. А эти смотрят, как баран на новые ворота — на наши БРДМки и БТРы в белой камуфляжной окраске, на зимнюю обмундировку бойцов (которая, как я уже говорил, была закуплена для нас в двадцать первом веке), а также на пулеметы от товарища Калашникова и ручные реактивные гранатометы. Кстати, вот вспомнишь о политруке, он и появится. Идет старший лейтенант Косович и руки потирает — сейчас я, мол, этих политически малограмотных… Но слова, которые он говорит, оказываются самыми прозаическими: — Товарищ командир, идемте ужинать, лапша с тушенкой совсем готова. И местных товарищей с собой зовите, голодные совсем, небось… Уже позже, когда мы всем управлением батальона, вместе с гостями, дружно хлебали из большого котла горячий взвар из лапши быстрого приготовления, тушенки и мелко покрошенных соленых огурчиков с лучком, к нашей честной компании подсел мой НШ старший лейтенант Авдеев, и, ничего не говоря, утвердительно кивнул. Пока мы развлекали товарищей разговором, он связался «с тем с кем надо» — они проверили фамилии Гайдученок и Филиппских по архивам из будущего (у них это делается быстро) и дали нам добро. Перспективные и надежные, мол, товарищи. Правда, партизанский отряд у капитана Филиппских не дотягивал и до роты, и по преимуществу состоял из таких же, как он, окруженцев, к которым присоединились местные жители. Вооружен отряд тоже был из рук вон плохо — в основном мосинскими винтовками и наганами. Кто что с собой в отряд принес, тот то и имел. Было еще несколько трофейных карабинов Маузера и ручной пулемет (кажется, чешского происхождения) — и на этом список вооружения отряда, которым командовал товарищ Филиппских, исчерпывался. Но зато у этого отряда имелся огромный плюс, который разом перевешивал и его малочисленность, и недостаточное вооружение. В случае совместной операции огневая мощь и особая выучка за нами, а вот знание местности и позиций оккупантов — за членами партизанского отряда, которые родились и выросли в этих Пуховичах и Марьиной горке, и в силу этого знают там каждую улицу и каждый дом буквально наизусть. Особо ценным этот факт оказался в связи с тем, что командир нашей бригады товарищ Катуков все же решил устроить немцам ночное побоище — и открыть концерт специальной увертюрой доверено как раз нашему батальону. Для того, чтобы наши танки незамеченными смогли подойти вплотную к бывшему поместью Маковых, немцы в Пуховичах должны умереть, не издав ни единого писка. И надежные люди, знающие местность, здорово пригодятся нам в выполнении этого задания. Хоть наша бригада и считается обычно танковой или механизированной, мой разведбатальон обучен всем осназовским премудростям из будущего. И как часового без шума снять, и как языка из вражьих окопов или захваченного населенного пункта утащить. И как дверь в блиндаж хитро заминировать, чтобы выскочившие по тревоге немчики отправились прямо на свидание со своим арийским богом. И как впятером, действуя только ножами и бесшумными пистолетами, вырезать штаб вражеской дивизии — то есть нанести врагу ущерб, сравнимый с действиями стрелкового полка при поддержке артиллерии. Много чему разному и интересному нас учили на переподготовке, и знай я хотя бы четверть всего этого на 22 июня — кладбище с «моими» личными немцами было бы в три раза обширнее. Но сегодня у меня есть шанс пополнить этот счет, однако задача не так проста, как кажется. Осложняет ее то, что за время своего убиения ни один немец не имеет права издать хоть один лишний звук. Тот, кто смотрит на вражеских часовых со стороны, ничего не должен заподозрить. Упрощают достижение ели, мороз в минус тридцать пять градусов Цельсия и полная темнота вокруг. То есть всякие романтические празднохождения исключаются, ибо не способны привести ни к чему, кроме глубокого обморожения. Час спустя, деревня Пуховичи Командир разведбата 4-й танковой бригады капитан Петр Васильевич Андреев «Ночь — темно, и не видать ни зги. В двадцати шагах — чужие каски, с той же целью — защитить мозги»… Вот привязалась песня, хрен прогонишь. Хотя не зги не видать — это только если смотреть невооруженными глазами, а сдвинешь с шлема на лицо ноктовизор — и, если он в активном режиме, непроглядная тьма сменяется желто-зелеными сумерками, будто плывешь под водой, но немецких часовых в таком режиме видно не очень хорошо. Так они всего лишь тени в подводном царстве, наравне со штакетником вокруг палисадника, деревом, стеной дома и прочими предметами. Тогда переключаем прибор в пассивный термоконтрастный режим, который наилучшим образом работает именно в сильные морозы — и сразу картина меняется. Фактически в ней остаются только живые теплокровные существа, вроде нахохлившейся вороны на дереве, немецкого часового, стоящего под фонарем и вглядывающегося в беспросветный мрак, а также светящихся от жара капотов двух тихо урчащих бронетранспортеров «Ганомаг». Ребята уже наготове со всем своим арсеналом: ножи, стилеты, пистолеты-бесшумки28, удавки из шелковых шнуров. Да, мы пришли сюда, чтобы резать их сонных, чтоб не один из них не дожил до утра. Совсем рядом мне в ухо сопит давешняя девица-подпольщица. Напросилась на операцию, на мою голову. — Не сопи, Марьяша, — шепчу я ей, — думать мешаешь. — Я не Марьяша, я Любаша, — обижено шепчет она в ответ, но свою сопелку в сторону отворачивает. Переключаюсь в активный режим, делаю еще несколько десятков шагов и, остановившись, еще раз осматриваюсь в термоконтрастном режиме, убеждаясь, что часовой в поле зрения один, и никто не сидит в засаде в полной темноте. После этого поднимаю ноктовизор на лоб. Вот он, голубчик, уже совсем рядом — притопывая и прихлопывая от холода, топчется на снегу в желтоватом круге света от фонаря. Вот наступает момент, когда часовой оказывается повернут ко мне спиной — и я, подняв свою бесшумку на уровень глаз, хладнокровно стреляю ему в затылок. Звук «хлоп», такой совершенно нестрашный — но после него часовой скрючивается и падает на снег. Готовченко! Делаю знак парням, с которыми обычно хожу на такие задания — они тихонько, как привидения, входят в уже никем не охраняемый дом… Проходит несколько минут — и один из них выглядывает в приоткрывшуюся дверь, делая знак, что одним отделением немецких солдат стало меньше. Зарезаны как бараны прямо на полу хаты, в которой они устроились на ночлег. Идем дальше — и почти сразу видим явного разводящего, который по узкой глубокой тропе, протоптанной глубоко, как окоп, ведет за собой явную смену караула. А ну как они сейчас обнаружат нашего жмура-часового и вырезанное отделение — шума и визга тогда будет как от свиньи, которой в задницу плеснули скипидаром. Делаю знак — и ребята, так же, как и я, достают бесшумки. Серия хлопков — и караул устал, в смысле прилег отдохнуть по сугробам, даже не успев понять, что это за багровые вспышки во тьме. Отдых их теперь будет вечным. А мы, темпо-темпо, бежим дальше уничтожать, тех, кто незваными пришел на нашу землю убивать, грабить и насиловать. Ведут нас партизаны из местных жителей. У них нет бесшумных пистолетов и ноктовизоров, но есть знание родной земли и ненависть к ее захватчикам. Боевые группы, убивая всех встреченных немцев, сходятся от окраин к середине селения. Тут, на пересечении улиц Советской и Октябрьской, находятся сельсовет, школа, магазин-сельпо и клуб. Центр власти и средоточие культуры — и где бы ему еще быть, как не на таком знаменательном пятачке. В сельсовете теперь комендатура, там обитают местные гарнизонные немцы и их холуи-полицаи. Туда пойдет штурмовая группа лейтенанта Кононова. Ни полицаи, ни гарнизонные немцы живыми нам не нужны, поэтому его люди должны убить всех, кого встретят. Те, кто нам нужен, разместились в клубе. Из них желательно оставить в живых только командира немецкой разведывательной части, а все остальные пусть идут дальними дорогами. При этом в клуб даже не обязательно входить с парадного хода, где на виду друг у друга топчутся сразу два часовых. Как и у любого такого сооружения, у него есть черный ход, закрытый изнутри на банальную щеколду. Немного возни, короткий скрип — и мы уже внутри, причем пришли с той стороны, откуда нас никто не ждет. Теплые войлочные сапоги бесшумно ступают по деревянному полу. Единственный бодрствующий немец-дежурный, сидящий за письменным столом, застрелен в затылок, даже не успев догадаться, что происходит неладное. Дальше бойцы разошлись резать спящих, а я, взяв с собой переводчика лейтенанта Богинского и еще двух бойцов, пошел туда, где в гордом одиночестве дрых хозяин этого странствующего балагана. Пробуждение его было довольно жестким, и уж точно очень неприятным. Тихонько вошедшие в комнату бойцы дружно взялись за спинку и просто перевернули пружинную кровать вместе со спящим на ней человеком. Пистолет, спрятанный немецким офицером под подушку, с бряканьем упал на пол и ударом сапога одного из бойцов был отброшен прямо под ноги нашему переводчику. Хороший пас. Что касается самого немца, то он спросонья кажется, даже не сразу понял, как круто изменилась его судьба, и уже набирал в грудь воздуха, чтобы по немецкому народному обычаю обложить матом дурацких шутников из ваффен СС, которые вздумали будить его таким оригинальным способом. Чтобы избежать выслушивания нудных немецких ругательств с летающими лоханями, полными ослиного дерьма и свиноголовыми собаками, я нагнулся над этим придурком и, наставив на него бесшумку, очень вежливо сказал: — Доброй ночи, герр гауптман. Поднимите вверх руки, потому что вы у меня в плену. Если вы будете делать глупости, пытаться кричать или сопротивляться, то мои солдаты сделают так, что вы об этом жестоко пожалеете. Вы меня поняли? Выслушав перевод от Богинского, который, как мне говорили, щеголял аристократическим произношением, немец вылупил на меня белесые глаза и с хрипотцой изумленно спросил: — Да кто же вы, черт возьми, такой, и откуда взялись на мою голову?! — Мы, — ответил я, — бойцы и командиры Красной Армии, пришли сюда, чтобы добыть себе славы, а солдатам и офицерам фюрера — безымянных братских могил, желательно всем. Вы лично выиграли приз, потому что вам могила пока не грозит. — Не верю, — сказал немец, вставая на ноги, — я уже воевал в Русии летом и знаю большевиков. Все они ужасные растяпы, которые не сумели бы схватить меня прямо среди моих солдат. Вы, наверное, «марсиане» — только им под силу такие штуки. Но знайте, что если я закричу, то через несколько минут здесь будет не менее двух десятков крепких немецких парней… — Вы нам льстите, — сказал я, — те, кого вы называете марсианами, учили нас, как правильно расправляться с такими, как вы. На самом деле мы — большевики с приложением эпитета «фанатичные». Вы, герр гауптман, можете кричать, а можете не кричать, все равно ваши люди вас не услышат. Они уже толпятся в предбаннике, записываясь на интервью к Святому Петру. И не делайте такие глаза — мы и в самом деле убили всех ваших людей, и убили бы и вас тоже, если бы нам не потребовалось бы уточнить некоторые пикантные моменты. В этот момент в дверь комнаты, в которой мы вели столь высокоинтеллектуальную беседу, заглянул один из бойцов и сказал: — Тащ капитан, вам просили передать, что наши уже на подходе. Я сделал бойцу знак, что понял его сообщение, потом снова повернулся к немцу. — Самое главное, — сказал я, — помните, что вы у нас в плену, а русский плен — это вам не тетка. Поэтому быстрее одевайтесь и выходите отсюда, заложив руки за голову. Или моим людям вас поторопить? 18 ноября 1941 года, 02:35. Перекресток дорог в трех километрах от Марьиной Горки. Командир 4-й танковой бригады полковник Михаил Ефимович Катуков На исходный рубеж для атаки танковый батальон майора Кунгурова вышел ровно по графику, то есть в два часа пополуночи. Гарнизон Пуховичей и заночевавший в этом населенном пункте 22-й моторизованный разведбатальон немцев, которые могли бы помешать внезапности нашего нападения, к тому времени были уже нейтрализованы. Ухорезы капитана Андреева недрогнувшей рукой сняли часовых и, не моргнув глазом, вырезали почти две сотни спящих и не подозревающих о опасности немцев. Сначала я не понимал, почему инструкторы из экспедиционных сил отбирали в разведбатальон исключительно бойцов и командиров, начавших войну на границе, отступавших под немецким натиском на восток, терявших боевых товарищей в безнадежных арьергардных боях, видевших то, как немецкие самолеты бомбят мирные города и колонны с беженцами. Более того, часть бойцов капитана Андреева даже успела побывать в немецком плену и на своей шкуре ощутила, каков он — тот самый Новый порядок, который нацисты собираются установить по всему миру. Так и только так можно увидеть арийских белокурых бестий в тот момент, когда они находятся в своей естественной среде обитания. Ну и потом, бывшие пленные своими глазами наблюдали, во что превращаются все эти «сверхчеловеки», когда могучий, как два КВ сразу, танк экспедиционного корпуса с одного касания сносит с петель оплетенные колючей проволокой ворота, а спрыгивающие с его брони бойцы в фантастической экипировке принимаются истреблять растерянную охрану… Теперь мне все стало ясно. Для того, чтобы наш, советский человек (не маньяк-душегуб и не сумасшедший) смог вот так хладнокровно, глаза в глаза, резать спящих немцев — таких же, как и он сам, рабочих и крестьян — ему следует перестать видеть в них обыкновенных людей. В его глазах они должны превратиться в бешеных зверей, в отношении которых возможно делать все, что необходимо для победы. Надо резать их сонных — будем резать. Надо будет накрыть огнем так, чтобы не спаслась ни одна тварь — накроем. Любое, даже самое страшное оружие — ничто по сравнению с людьми, возомнивших себя расой господ и исключительной нацией. И правильно. Обратно в людей эти бешеные звери в человеческом обличье превратятся только тогда, когда, бросив оружие, они поднимут вверх руки и сдадутся в плен, признав все свои преступления. Опыт освобождения нашей земли от немецких захватчиков у нас пока невелик, но что в Бобруйске, что в Осиповичах, что в самой маленькой деревеньке — везде самым ярким элементом постнемецкого ландшафта являются виселицы, которые цивилизованные европейцы поставили для нас, полуазиатских унтерменшей. И капитан Андреев — тоже такой же, как и его бойцы, разве что в немецком плену не бывал. Отступал с нашей армией с боями на восток от самого Бреста, три раза выходил из окружений, выводя с собой бойцов; последний такой «выход» у него получился на территорию, контролируемую экспедиционными силами. Месяц воевал в составе совместной группировки в стрелковом наполнении батальонной тактической группы, где набрался от потомков их замашек, а потом был направлен к месту формирования нашей бригады как потенциальный командир формирующегося разведывательного батальона. Я взял его по этой рекомендации и не пожалел ни на минуту. Милейший человек капитан Андреев и детишек очень любит; но немцев ненавидит до зубовного скрежета. Ведет подсчет лично убиенных фашистов и очень гордится этим количеством. В мотострелках у нас таких каждый второй. Просто в разведке или в танковых батальонах нужны особые таланты, а там достаточно крепкого здоровья и хорошей физподготовки, умения метко стрелять и здоровой злости на немцев. Одним словом, за эту акцию капитану Андрееву никакого порицания я не высказал, да и с чего бы? Будет благодарность в приказе по бригаде, рукопожатие перед строем (когда будет такая возможность) и представление на имя командующего фронтом на орден Красной Звезды. И думаю, что с орденом у капитана не заржавеет, как и с очередным званием, потому что генерал Жуков всегда поощряет таких дерзких и умелых (от автора: и права человека в 1941 году еще не выдумали). К тому же, в придачу ко всем предшествующим деяниям капитана Андреева, перед нами был представлен гауптман Герман Зиммель, командир 22-го моторизованного разведбатальона вермахта. Гауптман был растерян, гауптман был раздосадован, гауптман был возмущен — как так мы посмели нарушить правила ведения войны. Кроме того, надо сказать, гауптман был озабочен своей личной судьбой. Ведь та легкость, с которой на небеса переселились его люди, говорила ему о том, что дальнейший исход для него также может быть очень печальным и в братскую могилу бросят еще одно обнаженное тело. В связи с этим гауптман Зиммель во время краткого полевого допроса проявил желание сотрудничать и откровенно рассказал, в каком месте остановилось командование 29-го моторизованного корпуса и подчиненных ему танковых дивизий. Как мы и предполагали — и штаб корпуса с его командующим генералом пехоты фон Обстфельдером, и штабы танковых дивизий разместились в бывшей усадьбе Маковых, она же Дом творчества белорусских писателей, где, помимо всего прочего, немцы устроили санаторий для своих раненых офицеров. Но сейчас зима, этот санаторий не заполнен и на четверть; и вот, значит, герр генерал пехоты решил провести в нем свою последнюю ночь перед сражением за Бобруйск. Дополнительно гауптман Зиммель сообщил, что последние машины из походной колонны 29-го мотокорпуса втянулись на территорию Марьиной Горки не далее как всего час назад… Переход был трудным, немецкие солдаты и офицеры замерзли и устали. Ну что же — если цель ясна, задача поставлена, значит, пришло время действовать. Обогнув Пуховичи, тяжелый танковый батальон майора Кунгурова, не включая фар, используя только приборы ночного вождения, продвинулся вперед еще на несколько километров — до самого перекрестка или чуть дальше, после чего танки, сходя с дороги, стали разворачиваться на левый борт, из колонны развертываясь в атакующую линию. Следом за танковым батальоном то же самое проделал мотострелковый батальон майора Колюжного, БТР-70 которого составили вторую атакующую линию, тихо и без огней движущуюся следом за танками Т-55М. Своим острием эта атака, пока без единого выстрела, была нацелена на выявленное разведкой место расположения вражеских штабов. Разведывательный батальон, полностью закончивший свои дела в Пуховичах и передавший трофейное вооружение партизанскому отряду капитана Филиппских, пересек речку Титовка по мосту, расположенному в поселке Марковщизна, и занял исходные позиции в лесном массиве напротив восточной окраины Марьиной Горки, нацеливаясь на лагерь советских военнопленных, расположенный в бывших красноармейских казармах. По данным марьиногорских подпольщиков, там содержались не только советские военнопленные, но и арестованные за нелояльность к немецким властям местные жители, а также дети, служащие донорами крови для расположенного тут же, в Марьиной горке, немецкого военного госпиталя. Одновременно еще два танковых батальона на Т-34М и два мотострелковых на БТР-60, направленные из Осиповичей к южной окраине Марьиной Горки вдоль линии железной дороги, также развернулись на своем исходном рубеже. Сигналом к их атаке должно было стать начало штурма бывшей усадьбы Маковых. До этого момента противник ни в коем случае не должен был обнаружить их развертывание на исходных рубежах. Артдивизион развернулся на трассе Бобруйск-Минск в окрестностях деревни Побережье, примерно в десяти километрах от географического центра Марьиной горки, и находился в готовности немедленного открытия артиллерийского огня по указанной цели. До начала операции оставались считанные минуты, необходимые для того, чтобы двигающиеся на пониженных оборотах танки и бронетранспортеры преодолели те три километра, что отделяли шоссе от северной окраины Марьиной горки. 18 ноября 1941 года, 02:40. северная окраина Марьиной Горки, бывшая усадьба Маковых, бывший Дом Творчества белорусских писателей, а ныне санаторий для выздоравливающих немецких офицеров. Командующий 29-м моторизованным корпусом генерал пехоты Ханс фон Обстфельдер Переход от Минска до этой Марьиной Горки оказался не таким простым, как мы ожидали. Проклятые французские панцеры, совершенно не приспособленные к сибирскому климату, то и дело буксовали на обледеневших подъемах; и каждый раз их приходилось выдергивать тягачами. Но не это было самым страшным — чего-то подобного от техники лягушатников следовало ожидать. Во время французской кампании в сороковом году такие «Гочкисы» и «Сомуа», атаковавшие нашу доблестную пехоту, увязли на собственном свежевспаханном поле, в результате чего расчеты «колотушек» перестреляли их без всякого риска, как сидящих уток. На самом деле во время перехода страшнее всего был холод, буквально пронизывающий все вокруг. Любой, кто в такую погоду возьмется голой рукой за железо, тут же оставит на нем прилипшие клочья кожи. Это ничуть не менее опасно, чем голой рукой взяться за раскаленный докрасна металл. Кроме того, не стоит забывать о самых обычных тут, в России, обморожениях и простудах. Очень многие не могут правильно определить момент, когда онемевшие от холода конечности превращаются в обыкновенные куски мороженого мяса, и если своевременно не принять мер, это может стать причиной госпитализации или даже смерти. По сводным рапортам командиров дивизий, только за время этого марша корпус потерял обмороженными более сотни нижних чинов и пятерых офицеров. Всех их пришлось оставить в местном госпитале. Кстати, о местном гарнизоне. Встретили нас тут очень хорошо, потому что после того как большевики неожиданно прорвали фронт и стремительным ударом взяли Бобруйск, местный гарнизон существовал исключительно в ожидании нашествия превосходящих сил большевиков. Место для расквартирования нам выделили просто шикарное — бывшее поместье одного из дореволюционных российских аристократов, которое большевики превратили в санаторий для своих высокопоставленных функционеров, а следовательно, не разграбили, а еще больше украсили и улучшили. Только сейчас там располагается санаторий для наших раненых офицеров, но он заполнен едва ли на четверть, и его нынешние обитатели были согласны немного потесниться. Более того, в нашу честь закатили настоящий банкет с большим количеством русской водки, жареных, пареных и верченых над огнем местных мясных деликатесов, облагороженных присутствием женского немецкого вспомогательного персонала местного госпиталя и санатория. Этим несчастным казалось, что мы их спасители, но я давно знаю, что это не так. Когда в начале сентября две недоформированные панцердивизии направлялись в Минск для включения в состав моего 29-го корпуса, им обещали, что по мере производства на немецких заводах новых панцеров устаревшую французскую технику заменят на новую немецкую. Правда, если бы нам предстояло воевать с «марсианами», разницы, с моей точки зрения, не было бы никакой. Их суперпанцерам все одно, кто против них выступил — «Сомуа» или «четверка» с усиленной лобовой броней. В любом случае для них это будет как стрельба по тарелочкам; а тарелочка при попадании, как известно, разбивается вдребезги. Не знаю, возможно, я слишком пессимистично смотрю на вещи, но думаю, что именно по этой причине нам так и не выделили новой техники. Кроме того, уже здесь, перед самым банкетом, я узнал новость, о которой не писали в наших газетах и которую не сообщали по радио. И я понимаю почему — ведь это известие буквально привело меня в ужас. Я имею в виду тот бомбовый удар, который нанесли по Берлину чудовищные марсианские аэропланы. Погибли тысячи людей, разгромлены почти все гражданские министерства, министерство авиации и штаб-квартира Сил Безопасности. В результате этого удара Германия понесла невосполнимые потери, погибли ее лучшие люди, можно сказать, цвет немецкой нации. Правда, надо отметить, что армейское командование от этих ударов не пострадало, но только из-за того, что перед самой войной переехало в тщательно засекреченную полевую ставку29. Возможно, по этой причине банкет в нашу честь мрачной атмосферой больше напоминал поминальное застолье, причем покойниками были мы сами. Мы сидели, ели и пили — причем пили много, лишь чтобы забыть о том, что с момента появления «марсиан» в этом мире Германия оказалась безоговорочно обречена на разгром. Мы потерпели поражение еще тогда, когда сорвался план молниеносной войны с разгромом Советов за шесть недель. И чем дальше, тем больше перед нами вырисовывался ужасающий призрак прошлой Великой войны с ее бесконечными линиями окопов от моря до моря, пропахших неистребимым запахом мертвечины. А то как же иначе… За продвижение в пятьсот метров или, в крайнем случае, несколько километров приходилось платить жизнями десятков тысяч немецких солдат. А потом противник, также согласный платить такую же цену, вытеснял наши истощенные подразделения обратно — и становилось непонятным, ради чего были истрачены жизни множества германских солдат. Но это была смерть медленная, с надеждой на то, что у врага ресурсы для ведения войны и воля к победе иссякнут раньше, чем мы сами окажемся полностью истощены. Но появление «марсиан» обрисовало перед нами сценарий быстрого разгрома и полного уничтожения. К маневренной войне они оказались готовы даже лучше нас самих, и теперь только Всевышний сможет спасти Германию, если, конечно, пожелает обратить на нее внимание. Я не помню, кто первый обратил внимания на чуть слышный потусторонний глухой гул за окном, от которого внутри нас будто бы начинала вибрировать каждая жилка. Мы бросились к окнам, но ничего не увидели, кроме отражения своих лиц в темных стеклах. Снаружи стояла такая непроглядная тьма, что не стоило и надеяться разглядеть источник этого странного гула. И вот, когда среди этого гула стал прорезаться лязгающий звук гусениц, все поняли что это панцеры, причем совсем не наши… Кто-то крикнул «Марсиане!!!», в банкетном зале поднялась паника; но было поздно. За окном полыхнула ослепительная вспышка — и прямо внутри помещения разорвался тяжелый артиллерийский снаряд. Сразу же погас свет (скорее всего, оттого, что лопнули все лампочки) и воцарился хаос… Кричали раненые, пронзительно визжали немногочисленные женщины, кто-то громко матерился, а кто-то, оставшись на ногах и сохранив частичную вменяемость, стремился прорваться на выход, чтобы попытаться организовать хоть какое-то сопротивление. Точку в этих попытках поставили еще несколько артиллерийских выстрелов и оглушительные крики «ура!» русской пехоты, которая, казалось, находилась уже прямо за окнами. Я даже не понял, как мне удалось выжить в этом аду, где погибли многие и многие наши камрады. Память не сохранила то, как я выбирался из охваченных пламенем развалин поместья, битком набитых мертвыми и умирающими офицерами. Пришел я в себя уже на улице — во-первых, от морозного воздуха, который стал проникать под мой китель, во-вторых, оттого, что здоровенный парень в белом маскхалате наставил на меня русскую самозарядную винтовку с длинным ножевым штыком и рявкнул: «Хэнде хох!». 18 ноября 1941 года, 02:55. Белорусская ССР, Минская область, райцентр Марьина Горка Если бы в этот момент кто-нибудь смог взглянуть на Марьину Горку с высоты птичьего полета, то увидел бы, как в набитый немцами районный центр с трех сторон врезались железные клинья советских мотострелковых и танковых подразделений. Немецких солдат там было вдесятеро30 больше, чем местных жителей, и они более чем в двадцать раз31 численно превосходили атакующие подразделения РККА. Тем не менее советские бойцы и их командиры были полностью уверены в своей победе, ибо, как говорил фельдмаршал Суворов, «воюют не числом, а умением». А умение было на стороне советских бойцов, ибо они по большей части были людьми битыми, прошедшими весь кошмар первых месяцев войны, но при этом не сломавшимися и не утратившими веру в Победу. Более того, мотострелковый батальон майора Колюжного, атаковавший вместе с танками Т-55М, в прошлом был одним из штрафных/штурмовых батальонов, сформированных из бывших советских военнопленных и отличившихся во второй битве за Кричев. А это такие университеты, что будь здоров. Напротив, немецкие солдаты и офицеры 22-й и 23-й танковых дивизий, за редким исключением, боевого опыта не имели. Нижние чины в основной массе были призваны на службу в вермахт только весной 1941 года и еще ни разу не бывали не только в бою, но и под обычным обстрелом. Офицеры тоже являлись либо свежеиспеченными выпускниками училищ, либо теми, кто прежде протирал штаны в запасных полках, военных училищах или тыловых подразделениях. Нет, если бы немцы получили возможность провести несколько боев со слабейшим противником при подстраховке более опытных соединений, то, возможно, они и сумели бы показать все, на что способна немецкая армия. Но в данном случае ситуация развивалась по другому сценарию. Внезапное ночное нападение, в первые же минуты которого перестали существовать штаб корпуса и штабы обеих дивизий, ввергло заночевавшие в Марьиной Горке немецкие войска в состояние хаоса. Более того, не подозревая о близости опасности и не желая создавать заторы на деревянном мосту через речку Титовка (ведь утром надо будет выруливать обратно), немецкие танкисты и артиллеристы, включая противотанковый дивизион, оставили свою технику под охраной сильного караула в импровизированном машинном парке32 севернее Марьиной Горки, рядом с бывшим поместьем Блонь. При этом солдаты пехотной роты, выделенной для охраны парка, а также часть экипажей разместились в самой усадьбе Блонь и примыкающей к ней деревне с тем же названием. Остальные танкисты и расчеты артиллерийских орудий определились на ночевку за речкой Титовка, в домах на северной окраине Марьиной Горки. Поскольку танки и машины в парке стояли с заведенными двигателями; считалось, что экипажи в случае тревоги успеют вовремя добежать к ним от поместья через покрытую прочным льдом речку. Но так уж получилось, что первой в немецком походном машинном парке оказалась мотострелковая рота старшего лейтенанта Кольцова, тринадцать БТР-60 в комплектации ПБ+ и сотня автоматчиков, еще с эпизода боев под Кричевым вооруженных поставленными из-за портала пистолетами пулеметами Судаева, ручными противотанковыми гранатометами и едиными пулеметами Калашникова. При такой комплектации действия каждого отделения автоматчиков в бою поддерживаются сразу тремя пулеметами, включая один крупнокалиберный, установленный в башне БТРа, а автоматчики, сближающиеся с противником под прикрытием брони, в случае необходимости при скоротечных огневых контактах на коротких дистанциях способны создать просто запредельную плотность огня. В результате атаки роты старшего лейтенанта Кольцова в самом начале боя парк оказался отрезан от усадьбы Блонь, а стоящие на часах немецкие солдаты были в течение нескольких минут либо убиты прямо на своих постах, либо обращены в бегство. Времени на все это потребовалось ровно столько, чтобы выскочивших на речной лед по тревоге немецких танкистов и артиллеристов, по большей части вооруженных только пистолетами, встретил шквал пулеметного и автоматного огня. Еще несколько минут — и ракета белого огня, взлетевшая над немецким полевым парком и продублированная коротким радиосообщением, сказала полковнику Катукову, что вражеские танки и артиллерия нейтрализованы. Тем временем скоротечный бой на пылающих развалинах усадьбы Маковых подходил к закономерному концу. Внезапное нападение с применение тяжелых танков, стомиллиметровых орудий и крупнокалиберных пулеметов, несмотря на неплохую, по немецким меркам, охрану штабов, позволило мгновенно подавить зачатки организованного сопротивления, сведя действия разрозненных солдат и офицеров противника к термину «бессмысленное трепыхание». Горела не только сама усадьба, из которой советские танкисты выкуривали обороняющихся при помощи морских осколочных снарядов. Ярким бензиновым пламенем полыхали выделенные для охраны штабов танки и бронетранспортеры. А вот не надо было привязывать канистры с топливом на броню, где их может воспламенить любая бронебойно-зажигательная или трассирующая пуля. Танк «Сомуа» — один из тех двух, на которые возлагались все надежды — сделал в сторону атакующих советских танков несколько выстрелов из своей 47-мм пушки-хлопушки, после чего был ими замечен и удостоен осколочного снаряда в корпус. Взрыв, разлетающиеся обломки — и изделие французского танкопрома превратилось в нечто жуткое, бесформенное и горящее как банка с бензином. Второй такой же танк постигла более прозаичнаф участь — он оказался перечеркнут несколькими очередями из крупнокалиберных пулеметов. Вроде бы пробитий брони не отмечалось, но этот танк застыл неподвижно и больше не проявлял признаков жизни. После боя из внешне неповрежденного танка вытащили залитые кровью трупы механика-водителя и радиста-заряжающего, а также тяжело раненого в ноги и пах командира-наводчика. При осмотре изнутри боевого отделения выяснилось, что внутренняя поверхность изъязвлена множеством маленьких воронок, возникших в тех местах, где пули от ДШК и КПВТ попадали в литую французскую броню — вследствие этого отлетающие внутрь острые осколки наносили членам экипажа тяжелые ранения, несмотря на то, что броня все же уцелела.