Шансов уцелеть в поединке с Т-55 у «Сомуа» в любом случае не было, но все же французским инженерам не стоило строить свою конструкцию на соединении болтами литых бронедеталей33, как будто их танкам предстояло лишь дефилировать на парадах, а не участвовать в реальных боевых действиях. В тридцать девятом году, когда в Европе запахло порохом, они засуетились, забегали, и к сороковому году создали модель танка, лишенную основных недостатков первоначальной конструкции; но было уже поздно, и «Сомуа» образца сорокового года так и не успел встать на конвейер. Впрочем, это была исключительно печаль полковника34 де Голля и других французских танкистов, а также тех немцев, которым в этом варианте истории пришлось воевать с ужасными русскими на трофейном бронехламе35. Впрочем, такие мелкие детали погрома штабов не имели никакого отношения к тому разгрому внезапно атакованных немецких войск, который в это время происходил на улицах Марьиной Горки, освещенных только пламенем горящих грузовиков и бронетранспортеров. Внезапно разбуженные после тяжелого утомительного марша, едва одевшиеся немецкие солдаты выскакивали на мороз, где попадали под выстрелы танковых пушек и шквальный огонь пулеметов и автоматов. Свою долю хаоса во все происходящее вносили осветительные гаубичные снаряды, которые, время от времени опускаясь с высоты, заливали Марьину Горку химически чистым искусственным светом. И если в центре, в окрестностях железнодорожной станции Пуховичи, куда еще не дошли советские танки, пока сохранялось какое-то подобие порядка, но на окраинах вовсю шла кровавая резня и кипение благородной ярости. Перед боем поступила команда пленных не брать36, поэтому автоматчикам было без разницы, поднял этот конкретный немец руки или нет. И только трупы немецких солдат оставались лежать на снегу, когда танки, бронетранспортеры и мотострелки продвигались дальше к расположенной в центре городка станции Пуховичи. При этом танки без пощады расчищали загроможденные грузовиками улицы, сминая и отбрасывая в стороны жалкое железо, посмевшее оказаться у них на пути. А если перед пехотой оказывалось препятствие в виде укрепленного дома или баррикады, танковые орудия несколькими осколочно-фугасными снарядами счищали его до основания и, закрепив дело очередями крупнокалиберных пулеметов, двигались дальше, предоставляя автоматчикам возможность зачистить руины до белых костей. Бедный мальчик Коля из Уренгоя — если бы он знал, что над его любимыми немцами возможно и такое, то не стал бы извиняться перед ними в Бундестаге, а пошел бы в школьный сортир и повесился там на водопроводной трубе. Впрочем, все попытки организовать какое-либо организованное сопротивление или даже контратаку, предпринимаемые батальонными командирами немцев, неизменно наталкивались на отсутствие достаточного количества противотанковых средств, большая часть которых осталась в захваченном русскими танкистами парке. Правда, помимо отдельных противотанковых дивизионов и гаубичных артполков, входивших в штат дивизий и потерянных в первые минуты сражения, в немецких пехотных полках была своя артиллерия — как противотанковая, так и и полевая. Одну такую пятнадцатисантиметровую пушку (из восьми имевшихся в наличии), расчету даже удалось развернуть для стрельбы вдоль Октябрьской улицы, уничтожив один Т-34М и подбив еще два. Но это был частный успех, закончившийся тем, что слишком удачливая пушка была подавлена очередями крупнокалиберных пулеметов со следующих во второй линии бронетранспортеров и прекратила свое существование. Еще несколько танков и бронетранспортеров были подбиты (не фатально) «колотушками» полковых противотанковых батарей, но и эти пушки, совершив несколько относительно удачных выстрелов, прекращали свое существование. В таких условиях единственным тактически грамотным решением уцелевших немецких офицеров было отступление по пока еще свободной дороге на Шацк (ныне трасса Р-68), тем более что ситуация грозила вот-вот окончательно выйти из-под контроля. В неразберихе ночного боя этим офицерам казалось, что их атакуют огромные, численно превосходящие силы противника, что враг повсюду и что он вот-вот отрежет последнюю способность к спасению. И вот настал момент, когда упорное сопротивление пришедшей в себя немецкой пехоты неизбежно перешло в медленное и организованное отступление, прикрывающее эвакуацию еще боеспособных подразделений, сохранивших свою технику. Это импровизированное командование группировки даже озаботилось тем, чтобы приказать погрузить на машины своих раненых офицеров и солдат из расположенного в Марьиной Горке госпиталя, и только обстрел из танковых пушек и крупнокалиберных пулеметов с другого берега реки Титовка помешал им осуществить это намерение. Кроме того, гаубичный дивизион бригады Катукова прекратил развлекаться, кидая на Марьину Горку осветительные снаряды, перейдя к постановке заградительного огня между Марьиной Горкой и деревней Сеножатки, дабы воспрепятствовать организованному отступлению группировки вермахта. Не так уж много немецких машин сумели преодолеть эту полосу смерти, где с интервалом в несколько секунд рвались гаубичные осколочно-фугасные снаряды калибра сто двадцать два миллиметра. Тем временем отступление немцев становилось все более быстрым и все менее организованным. И у белокурых бестий нервы тоже не железные. Побежденному победитель всегда страшен. Никто не смог уловить тот момент, когда вроде бы управляемое отступление последних подразделений прикрытия перешло в стремительное бегство, которое, впрочем, мало кому помогло спастись, ибо убегать через заснеженное поле в длиннополой шинели от стремительных и безжалостных бронетранспортеров — не самый удачный способ покончить счеты с жизнью. Впрочем, многим немецким солдатам в полном мраке безлунной ночи все же удалось спастись от преследования, но кто знает, было ли это спасение не более чем оттягиванием мучительной смерти, ибо до ближайшего немецкого гарнизона в Шацке (35 километров) надо было еще дойти, не сбившись с пути. Отдельно следует рассказать о действиях разведывательного батальона под командованием капитана Андреева, которому было поручено освобождение расположенного в Марьиной Горке концлагеря. Такие операции и не любят суеты, поэтому все началось с выстрелов снайперов, снявших немецких пулеметчиков на вышках. Снайперские винтовки у них были самыми обычными целевыми СВТ-40 с оптикой, а бесшумность им обеспечила канонада, вспыхнувшая в двух с половиной километрах от лагеря. Скромные винтовочные выстрелы потонули в грохоте не столь уж отдаленной перестрелки… впрочем, это не имело большого значения, потому что меткость и внезапность снайперской стрельбы оставила без пулеметчиков все вышки на дальней стороне лагеря. Потом бросок смутных фигур в белых маскировочных халатах к проволоке, установка накладных зарядов на столбы и новые снайперские выстрелы, расчищающие дальнейший путь. Вот тихо зашипели бикфордовы шнуры — и фигуры в белом отпрянули от заграждения, будто сами испугались того, что сами только что сделали. Громыхнуло вроде не очень громко, но три секции колючего забора повалились сразу. Там, внутри, у караульного помещения забегали и засуетились; но что охрана лагеря могла сделать против БРДМ-2 и БТР-70, стремительно выдвигающихся к проходу, проделанному в проволочном заграждении? Ровным счетом ничего, тем более что до самого последнего момента ее внимание было обращено прямо в противоположную сторону. А когда охранники лагеря поняли, что злой пушной зверек пришел и по их душу, то сразу начали покидать вверенные им посты, обращаясь в безоглядное бегство. Одно дело — измываться над ослабленными, забитыми безоружными людьми, и совсем другое, когда на вверенную их заботам территорию одна за другой врываются стремительные машины с плоскими клиновидными носами, ведущие на ходу огонь из крупнокалиберных пулеметов. Сбегать с места преступления, как только чуть запахнет жареным, немецкие оккупанты умеют очень хорошо. Впрочем, те, кому все же удалось убежать, угодили в описанную выше мясорубку, творящуюся в центре Марьиной Горки, и почти никому из них не удалось добраться до вожделенного Шацка. Сам лагерь состоял из трех частей. В одной, принадлежавшей главной железнодорожной дирекции «Центр», содержалось двести пятьдесят советских военнопленных, используемых в качестве рабочей силы на железной дороге. Другая часть лагеря предназначалась для местных жителей, заподозренных в сочувствии к партизанам и подпольщикам, а третья была самой интересной. В ней содержались дети, у которых брали кровь для раненых офицеров. Как правило, для ребенка поездка в госпиталь означала билет на тот свет, ибо немецкие врачи-убийцы забирали у них столько крови, что маленький человечек умирал после этой процедуры. А зачем немецким врачам было беречь жизни маленьких унтерменшей, ведь они были уверены, что в случае необходимости оккупационные власти наловят им новых в любом количестве и ассортименте. Испуганные ребятишки все никак не смели поверить, что с этого момента их судьба круто переменилась. Вот для кого полковнику Катукову было совершенно не жалко связаться с экспедиционными силами и запросить «вертушки» для эвакуации маленьких узников и своих раненых. 18 ноября 1941 года, 09:15. Белорусская ССР, Минская область, райцентр Марьина Горка Командир 4-й танковой бригады полковник Михаил Ефимович Катуков Холодный серый рассвет с беспощадной ясностью высветил все то, что ночь стыдливо прятала под пологом темноты. Стоит взобраться на крышу БТРа — и с высоты двух с лишним метров открывалась панорама ночного побоища. Как говорится, «посмотрите направо, посмотрите налево». А зрелище, товарищи, открывалось еще то. Дымились остовы сгоревших автомашин и руины домов, а разбросанные по улицам и огородам заледеневшие трупы немецких солдат, зачастую полуодетые или даже совсем неодетые, говорили о бренности славы «покорителей Европы». Совсем недавно они надменно попирали своими сапогами улицы и площади французской столицы, а сейчас валяются здесь, годные только для того, чтобы их всех валом зарыли в одной братской могиле. Тьфу, падаль! Примерно такую же картину я видел 26-го июня под Клеванью, когда в устроенную нашим корпусом артиллерийскую засаду влетела германская моторизованная дивизия. Как те немцы шли плотной походной колонной, так и легли под снарядами наших артиллеристов. И хоть и говорят, что труп врага хорошо пахнет, но я на всю свою жизнь запомню, как на тридцатиградусной жаре «благоухали» несколько тысяч арийских трупов. Да, даже в самом начале войны на общем мрачном фоне были у нас и такие светлые моменты. Хорошо, что сейчас не лето, и на тридцатиградусном морозе мертвые херои хотя бы не воняют… Хоть пока трудно оценить общее количество вражеских потерь, но думаю, что немецких трупов тут раза в два больше, чем тогда под Клеванью. Как и в тот раз, сегодня мы победили не только грубой силой (например, калибром танковых пушек, толщиной брони или весом артиллерийских залпов при артподготовке) — нет, мы их передумали, перехитрили, переиграли тактически, использовав их же собственную беспечность, безлунную ночь и момент внезапности. О это сладкое чувство, когда ты можешь сделать с сильным и опасным врагом все, что захочешь, а он при этом способен только на бессмысленное сопротивление и безоглядное бегство… Мы все это один раз уже пережили, пора и немцам похлебать этой каши. Да, мы действительно применили против вермахта его же собственный прием внезапного нападения на уверенные в своей безопасности отдыхающие войска противника. Только, в отличие от немцев, вероломно напавших на Советский Союз 22 июня, сегодня наша совесть чиста — мы атаковали вражеские войска, уже находящиеся с нами в состоянии войны. Впрочем, фашисты и совесть — понятия несовместимые, поэтому незачем нам их жалеть. Приказ «пленных не брать» я отдал вполне осознанно. При двадцатикратном численном превосходстве в живой силе, которое 29-й мотокорпус имел над нашей бригадой, необходимость хотя бы краткосрочно охранять хоть сколь-нибудь серьезное количество пленных немцев быстро обескровила бы вверенной мне соединение. Воевать было бы некому, все охраняли бы пленных. Так что если не брать пленных, то нет и необходимости выводить их потом в расход. Но главное не в этом. Самое главное в виселицах, которыми козлы, возомнившие себя юберменшами, утыкали наши города и села. И Марьина Горка не исключение. Разумеется, едва рассвело, наши бойцы обнаружили виселицу. Да что ее было искать — стояла себе на пристанционной площади, причем трем казненным из пяти явно не исполнилось и шестнадцати лет. Наш особист, согласно имеющейся у него инструкции, сфотографировал, задокументировал и запротоколировал данный случай вражеского зверства, после чего погибших сняли с петель для последующего захоронения, а саму виселицу разрушили танком. Оставалось сожалеть только о том, что какая-то часть немцев все же смогла выскочить из-под удара и спастись бегством в сторону Шацка. Впрочем, как говорят знающие люди, шанс у отдельно взятого немца ночью, пешком (все машины при попытке к бегству были нами подбиты) и в тридцатиградусный мороз живым добраться до этого городка отличается от нуля очень незначительно. Все фашисты, которые бежали от нас ночью, к настоящему моменту должны быть либо мертвы, либо все равно что мертвы, ибо глубокие обморожения современной медициной не лечатся. Но даже если эти немногие счастливцы выживут, то поедут к себе домой нах Фатерлянд эдакими самоварчиками. Рук-ног нет, только краник вперед торчит. Наглядное напоминание о том, чему приводят претензии на жизненное пространство за счет Советской России и жажда поместий с послушными славянскими рабами. Но скорбеть по этому поводу мы не будем. Немецкий народ сам посадил себе на шею Гитлера, пусть сам и расхлебывает. Но не все мои размышления такие мрачные. Дело в том, что тут от 29-го мотокорпуса осталось вполне приличное наследство. И если что кто-то заготовил материал для доноса, то пусть напрасно не беспокоится. Я имею в виду не деньги, которые по большей части сгорели вместе со штабными машинами, а два дивизионных механизированных артполка полной комплектации — орудия, тягачи, походные реммастерские, грузовики с первым и вторым боекомплектом. Сначала я думал, что там стандартное для артиллерии вермахта оснащение (то есть два дивизиона гаубиц калибра сто пять миллиметров и два дивизиона калибра сто пятьдесят миллиметров) и особо по этому поводу не переживал. Если даже получится прихватить с собой это бесхозное имущество, что я буду с ним делать, когда в обоих боекомплектах закончатся снаряды к германским гаубицам? Опять уповать на трофейное снабжение? Нет уж — по закону подлости снаряды закончатся в самый неподходящий момент. Поэтому решение было самым простым. Зарядить в каждую гаубицу снаряд без заряда, облить остатками бензина из баков тягачей и поджечь. Рванет так, что мало не покажется, и пушки после такой экзекуции будут годны только на переплавку. Но потом наш начарт (начальник артиллерии бригады) съездил в тот импровизированный машинный парк, в котором и отстаивались оставленные немцами орудия, тягачи, грузовики и прочая техника. Обратно он вернулся возбужденно-восхищенный и сразу же безапелляционно заявил, чтобы я делал все возможное и невозможное, обращался бы в штаб армии, штаб фронта или даже напрямую в Москву к товарищу Сталину, но случайно попавшие в наши руки орудия должны отойти именно к нашей бригаде. Для этого необходимо вытребовать у вышестоящего начальства необходимое количество наводчиков, командиров орудий, командиров орудий и заряжающих. Дело в том, что начарт обнаружил, что артиллерийские полки, как и танковые батальоны, также укомплектованы трофейной техникой, но только не французского, а советского производства. «Брать, — сказал начарт, — надо все и даже немного больше того. Все равно пропадет добро.» М-да, сорок восемь совсем новых гаубиц М-30, и двадцать четыре пушки-гаубицы МЛ-20… Эти орудия, как я понимаю, как раз из тех, которые были успешно проепаны в приграничном сражении нашим великим стратегом генералом армии Павловым. Исходя из предполагаемых штатов, эти два полка уже в принципе относятся к корпусной артиллерии… Хотя съест-то он съест, да кто же ему даст. И проблема, как я уже говорил, не в какой-то технике, а в наличии-отсутствии артиллерийских расчетов… А их нет, хоть ты убейся. Они вообще в дефиците, и артиллерийские училища уже выпускают командиров без экзаменов — мол, доучитесь в бою. Пока я размышлял над этим вопросом, позади раздался короткий и немузыкальный скрежет и лязг — и по скобам, вваренным в борт бронетранспортера, наверх взобрался командир 1-го танкового батальона майор Кунгуров. Майор у нас — доброволец из будущего, взявший отпуск по основному месту службы и ушедший воевать, чтобы повергнуть ниц фашизм. — Ну, что Михаил Ефимович, доброе утро, — поздоровался майор, — любуешься на дело своих рук? — Любуюсь, Вячеслав Никонович, — в тон майору ответил я, — и имею на то право. Заслужил. Только вот не дает мне покоя одна мысль… — Только одна? — удивился майор Кунгуров. — У меня вот множество мыслей, которые не дают мне покоя, а у тебя такая только одна. Давай-ка мы ее выслушаем, если она, конечно, не секретная. — Да нет, какой там уж секрет, — ответил я и рассказал все, что думал о двух бесхозных гаубичных полках. — Значит, жаба тебя заела, Михаил Ефимович? — с утвердительно-вопросительной интонацией ответил мне майор Кунгуров, — оно, может, и правильно. Тот, кто смолоду не заботится о таких вопросах, в старости собирает подаяние. Теперь скажу тебе по секрету — в нашей истории ты был одним из самых результативных танковых командиров РККА. Поэтому если ты обратишься к товарищу Жукову и дальше со своей просьбой, думаю, что командование тебя поймет и поддержит. Кроме того, я полагаю, что сразу после завершения этого рейда нашу бригаду будут развертывать в корпус, и пара дополнительных артполков этому корпусу никак не повредят. Немного помолчав, майор Кунгуров с неожиданно серьезным лицом добавил: — Знаешь, Михал Ефимыч, вот еще что. Я тут думаю, что мы очень хорошо порезвились в этой Марьиной Горке и после нашего ухода отсюда немцы могут начать отыгрываться на местном населении вплоть до его полного уничтожения. А это для нас не айс. Помимо всего прочего, нам надо изыскать способ относительно недорого и надежно отвезти в безопасное место около двух с половиной тысяч человек. А это отдельная головная боль, так что связывайся по радио с товарищем Жуковым и скорее решай свои проблемы. Немного подумав, я согласился с доводами майора Кунгурова. Теперь осталось начать и кончить — связаться с начальством и подобрать для него правильные аргументы. 18 ноября 1941 года, 11:25. Минск, штаб группы армий «Центр». Генерал-фельдмаршал Вильгельм Лист Сегодня ночью наше командование поднял с постелей внезапный телефонный звонок от начальника станции Пуховичи. Сообщение, прервавшееся на полуслове, гласило: «Внезапно атакованы превосходящими силами большевиков, имеющих на вооружении большое количество новых панцеров. Части 29-го мотокорпуса ведут с врагом неравный бой, возможно присутствие «марсиан», большевики повсюду, просим помощи…». И тишина. Напрасно телефонист кричал в трубку и просил абонента отозваться — очевидно, русские нашли и перерезали телефонный провод… При этом от командования самого 29-го корпуса, как и от штабов 22-й и 23-й панцердивизий никаких сообщений не поступало, как будто все они подверглись внезапной атаке и были уничтожены в первые минуты боя. Внезапное и стремительное нападение, после которого у жертвы уж нет никого «потом». Действительно, очень похоже на «марсианский» стиль ведения боя — в тех случаях, когда они небольшими силами поддерживают действия большевистских подразделений и стремятся максимально облегчить им задачу. Если ликвидировать штабы и командующих, войска превращаются в подобие обезглавленной курицы, которая, брызжа кровью из перерубленной шеи, бестолково мечется по двору ровно до тех пор, пока наконец не упадет замертво. В тех же случаях, когда крупные соединения «марсиан» ведут бой самостоятельно, их действия напоминают работу промышленной мясорубки, безжалостно перемалывающей в тончайший фарш цельные бараньи туши, вместе с жилами и костями. В таком случае зубья боевого механизма равномерно дробят и перетирают и войска, и штабы, и тыловые подразделения. Когда они имеют такою мощь, им совершенно не требуется идти на какие-либо особые хитрости. Наоборот, они делают все, чтобы наши штабы как можно дольше продолжали свое существование и в тщетной попытке реванша бросали против «марсиан» новые и новые подразделения, что может привести только к росту количества жертв. За штабы они берутся только тогда, когда потенциал сражения исчерпан и настает время подводить итоги. Итак, как раз в связи с этим оказалось, что даже одно только слово «марсиане» способно вызвать в наших штабных офицерах чувства, близкие к понятию «паника». Слишком жестокой и кровавой оказалась концовка Смоленского сражения, слишком непобедимыми и безжалостными бойцами зарекомендовали себя пришельцы из России будущего. Известие о том, что где-то поблизости от их драгоценных шкур объявились эти безжалостные охотники за головами, привело наших доблестных штабников в состояние нервного трепета. Паники добавило сообщение из Шацка, к которому сегодня утром в состоянии сильного обморожения вышел рядовой 140-го пехотного моторизованного полка Иоганн Зейлер. Перед тем как впасть в беспамятство, он успел сообщить о разгроме 29-мотокорпуса в результате необычайно дерзкого ночного нападения крупной большевистской группировки, частично вооруженной «марсианским» оружием и прошедшей специальное обучение у марсианских инструкторов. Большевистские солдаты атаковали, не теряя ориентировки в полной темноте, действовали зло и уверено, а также имели при себе большое количество переносных пулеметов, по внешнему виду и характеристиками аналогичных германскому пулемету МГ-34. Такие пулеметы отсутствуют на вооружении большевистской армии, но зато в больших количествах имеются у «марсиан». После получения этой информации гарнизон Шацка выслал в направлении Марьиной Горки поисково-спасательную экспедицию в составе двух трофейных большевистских бронеавтомобилей БА-6 и тентованного грузовика Бюссинг-НАГ, оборудованного как подвижной пункт обогрева. В ходе движения по дороге в сторону Марьиной Горки спасательной экспедиции не удалось обнаружить ни одного живого немца, только насмерть замерзшие и окоченевшие трупы. При достижении окрестностей населенного пункта Загай, находящегося в пяти километрах от Марьиной Горки, произошло боестолкновение спасательной экспедиции с моторизованным патрулем противника, внешне похожего на «марсиан». В результате короткого огневого контакта один из трофейных броневиков и Бюссинг-НАГ были подбиты, а уцелевший БА-6 организованно отступил в направлении Шацка, оторвавшись от преследования противника. Кроме того, рядовой Зейлер успел сообщить, что некоторые его товарищи говорили о том, что севернее реки видели несколько десятков тяжелых танков, по виду весьма похожих на «марсианские». И было это как раз там, где, в нарушение всех инструкций, в санатории для раненых немецких офицеров разместились штаб 29-го мотокорпуса и штабы обеих панцердивизий. Теперь становится понятной судьба командующего корпусом фон Обстфельдера, а также командиров обеих панцердивизий Вернера-Эронфойта и фон Апелля. Скорее всего, они вместе со своими штабами погибли в первые минуты нападения совместной марсианско-большевистской группировки, заплатив за беспечность собственными жизнями и жизнями своих солдат. В связи с этим прискорбным событием пришлось принимать экстренные меры. Первоначально предполагалось, что пока большевики отдыхают в Бобруйске и ждут подкрепления, которое помогло бы им возместить потери, понесенные при прорыве фронта и штурме Бобруйска, обе панцердивизии 29-го мотокорпуса за два дневных перехода достигнут Осиповичей и займут оборону, сковывая действия большевистской группировки. После этого по железной дороге на те же Осиповичи из резерва группы армий «Центр» направятся 299-я и 95-я пехотные дивизии… Нам еще предстоит тщательно разбираться в том, как могло получиться так, что большевики, которые должны были смирно сидеть в Бобруйске, смогли внезапно захватить Марьину Горку; но теперь, когда это случилось, переброска войск по железной дороге потеряла всякий смысл. Поэтому, несмотря на то, что 299-я дивизия уже была погружена в вагоны, прежний приказ был отменен, вместо того все наличные войска из резерва группы армий получили приказ заняться дооборудованием и приведением в порядок обращенных на восток позиций Минского укрепрайона, в свое время брошенных большевиками без боя. Еще не хватало, чтобы большевистско-марсианское соединение, разгромившее 29-й мотокорпус, сумело бы нагло, среди бела дня, ворваться в Минск. И самое главное — в связи с начавшимся большевистским наступлением необходимо срочно запросить у верховного командования сухопутных войск дополнительных войск для усиления группы армий «Центр». В противном случае гарантировать удержание линии фронта и отсутствие глубоких вражеских прорывов, с моей точки зрения, будет невозможно. Только глубокая оборона и наличие достаточного количества резервов спасут группу армий «Центр» от предстоящего разгрома, а Рейх — от вторжения обезумевших от жажды мести большевистских орд. Тут надо понимать, что чем дальше фронт находится от того места, через которое «марсиане» проникают в наш мир, тем меньше их активное участие в боях. Ни одно их подразделение не действует ни против группы армий «Север», ни против группы армий «Юг». Вся их активность сосредоточена исключительно на центральном участке Восточного фронта вдоль линии Берлин-Москва, и чем дальше от места проникновения находится эта линия фронта, тем слабее непосредственное участие «марсиан» в боевых операциях большевиков. 18 ноября 1941 года, полдень. Белорусская ССР, Минская область, райцентр Марьина Горка Фельдмаршал фон Лист беспокоился совершенно напрасно. Полковник Катуков и не собирался вести вверенную ему 4-ю танковую бригаду на Минск, потому что трезво оценивал свои возможности. Одно дело — внезапно атаковать численно превосходящего, но дезориентированного и дезорганизованного противника, выжать его из теплых домов в чистое поле на лютый мороз, после чего позволить русской зиме закончить работу, начатую мотострелками и танкистами. И совсем другое дело — ограниченными силами ввязываться в сражение за овладение крупным городом и узлом коммуникаций, с гарнизоном в составе нескольких пехотных дивизий, которые уже невозможно будет застать врасплох. Сил для выполнения подобной задачи у одной только 4-й танковой бригады было явно недостаточно. Их было бы недостаточно и у более крупного соединения. Брать Минск можно было только совместными усилиями двух фронтов — Брянского и Западного, и только тогда, когда для этого будут созданы необходимые условия. И хоть некоторые советские генералы рвались закидать немцев шапками, всегда находились люди, которые каждый с успехом гасили их воинственные порывы. Для успешного проведения операции такого масштаба части и соединения РККА должны быть реорганизованы, оснащены новой техникой и вооружением, а также обрести боевой опыт, соответствующий хотя бы 1943 году нашей истории37. К тому же, несмотря на эпическую победу, проблемы у полковника Катукова росли подобно катящемуся с горы снежному кому. Его бригада, особенно мотострелковые подразделения, также понесли в бою относительно тяжелые потери, и в настоящий момент требовалось похоронить убитых, отправить на Большую Землю раненых и эвакуируемых местных жителей, получить в обратном направлении маршевое пополнение, а также личный состав для двух трофейных артполков и двух противотанковых дивизионов. Пополнение для мотострелковых подразделений в количестве четырех с половиной сотен бойцов и младших командиров в течение суток можно было перебросить из дислоцированного в Гомеле запасного батальона бригады. Но вот артиллеристов, в том числе водителей на полугусеничные тягачи и автомашины (по немецким штатам — примерно шесть с лишним тысяч бойцов и командиров), найти было гораздо труднее и времени для этого требовалось не в пример больше. И самое главное, перед отправкой к месту расположения бригады для новых артполков требовалось сформировать подразделения артиллерийской разведки и управления, оснащенные техникой из будущего, а это требовало отдельного времени. На все эти действия могло уйти от недели до десяти дней; и если бригаде Катукова придется уходить из Марьиной Горки раньше, то всю трофейную технику, включая артиллерию, придется бросить. А ведь предназначение нашлось даже для вроде бы бесполезных французских танков. Поскольку линию железной дороги из Марьиной Горки в Гомель через Жлобин и Бобруйск можно было привести в работоспособное состояние, весь это бронехлам планировалось погрузить на железнодорожные платформы и отправить на переплавку — ни для чего большего он не годился. Главным мотором процесса пополнения и усиления бригады Катукова являлся командующий Брянским фронтом генерал армии Жуков; он ставил перед Катуковым задачу на порядок скромнее, и разгром двух танковых дивизий немцев стал для него приятной неожиданностью. Конечно, немецкое командование 29-го мотокорпуса, недооценившее противника и проявившее преступную халатность, было само виновно в своем разгроме, но этими благоприятными условиями надо было суметь воспользоваться, что и сделал полковник Катуков, за что ему честь и хвала. С другой стороны, первое пробное сражение танковой бригады нового облика на практике подтвердило высокую эффективность ее разнородной структуры — когда танковые, мотострелковые, артиллерийские и разведывательные подразделения рациональным образом соединены в составе одной механизированной части. Танки без пехоты не смогли бы выполнить это задачу, но и пехота без танков тоже. К тому же такие механизированные части за счет боевого слаживания и опыта совместных действий имели преимущество перед временными боевыми группами, созданными из первых попавшихся танковых и стрелковых частей, когда пехота толком не знает танкистов, а танкисты пехоту. Боевая эффективность временной боевой группы может быть оценена только как половина от эффективности постоянного соединения смешанного состава при той же численности. А чтобы у местных начальников, вроде командармов или комфронтов, не чесались руки разукомплектовать смешанные соединения (как частенько случалось с пресловутыми мехкорпусами в начале войны), все такие ударные части и соединения должны находиться в прямом подчинении у ставки Верховного главнокомандования. А то бывало, что сильнейшие на 22 июня соединения уже на второй день войны превращались в призраков самих себя. Артиллерию угнали в одну сторону, мотострелковые дивизии в другую, танки распылены и выполняют несвойственные им задачи — например, охраняют драгоценное начальство. В результате такой чехарды получилось, что на переправах через Неман у Алитуса против всей Третьей танковой группы немцев воевала только одна советская танковая рота. Остальные части неплохо оснащенного 3-го мехкорпуса (19 КВ-2, 32 КВ-1, 50 Т-34 и 331 БТ-7 плюс устаревшие танки) вместо отпора врагу занимались вообще непонятно чем. Кроме того, генерал армии Жуков знал то, что не знали ни фельдмаршал Лист в Минске, ни полковник Катуков в Марьиной Горке. Уже завтра на рассвете в районе Орши в наступление перейдет Западный фронт генерала Конева, основная ударная сила которого — прославленная 16-я армия Рокоссовского — будет наносить удар от Орши в направлении Борисова. Подвижных ударных соединений в составе 16-й армии нет, зато есть много артиллерии, железнодорожные артиллерийские батареи и бронепоезда, а также множество кавалерийских соединений и лыжных батальонов, каждый из которых способен вести против вермахта свою личную войну насмерть, даже находясь в окружении. С того момента, как генерал Рокоссовский рванет фронт и введет в прорыв своих лыжников и кавалеристов, фельдмаршалу Листу станет явно не до Катукова, так как ему срочно потребуется тушить новый пожар. 18 ноября 1941 года. 14:15. Брянская область, авиабаза экспедиционных сил Красновичи. Патриотическая журналистка Марина Андреевна Максимова, внештатный корреспондент «Красной Звезды» и некоторых других государственных СМИ. Сегодня утром нам — в смысле, моей журналистской группе — сообщили, что для нас есть непыльная работа. Необходимо прибыть на авиабазу в Красновичи и встретить там наши вертолеты, которые привезут на Большую Землю маленьких ребятишек, освобожденных нашими бойцами из германского концлагеря. Кстати, когда я пишу «нашими», то не делаю различия между бойцами РККА и солдатами экспедиционных сил. Все они для меня наши, и любому, кто попробует вбить между нами клин, я готова выцарапать его бесстыжие глаза. Все мы тут «наши» — и деды, и внуки; все, как говорил Маугли, «одной крови». Поэтому и детишки из маленького белорусского городка для меня тоже свои. В такие минуты особенно остро чувствуешь, чего мы лишились, когда три вурдалака в Беловежской Пуще распустили Союз, разогнав народы по национальным квартирам. Надеюсь, что здесь такого безумия не произойдет. Кстати, между нами, журналистами, прошел слушок, что, помимо детишек, тем же рейсом должны привезти и пленного немецкого генерала пехоты Ганса фон Обст…, Обст…, Обстфельдера. Тьфу ты, ну и фамилия — пока выговоришь, язык сломаешь. После того как мне удалось раскрутить на интервью самого Гудериана (небось ему до сих пор икается), я все подумывала о том, как бы мне повторить такой подвиг. И тут — свежепленный немецкий генерал в немаленьких чинах; выше генералов родов войск, насколько я понимаю, только генералы-фельдмаршалы. Фюрер-шмурер для нас не авторитет, разве что в зоопарке в клетку посадить и за деньги показывать. А вот немецкий генерал — это сила. Или нет? Впрочем, в отличие от известного всем Гудериана, об этом Обстфельдере, кроме специалистов, у нас никто и не слышал. Я навела справки в интернете (который здесь уже вполне функционирует) и все выяснила. Возможно, что его малая известность связана с тем, что о бойне на Миус-фронте, в которой отличился этот деятель, у нас предпочитали не вспоминать. Зато вторую половину войны, когда Красная армия била немчуру и в хвост и в гриву, герр Обстфельдер провел, командуя немецкими войсками во Франции, откуда отступил в Баварию, где и сдался в плен американским войскам. Сейчас же, насколько известно, этого фон Обстфельдера, как Одиссей черепаху, вдребезги и пополам расколошматил «простой» советский полковник танковых войск Михаил Ефимович Катуков, причем имея в несколько раз меньшие силы. Вот кого уж точно стоит уважать по полной программе. Под его командованием воевал мой дед тогда (то есть сейчас) — совсем молоденький лейтенант, выпускник танкового училища; вместе с Катуковым он прошел весь путь от Мценска до Праги. Вот у кого в самом деле взять бы такое добротное интервью, без всяких подколов. Вот кто и вправду гений маневренной войны и мастер таранного удара. Думаю, что нашим читателям и телезрителям будет интересно пообщаться с таким человеком, тем более что и в этом мире он взлетит очень высоко, раз уж так начал. Ну ладно, задачу взять интервью у Катукова мы отложим на будущее, а сейчас нам интересен господин фон Обстфельдер. Но, как говорила в аналогичных случаях моя бабушка: «съесть-то тон съест, да кто ж ему даст». То есть нельзя так просто подойти к пленному генералу и начать брать интервью. Тут особое разрешение нужно, а чтобы его получить — нужен подход… в смысле, к тем людям, которые решают давать или не давать такие разрешения. Моим подходом к военному начальству была Варя, которая работала переводчицей в разведотделе штаба экспедиционных сил. Вот к ней-то я и подошла, чтобы она свела меня с «кем надо» на предмет получения этого разрешения. И, как вскоре выяснилось, я совершенно напрасно искала столь обходные пути. Начальник Вари, полковник российской армии Семенцов, и его местный коллега майор Голышев оказались моими старыми и преданными поклонниками еще с тех времен, как я мордой по столу возила пресловутого Гудериана. — Разрешение на интервью? — сквозь зубы спросил полковник Семенцов, лихо дымя сигаретой в углу рта. — Да не вопрос, Марина Андреевна, интервьюируйте его хоть до полусмерти. Все равно товарищ Катуков навел у немцев такой переполох, что вся оперативная информация, которой владел этот деятель, устарела как позапрошлогодний снег. Только вот хотелось бы знать, о чем вы его будете пытать? — В самом деле, товарищ Максимова, — произнес молчавший до того майор Голышев, — раскройте тайну — о чем вы собираетесь спрашивать этого немецкого генерала? Может, нам это тоже будет интересно? С Гудерианом у вас получилось просто превосходно. — Ну как вам сказать, — не стала я кокетничать, — я, мило улыбаясь, спрошу этого фон Обстфельдера, как ему понравилась встреча с обновленной Красной Армией, и пообещаю, что это еще цветочки, а ягодки, мол, будут впереди. Кому сладкие (то есть нам), а кому и кисло-горькие, с ароматом хины (то есть им). Ну и дальше в том же духе, чтобы ему было не скучно. Только вы там перед глазами не маячьте, а то клиент не станет откровенничать. Одно дело две милые женщины и оператор с камерой, а совсем другое — суровые мужчины вроде вас… — И что, — спросил майор Голышев, — и кинокамера тоже будет? — А то как же, товарищ майор, — задорно ответила я, — разговорить клиента с камерой в два раза проще, чем без нее. Увидев, что его снимают, почти любой мужчина начинает чувствовать себя особо важной персоной и выкатывает грудь подобно петуху на заборе. Щаз прокукарекаю! — Ладно, ладно, — со смехом замахал руками полковник Семенцов, — хватит, Марина Андреевна, хватит. Давайте лучше поедем, а там на месте разберемся. Несмотря на зимнее время, дорога от Суража до Красновичей и дальше до Унечи поддерживалась в приемлемом состоянии. То есть после каждого снегопада ее чистили нашими снегоочистительными машинами и посыпали песком. Правда, благодаря тому, что секретный объект типа «Портал» обосновался прямо возле трассы, для гражданского транспорта эта дорога была закрыта и ездили по ней только машины экспедиционных сил и принадлежащие РККА или НКВД со спецпропусками. Поэтому две наших машины до Красновичей домчали минут за пятнадцать. Там уже было все готово ко встрече дорогих гостей38. Я имею в виду два больших мягких автобуса из нашего времени, на которых детишек повезут до железнодорожной станции в Унече, а также автомобиль для перевозки пленного генерала — глухой, без окон, ибо нехрен ему знать, куда и зачем его везут. Пока Вася ставил нашу машину на стоянку, мы с Варей в ожидании вертолета решили пройтись и размять ноги поблизости от посадочной площадки. Оператор держался чуть поодаль от нас, девочек; его камера работала — она снимала окрестности и ту площадку, куда предстояло приземлиться вертолету; в репортаже надо было создать ощущение ожидания. И вот в западной части неба послышался пульсирующий звук сверхмощных турбин, и вскоре мы увидели, как гигантский красавец МИ-26 в белоснежной зимней окраске на небольшой высоте приближается к аэродрому. Сопровождали его четыре злобно жужжащих ударных вертолета Ка-52 — хоть для немецкой авиации тридцатиградусный мороз считается нелетной погодой, все ж береженого Бог бережет. Не было ни одного человека, который не бросил бы в сторону вертолетной группы хотя бы беглого взгляда. Краса и мощь, вот что я вам скажу. Вздымая из-под огромного винта ураган тугих воздушных потоков вперемешку со снежной пылью, гигантский вертолет совершил посадку на предписанную площадку, а его сопровождение, описав в небе полукруг, опустилось на свой вертолетный аэродром за небольшим лесочком. Пока их будут заправлять и обслуживать, в обратный рейс огромного «мишку» сопроводит другая четверка. Рокот затихал, огромные лопасти замедляли вращение, и наконец совсем остановились. В задней части вертолета начали раскрываться грузовые ворота. Вот их створки застыли в открытом положении, на утрамбованный снег легла откидная аппарель. Прошло несколько секунд — и на этой аппарели показалась стайка настороженно оглядывающихся, плохо одетых детишек, как у нас сказали бы, «младшего школьного возраста». Пережив много опасностей, они были бледны и молчаливы, но их блестящие глаза говорили о том, что полет на невиданной машине произвел на них сильнейшее впечатление. Дети есть дети… Ничего, дай Бог, они быстро забудут все ужасы, что им пришлось пережить. Уж мы постараемся… Больше никто никогда не посмеет забирать кровь вместе с жизнью у наших детей для мерзких фашистов! Это ж надо было додуматься — использовать малышей в качестве доноров… Я, конечно, читала об этом когда-то ранее, но тогда это вызывало во мне просто возмущение и гадливость по отношению к фашистским ублюдкам, к этим нелюдям. Но тогда все это воспринималось как давно минувшее… Теперь же это было моим настоящим, в котором я активно участвовала, и во мне клокотала ярость, потому что я видела собственными глазами этих несчастных детей! И чувство сопричастности толкало меня к тому, чтобы броситься к малышам, обнять их всех, защитить, утешить и уверить, что теперь-то с ними не произойдет больше ничего дурного… Подобные чувства обуревали и Варвару. Она молчала, глядя на детей, и только губы ее сжались в тонкую полоску, а между бровями пролегла складка. Она красноречиво сжимала мою руку повыше локтя и ее состояние становилось для меня очевидным — до того, что казалось, будто мысли ее бьются о мою черепную коробку, мысли о том, что необходимо как можно скорей стереть с лица земли фашистскую заразу.