Сопровождали детей такие же худые и плохо одетые женщины неопределенного возраста — очевидно, воспитательницы детдома, захваченные немцами вместе с детьми. Они, в отличие от воспитанников, не смотрели по сторонам, они были озабочены лишь тем, чтобы следить за порядком — и дети их слушались. Вообще, вся эта процессия была как-то странно тиха, словно все эти люди — и дети, и взрослые — привыкнув к лишениям, просто покорялись своей судьбе, не выказывая никаких эмоций. Автобусы, тихонько урча своими мощными моторами, отъехали от стоянки и, описав полукруг, подъехали к вертолету. При приближении этих автобусов дети даже немного попятились назад. Если внутренние интерьеры вертолета несли на себе неизгладимый отпечаток давно почившего в бозе Советского Союза, при котором эта машина была создана, то от автобусов, несмотря на то, что это были вполне патриотичные ЛИАЗы, прямо-таки разило так называемой европейской цивилизацией. Ну как ты объяснишь маленькому человечку, который от Европы видел только все самое плохое, что улыбчивые тети и дяди, которые вышли из этих автобусов, не сделают им ничего плохого — не отправят на смерть, не будут брать у них кровь и ставить на них бесчеловечные эксперименты. Ведь доктор Менгеле39 тоже наверняка был улыбчивым, круглощеким типом, хорошим семьянином, искренне переживавшим по поводу научных проблем, которые он пытался решить своими экспериментами. Кстати, вот бы еще до него добраться! Посмотреть бы, как быстро развеивается его убеждение в том, что он равен Господу Богу… Такие, как этот зловещий маньяк, заслуживают не просто смерти, а показательной казни40. Дети прятались друг за дружку и в их глазах отчетливо мелькал страх. Но рано или поздно ломается любой лед. Бойцы бригады Катукова, сопровождавшие рейс, уговорили воспитательниц, и те бочком-бочком, испуганно кося глазами по сторонам, повели дрожащих детей к автобусам. А дальше — короткая и комфортная поездка до Унечи, где детишек уже ждет жарко натопленный пульмановский вагон, который прицепят к первому же санитарному поезду, следующему на Урал или даже дальше. — Какой ужас! — вздохнула Варя, глядя на детский страх, — надо же было довести бедных детей до такого… Чтобы красивый и удобный автобус они воспринимали как ужасную опасность и угрозу своей жизни… Хотя Варя у нас известная дойчефобка, мне кажется, что в данном случае она права на все сто процентов. За такие штуки, как использование малышей в качестве доноров, сумрачных тевтонских гениев необходимо почаще бить ногами по голове — чем, собственно, и занимаются наши экспедиционные силы. Но раз такие вещи еще допускаются немецким командованием, значит, ему недостаточно доходчиво объясняют недопустимость таких приемов… Что ж, надеюсь, это будет исправлено в самое ближайшее время. — Знаешь, Варвара, — ответила я своей подруге, — весь ужас не в этом. Эти маленькие души, вполне возможно, еще оттают. Самое страшное в том, что те кто совершал эти преступления, не чувствуют ни малейших угрызений совести, как будто так и надо. И если их схватить рукой за шиворот и посадить на скамью подсудимых, то они совершенно искренне будут кричать «А нас за что?!» и убеждать все в том, что никаких преступлений они не совершали, мол, на все это была военная необходимость. А теперь тихо, вон идет наш главный клиент. Приготовься! Последним из вертолета вышел высокий худой тип. Он выглядел очень комично в ватной фуфайке и шапке-ушанке поверх немецкого генеральского мундира41. Чуть позади него вышагивали два бойца экспедиционных сил в белых полушубках и шапках-ушанках. Вот один из них на ходу приложил руку к уху, будто выслушивая неслышную для других инструкцию, потом нашел взглядом нас, стоящих чуть поодаль, и утвердительно кивнул. Разрешение побеседовать с генералом получено, а теперь — швыдче, швыдче, цигель, цыгель ай-лю-лю. Оператор снимает, мы с Варей идем в атаку. Свое черное дело, то есть интервью, я начала такими словами: — Герр генерал, разрешите представиться — я Марина Максимова, корреспондент телевизионного канала «Звезда». Не изволите ли уделить нам немного времени, у нас к вам есть несколько вопросов… Выслушав перевод, генерал остановился и воззрился на меня как баран на новые ворота, медленно моргая белесыми глазами. — Скажите, фройляйн Марин, — спросил он меня хриплым голосом, будто с трудом разлепляя свои узкие губы, — у вас там, в будущем, так принято, чтобы прежде сотрудников разведки с поверженными генералами врага беседовали хорошенькие девушки, представляющиеся репортерами — как вы это назвали — телеканала? — О, — сказала я, немного театрально всплескивая руками и в то же время сверля его твердым взглядом, — если бы вы, герр генерал, представляли для нашей разведки хоть какой-то интерес, кроме среднестатистического, то меня бы вряд ли подпустили к вам даже на пушечный выстрел. Но так как сведения, которыми вы владеете, протухают быстрее, чем мясной фарш на жаре, мне позволено немного с вами побеседовать на интересующие нас темы, для того, чтобы расставить все точки над «И». Генерал Обстфельдер гордо вскинул голову и хрипло произнес: — Хорошо, фройляйн Марин, спрашивайте. Мне очень понравилось ваше сравнение некоторых военных тайн со скоропортящимся продуктом. Не могу отрицать, что непосредственно подчиненные мне дивизии уже уничтожены, а о том, что сейчас творится в Минске, я не имею никакого понятия. — В Минске сейчас, — сказала я, — творится настоящий бедлам. Призрак «марсиан» — то есть нас, русских из будущего — способен перепугать ваших офицеров ничуть не хуже, чем бездомный призрак коммунизма, которого ваш Маркс однажды выпустил на свободу. — Призрак, фройляйн Марин? — недоверчиво спросил фон Обстфельдер. — Вы хотите сказать, что мой корпус разгромило совсем не ваше соединение, а большевики? — Во-первых — сказала я, — большевики и мы — это одно и то же, просто мы внуки, а они деды. И разгромили вас именно бойцы РККА — говоря официальным языком, «подвижное соединение нового облика». Мы их только обучили, частично вооружили и обеспечили необходимую поддержку, а уже дальше они воюют сами. И все, что вы видели, это только цветочки, герр генерал, наши деды только учатся воевать по-военному — так, чтобы с минимальными потерями и максимальной пользой. Пройдет еще совсем немного времени — и ваши коллеги, посеявшие 22-го июня ветер, пожнут настоящую бурю… В это момент на начало взлетной полосы, расположенное поблизости от вертолетной площадки, выехали три «утенка»42, обвешанных гирляндами бомб на внешней подвеске. Выстроившись пеленгом43, они врубили свои движки на полную мощность, так что от грохота заложило уши; а потом, оставляя за собой чадные хвосты керосиновой гари, сорвались с места и взмыли в серо-белое зимнее небо. Генерал проводил их глазами и вздохнул. Весь он как-то поник и ссутулился, и даже белесые его глазки заволокло какой-то бурой пеленой. — Все, фройляй Марин, — сказал он, — я понял. Вы пришли в этот мир для того, чтобы полностью уничтожить германскую нацию. Должен сказать, что не все немцы убежденные нацисты. Я, например, служу Германии, потому что это моя родина, ограбленная и униженная вашими бывшими союзниками по Антанте. — Вот именно что бывшими, — ответила я. — Россия была ими унижена ничуть не меньше Германии, но при этом мы не впали в злобу и ярость, как это сделали вы, и не провозгласили все остальные народы недочеловеками. Пусть истинных, фанатичных нацистов, продвигавших эту дурацкую теорию, было относительно немного, но остальные тоже были не прочь получить счастливую жизнь за счет миллионов восточных рабов, которых вам сулили Гитлер и компания. Но факир был пьян и фокус не удался, и теперь за преступления ваших лишенных совести солдат ответит весь немецкий народ, без исключения. Материально ответит, а не своими головами… Я знала, что когда я говорю подобные горячие речи, то становлюсь слегка похожа на ведьму. В хорошем смысле, конечно. Глаза у меня в это время горят, к губам приливает кровь, а голос приобретает непривычное звучание, становясь твердым и глухим, со звенящими нотками священного вдохновения. Фон Обсфельдер задержал на мне взгляд, в котором промелькнуло какое-то уважительное удивление, затем слабо махнул рукой и опустил голову. — Хорошо, фройляйн Марин, — устало сказал он, — я вас понял, и, хоть не нацист, но все равно жалею, что не застрелился после разгрома моего корпуса. Вы сумели ранить меня в самое сердце. Скажите моим добрым сопровождающим, что я не хочу с вами больше беседовать. Наверное, общаться с сотрудниками вашей разведки будет гораздо проще, чем с вами. Прощайте, надеюсь с вами больше не увидеться. И, по-старчески шаркая ногами, генерал фон Обсфельдер удалился прочь. Часть 11. Зимний рассвет 19 ноября 1941 года, 6:55. Линия фронта в окрестностях Орши Будущий маршал Советского Союза, а ныне командующий 16-й армией генерал-лейтенант Константин Константинович Рокоссовский, стоял на пригорке, наблюдая в бинокль за вражескими позициями. Его крепкая фигура, надежно стоящая на земле широко расставленными ногами была обмундирована в российский зимний камуфляж, с которым несколько диссонировала генеральская папаха. Но так было даже колоритней. Не спутаешь с толпящимися чуть поодаль чинами его штаба, одетыми по полной форме. Наблюдая за вражескими окопами, в несколько линий пересекающими заснеженную землю, Рокоссовский ждал момента, когда минутная и секундная стрелки часов соединятся на отметке у цифры «12». Наступающий день был его днем. 16-я армия, пополненная и усиленная свежими войсками, успевшими к тому моменту пройти полный курс боевой подготовки, была готова к стремительному рывку на Борисов. Этот прорыв должен был быть совсем не того типа, как случившийся под Жлобиным. Дело в том, что составе 16-й армии не было крупных механизированных соединений, максимум отдельные танковые батальоны в составе соединений и танковые роты в составе стрелковых и кавалерийских частей. Надо сказать, что новых танков в армии не было совсем. В основном это были подобранные на полях летних сражений и восстановленные Т-34, КВ, а также трофейные «тройки» и «четверки». При этом трофейные танки из-за хорошей оптики и раций в основном использовались в качестве командирских машин. Остальные подбитые машины врага, не подлежащие восстановлению, разбирались на запчасти. И никаких Т-26 и БТ, составлявших основной парк советских танковых войск до войны и показавших свою крайне низкую полезность в ее ходе. Часть таких устаревших танков была переделана в артиллерийские тягачи, самоходные зенитки и минометы (в основном танки типа Т-26), другая часть (БТ-5 и БТ-7) передана в Среднеазиатский, Забайкальский и Дальневосточные округа — пугать самураев и басмачей. Для части новых танков БТ-7 и БТ-7М разрабатывался проект их переделки в машины огневой поддержки пехоты. Для этого снимался механизм привода колесного хода, так называемая «гитара», накладными броневыми экранами усиливалось бронирование, а вместо 45-мм пушки 20-К в башню устанавливали 23-мм авиапушку ВЯ с запасом 250 патронов. По легкобронированной и небронированной технике, пулеметным гнездам, амбразурам дзотов и блиндажей, короткая очередь из ВЯ была как раз тем, что прописал доктор, а если из засады в борт или корму (особенно по каткам44), то не поздоровится и средним немецким танкам. Но ни одного такого танка огневой поддержки в действующей армии не имелось. Первый прототип проходил испытания в Кубинке, а назначенные к переделке экземпляры ожидали их окончания и результатов. Зато 16-й армии было придано аж четыре усиленных кавалерийских корпуса, усиление которых выразилось в насыщении эскадронов автоматическим оружием, включая импортные из-за порта единые пулеметы под винтовочный патрон, а также в придании их дивизиям тех самых отдельных танковых батальонов и самоходных зенитных дивизионов. Зато вся артиллерия была на конной тяге. И конноартиллерийские полки, оснащенные запущенными в производство пушками ЗиС-3 и противотанковые дивизионы, одна батарея в которых была вооружена четырьмя 57-мм пушками ЗиС-2, а две остальные — 45-мм пушками 19-К. Именно эти усиленные кавкорпуса сразу после прорыва фронта должны были веером уйти вперед, разрывая немецкие коммуникации, и в случае малейшей необходимости вызывая поддержку авиации. С одной стороны, направление Орша-Борисов-Минск, являющееся частью той самой пресловутой линии Москва-Берлин, считалось у немцев основным, и вражеских войск в полосе прорыва 16-й армии было гораздо больше, чем на Бобруйском направлении. С другой стороны, подвижные механизированные соединения в полосе группы армий «Центр» у немцев уже закончились, а германская пехота таким усиленным кавкорпусам, да еще поддержанным авиагруппой экспедиционных сил, помехой не была. В случае необходимости опорные пункты противника можно быть просто обойти, после чего ими должны были заняться авиация и натасканные во время финальной части Смоленского сражения тяжелые саперно-штурмовые батальоны. А это такие крутые ребята, что выживших и пленных после их зачистки фактически не остается. Но, как говорится, проблемы немцев шерифа, то есть Рокоссовского, волновали мало. Пусть сразу сдаются в плен, и будет им счастье. А вчера в полосу прорыва прибыл еще один нежданный сюрприз. Экспедиционные силы для усиления огневой поддержки прислали тяжелый огнеметный батальон, приписанный почему-то к войскам РХБЗ (радиохимбиозащиты). Как выразился командир батальона подполковник Половцев, весело сверкая зубами: «Для производства боевых стрельб по немецко-фашистским оккупантам». Впервые услышав об этом батальоне, Рокоссовский сперва подумал, что речь идет о батальоне тяжелых огнеметных танков, но когда воочию увидел тяжелые огнеметные системы, то понял, насколько глубоко ошибался. Больше всего эти установки напоминали чудовищно раскормленные гвардейские реактивные минометы, поставленные на шасси тяжелых танков, ибо чудовищный вес пакета с двадцатью четырьмя направляющими для крупнокалиберных эрэсов не выдержал бы ни один даже самый мощный автомобиль. С собой улыбчивый подполковник привез огромную, как три простыни, подробную карту вражеских позиций, созданную на основе расшифрованных аэрофотоснимков, на которую были наложены данные авиационной разведывательной аппаратуры. Немцы на этой карте представали наивными страусами, спрятавшими голову в песок и вообразившими, что теперь их не видно. Особыми значками были обозначены даже утепленные сортиры, в которые германская солдатня бегает гадить, не говоря уже об усиленных блиндажах-убежищах во второй полосе обороны, в которых вражеская пехота собиралась отсиживаться во время артподготовки. Чтобы пробить их толстые многослойные перекрытия, потребовалось бы прямое попадание падающего по крутой траектории бетонобойного снаряда восьмидюймовой гаубицы особой мощности Б-4. Получив такой подарок, верные соратники45 генерала Рокоссовского, начальник штаба генерал-майор Малинин и начальник артиллерии генерал-майор Казаков расстелили эти карту на полу и вместе с гостем принялись ползать по ней с лупами, выискивая самые интимные местечки немецкой обороны. В результате этого исследования пришлось несколько изменить схему артподготовки и направления ударов стрелковых и штурмовых подразделений первого атакующего эшелона, а тяжелые огнеметы получили достойные цели. И вот оттикали последние секунды перед артподготовкой — и воздух, до того тихий и прозрачный, вдруг разорвался сокрушающим ревом и грохотом сотен крупнокалиберных орудий. Полоса прорыва тут была шире, и артиллерии к Орше стянули больше, чем четыре дня назад под Жлобин. Особо громко, редко и солидно, выделяясь басовым соло на общем фоне, били железнодорожные батареи особой мощности и, также, как и под Жлобином, снаряды их морских орудий линкорного калибра предназначались дивизионным штабам немцев, расположенным как раз на нужном удалении от линии фронта. Корпусные и армейские штабы из-за удаленности от линии фронта были недоступны даже морским орудиям, и поэтому удары по ним наносили ОТРК «Искандер», российские ВКС и советские ВВС. И были эти удары такими, что расположенный в Борисове штаб восстановленной 9-й армии, который приласкали «Искандеры», полностью прекратил свое существование, вместе с ее командующим генералом артиллерии Христианом Хансеном. «Солнцепеки» выехали на размеченные позиции под прикрытием уже ведущейся артподготовки, прямо на глазах у наблюдающего за происходящим в полосе прорыва Рокоссовского произвели залп и упятились обратно в свой район сосредоточения, где их ожидали транспортно-заряжающие машины со вторым и третьим боекомплектом. Для того, чтобы по возможности полно расчистить путь советской пехоте, они будут возвращаться на огневые позиции (на этот раз другие) еще два раза. И только потом, закончив боевую работу и получив у генерала Казакова зачет по стрельбам (ну хорошо же отработали, разве нет, товарищи?), соберутся в походную колонну и убудут на станцию погрузки для последующего возвращения к базе Красновичи у портала. Рокоссовскому работа «Солнцепеков» понравилась. Залп тяжелыми ракетами выглядел впечатляюще и, судя по изученной им вчера карте, легли они так, как надо, в результате чего несколько ключевых многоамбразурных дзотов в системе немецкой обороны просто перестали существовать. Даже отсюда в бинокль были хорошо видны вздыбленные обломки бревен и поднимающийся из воронок чадный удушливый дым, указывающий на то, что горит там что-то такое нехорошее. Говорят, что от одного только вдыхания такого дыма у немецких солдат начинает вновь образовываться давно ампутированная Гитлером совесть. Врут, наверное… а может, и в самом деле правда? Артподготовка бушевала целый час. Целый час тяжелые орудия посылали в сторону немецких позиций налитые тротилом фугасы, вздымающие в небо огромные кусты разрывов из комьев мерзлой земли и тротилового дыма. Целый час немецкие солдаты сидели в своих убежищах, гадая, пробьет перекрытия упавший сверху шальной гаубичный снаряд или нет. Но потом, когда стих гул канонады и земля перестала содрогаться от рвущего ее плоть тяжкого железа, в стороне русских окопов раздалось слитное «ура»! А это значило, что немецким солдатам необходимо вылезать из своих глубоких теплых нор и по ходам сообщений бежать в первую траншею отражать большевистскую атаку. А там страшно, все разворочено и разбито, валяются обезображенные трупы камрадов, оставшихся в боевом охранении, окопы наполовину осыпались, а половина дзотов разбита вдребезги, притом что на дне воронок горит что-то такое особенное, испускающее едкий химический дым. Самые любопытные из немецких солдат, выглянувшие поверх осыпавшегося бруствера, вдруг обнаружили, что русских-то совсем не видно, а над их окопами под крики «ура» болтаются какие-то чучела… Но это чрезвычайно важное открытие запоздало — на той стороне фронта вдруг завыло, заулюлюкало, раздался адский скрежет, будто миллионы гвоздей с корундовыми остриями принялись царапать стекла, а над позициями гвардейской реактивной артиллерии поднялись клубы дыма вперемешку со снежной пылью. Из этих дымных клубов в небо волнами вырывались продолговатые заостренные снаряды; они, оставляя за собой огненные хвосты, возносились в небо, чтобы потом упасть на немецкие окопы. И было таких снарядов видимо-невидимо, так что рябило в глазах. Запоздалый крик ужаса: «сталинские органы!» и огненная круговерть, накрывшая немецкие окопы. А тем временем на той стороне через окопы перевалили первые КВ-2, переделанные в штурмовые танки (какими они и задумывались при своем создании46) и, таща перед собой громыхающие противоминные тралы, они медленно поехали в сторону дымного марева, затянувшего немецкие окопы. А уже вслед за ними в атаку бесшумно, как призраки, поднялись стрелковые цепи в белых маскхалатах. Не успели они пройти и четверти пути, когда дымное марево наконец рассеялось; и оглушенные, дезориентированные и мало что понимающие немцы увидели настоящую большевистскую атаку при поддержке тяжелых танков. Замешательство в немецких окопах было недолгим. То тут, то там ожили пулеметы, длинными очередями пытающиеся прижать цепи в белых маскхалатах к белой же заснеженной земле. И было этих пулеметов в разы меньше, чем могло бы быть, не прокатись по немецким позициям сокрушающий вал комбинированного артиллерийского удара. Но вот сначала один, потом и все остальные КВ-2 начали останавливаться и шевелить башнями, выцеливая настырно стрекочущие досадные помехи для атакующей пехоты. Несколько раз глухо ухнули шестидюймовые гаубицы, вставленные в огромные коробчатые башни, в небо поднялись кусты разрывов, обреченные с самого начала пулеметы заткнулись — и танки вроде бы не спеша двинулись дальше вперед, настороженно осматривая местность глазами командирских перископов. А следом за ними, уставив перед собой штыки, широко шагает советская пехота в крытых белыми чехлами ватных телогрейках и таких же штанах. Трепыхаются на ветру красные боевые знамена, гремит барабанный бой, и одиночные винтовочные выстрелы из окопов ничего не могут изменить в решимости этих людей достигнуть оборонительного вражеского рубежа и завязать там знаменитый русский рукопашный бой. И совсем неважно, что то один, то другой боец оседает в снег, сраженный вражеской пулей. Слишком мало осталось в окопах боеспособных врагов, слишком много советских бойцов идет на них в атаку. И германская артиллерия тоже бессильна помочь своим, она подавлена еще при попытках противодействовать артподготовке специальными контрбатарейными дивизионами 122-мм пушек-гаубиц А-19, обладающих вдвое большей дальнобойностью, чем германские десяти и пятнадцатисантиметровые гаубицы. Впрочем, и сейчас они не остались без дела, как и тяжелые гаубичные полки РГК, укомплектованные 152-мм пушками-гаубицами МЛ-20. Эти несколько сотен орудий на почти максимальных углах возвышения по командам кружащего над местом сражения российского самолета ДРЛО посылают один снаряд за другим в глубину вражеской обороны, тем самым пресекая маневр противника резервами. И германские пехотные полки изначально полного состава, брошенные в пекло, чтобы если не предотвратить, то хотя бы затормозить прорыв, начисто растрепывались, даже не дойдя до прямого столкновения с советскими стрелковыми цепями. А те уже ведут беспощадный рукопашный бой в третьей траншее немецкой обороны с последними немецкими резервами, набранными из полковых штабных работников, писарей, сапожников, кладовщиков и кашеваров. Еще один натиск советских бойцов, еще один рывок — и эта последняя преграда падет, рухнет, рассыплется в прах. А в спину им уже с нетерпением дышат жаждущие ворваться в прорыв горячие кавалеристы и их прославленные командиры — Белов, Доватор, Жадов, Плиев. Маленькие лохматые монгольские лошадки, неизменные для русских кавалеристов шашки и пики, и тут же у каждого кавалериста за спиной либо ППШ, либо ДП, и, как особая ценность, пулемет Калашникова. И заводная лошадь в поводу со всем необходимым. Вперемешку с кавалерийскими эскадронами, команду входить в прорыв ожидают конноартиллерийские батареи. Шесть таких же лохматых монгольских лошадей, зарядный ящик, за ним пушка ЗиС-3 и расчет верхами. Или четыре лошади, зарядный ящик и противотанковая пушка 19-К. Эти батареи такие же подвижные, как и основная масса кавалеристов. Лошадиные силы им даны с большим ефрейторским зазором, да и зачем экономить конский состав, когда братская Монголия поставляет Советскому Союзу таких маленьких полудиких лошадок буквально миллионами голов. А вот и готовые поддержать кавалеристов, если что пойдет не так, танковые батальоны и их рычащие в нетерпении дизелями Т-34 и КВ-1. И не беда, что танки не совсем новые, уже бывшие в боях, подбитые и прошедшие капремонт. Они еще на многое способны и далеко пойдут, если их не остановит со скрежетом не вовремя полетевшая ходовая. Основная немецкая противотанковая пушка им как слону дробина, и вообще, совсем другие пошли времена — бояться уже нечего, немец уже не тот. Или, может, советский солдат стал совсем другим… но об этом позже, потому что впереди в небо взмывает красная ракета. Вперед — путь свободен! 19 ноября 1941 года, полдень. Минск, штаб группы армий «Центр». Генерал-фельдмаршал Вильгельм Лист Русские говорят, что беда не приходит одна. Очевидно, они знают толк в том, как это организовать. Одна беда, две беды, три беды, много бед — и на все один ответ. Не успела закончиться история с русским смешанным моторизованным соединением, разгромившим панцердивизии 29-го мотокорпуса и захватившего Марьину Горку, как под Оршей большевики при поддержке «марсиан» затеяли новое наступление, даже более широкомасштабное, чем их первый удар на Бобруйск. Там был встречный укол шпагой, рассчитанный на то, что мы отвлечем на это направление все свои резервы, а под Оршей был нанесен удар тараном. Ужасный дракон, сожравший две панцердивизии, не пошел на Минск, как мы того боялись, а так и остался в этой Марьиной Горке переваривать добычу и зализывать раны. Ведь даже группировка «марсиан» наверняка не могла справиться с двумя нашими панцердивизиями совсем без потерь. В то же время под Оршей будто возродились ужасные времена Аттилы и Тамерлана. В прорыв, проделаный большевистской пехотой и артиллерией, сплошным потоком хлынули несметные орды злых всадников на маленьких косматых лошадках. Они сразу же оказались буквально повсюду. Если где-то есть сильный хорошо укрепленный гарнизон, то они обтекают это место со всех сторон, не останавливаясь для того, чтобы завязать серьезные бои; или, если обойти невозможно, вызывают авиацию «марсиан», которая за одну или две атаки вдребезги разносит неодолимую прежде преграду. И вот теперь большевистская кавалерия подобно потопу разлилась по нашему тылу и делает в там все что захочет. При этом в штабе группы армий «Центр» сведения об их численности и глубине проникновения в наш тыл имеются самые противоречивые. По одним данным, глубина прорыва составляет десять-пятнадцать километров, по другим — передовые разъезды подходят уже к Борисову. А в Борисове — дым столбом, бедлам и разгром. На месте здания, где размещался штаб 9-й армии, созданной взамен погибшей в Смоленске, несколько перекрывающих друг друга огромных воронок, будто сюда угодили несколько тысячекилограммовых бомб. Да-да, именно так — по докладу командира зенитного дивизиона, прикрывавшего штаб, все было спокойно, самолетов противника в воздухе не наблюдалось, а потому и воздушная тревога не объявлялась. Потом разом, без каких-либо угрожающих признаков, прогремело несколько сильнейших взрывов. Когда рассеялись пыль и дым то выжившие увидели, что здание, в котором размещался штаб 9-й армии, разбито в щебень, а окружающие его дома превратились в руины. Надо ли говорить, что совершенно бессмысленно под грудами кирпичного боя искать выживших в этом кошмаре. Чуть лучше дела обстоят в городке Толочин, где расположен штаб 25-го армейского корпуса. Этот самый Толочин находится прямо на шоссе Смоленск-Орша-Борисов-Минск, вдоль которого проходит ось главного удара большевиков на Минск. Так вот, с самого утра над этим Толочином непрерывно висит вражеская авиация. Вперемешку большевики и «марсиане». «Адские гребешки»47 сменяются «Мясниками»48, следом за ними прилетают стрекочущие как газокосилки «Потрошители»49, помимо нанесения бомбовых и ракетных ударов, разбрасывающие специальные ракеты для целеуказания. А потом, ориентируясь на дымовые сигналы этих ракет, со звенящих высот валятся в атаку русские двухмоторные пикировщики. Когда улетают одни вражеские аэропланы, сразу прилетают другие, и нет этому ни конца, ни края. Удары по расположению штаба чередуются с бомбежками железнодорожной станции, в окрестностях которой дислоцирована резервная 555-я пехотная дивизия. Из тела этого единственного резерва командование корпуса сейчас выдирает куски плоти для формирования временных камфгрупп. И все это в тщетной попытке остановить потоп большевистской кавалерии, хлынувший через дыру во фронте. То есть, связи со штабом 25-го корпуса у нас нет, и здесь, в Минске, даже неизвестно, жив ли еще старина Карл Риттер фон Прагер. Данные, которые мы тут получаем, косвенные, и приходят они по линии железнодорожной дирекции «Центр» от начальника станции «Толочин». Сам штаб корпуса, скорее всего, утратил все свои радиостанции и не выходит на связь с восьми утра, когда поступило сообщение о первом авианалете на Толочин. Мы уже пытались достучаться до них через железнодорожников с приказом немедленно прекратить формирование кампфгрупп (потому что таким путем потоп не остановить), а вместо этого 555-й дивизии занять оборону вокруг Толочина и ждать прибытия подкреплений. Уже грузятся в эшелоны 71-я и 75-я пехотные дивизии, которые мы намереваемся отправить на помощь 25-му армейскому корпусу, несмотря на то, что в Борисове уничтожен не только штаб 9-й армии, но и все мосты через Березину, как шоссейные, так и железнодорожные.50 Но если не удастся быстро отремонтировать железнодорожный мост в Борисове, мы развернем эти две дивизии по рубежу реки Березины, потому что обещать помощь еще не значит оказать ее. Лишь бы 555-я дивизия и примкнувшие к ней отступающие подразделения хоть на какое-то время задержали потоп большевистской кавалерии. Хоть на день-два, а еще лучше три. Правда, есть вероятность, что большевистская кавалерия просто обойдет Толочин, оставив его на съедение своей пехоте и артиллерии, которые, несомненно, движутся за ней следом, только гораздо медленней. В принципе, вполне разумная тактика, разделяющая обязанности между подвижными соединениями и пехотой. Разумная, разумеется, в исполнении германской армии, а когда так делают большевики, это приводит меня в отчаяние. Но в таком случае необходимо дать команду на отход войскам 4-й армии, занимающей оборону напротив Могилева. Парировать удары большевиков на флангах нам больше нечем, но и допустить еще один Смоленский котел для меня просто немыслимо, потому что это будет на руку только большевикам и «марсианам». Поэтому отход не только оправдан, он прямо необходим. И крик души в Берлин: «Дайте резервов, резервов и еще раз резервов!». Потому что если группа армий «Центр» немедленно не получит дополнительных резервов и случится третий удар большевиков, то фронт на Берлинском направлении рухнет и предотвратить это будет невозможно. Проклятые «марсиане» в Смоленском сражении совершенно обескровили вермахт, практически полностью сожрав группу армий «Центр» первого состава. Те наши солдаты и офицеры, которые летом гордо маршировали на Москву, сейчас или лежат в земле под березовыми крестами, или томятся в большевистском плену. Если подсчитать, то за время прошедшее с начала войны на Востоке мы безвозвратно потеряли два миллиона солдат и офицеров, поставив в строй только двести тысяч. А у большевиков, напротив, закончилась их великая всеобщая мобилизация, и теперь на каждого немецкого солдата нападает по трое-четверо русских. В таких условиях стоит призадуматься над тем, чтобы начать ставить в строй всякую дрянь — вроде пленных французов, бельгийцев, голландцев и датчан… вот только гордых пшеков нам тут не надо. Эти будут не столько бороться с большевиками, сколько примеряться, как бы ловчее ударить в спину германскому солдату. 19 ноября 1941 года, вечер. Западный фронт, Витебская область, подступы к селу Толочин Командующий 2-м гвардейским кавкорпусом генерал-майор Лев Михайлович Доватор Так весело нам не было с сентября, когда мы вместе с Севастопольской бригадой экспедиционных сил участвовали в рывке на Жлобин, а потом ходили вместе с ними на Бобруйск бить морду третьему моторизованному корпусу немцев. Морды им мы тогда набили по первому разряду — что было, то было; повеселись, одним словом, отвели душу за все, что произошло до двадцатого августа, когда ворвавшиеся в наш мир потомки принялись объяснять германцам, как крупно они ошиблись, решив напасть на Советский Союз. То есть я и мои бойцы впервые услышали об экспедиционных силах из будущего только после выхода из рейда второго сентября, когда процесс разгрома тогдашней группы армий «Центр» был в разгаре. Да и нас тогда прихватили очень круто. Пополниться, перевооружиться, двое суток на все — и снова марш-марш вперед, снова в бой. Правда, после Бобруйского рейда нас все же вывели в тыл для отдыха, пополнения и переформирования. Чтобы добить окруженные немецкие войска в Смоленске и Рославле, кавалерия уже не требовалась. Там полезней была пехота, и лучше с эпитетом «саперно-штурмовая». Тоже, кстати, мощные бойцы, за что я их и уважаю. Так вот — период отдыха и пополнения был очень кратковременным, а переформирование наше заключалось в том, что 50-й и 53-й кавалерийским дивизиям вручили гвардейские знамена, переименовав их соответственно в 3-ю и 4-ю гвардейские кавалерийские дивизии. Что касается всей моей 1-й конно-механизированной группы (формирования по умолчанию временного), то ее переименовали во 2-й гвардейский кавалерийский корпус, дополнительно добавив в его состав 20-ю кавалерийскую дивизию, пока не прошедшую огненного крещения боем, и, следовательно, не гвардейскую. На этом переформирование завершилось и началось довооружение. В состав каждой из трех этих дивизий — без различия, гвардейская она или нет — были включены средства усиления, то есть по одному танковому батальону на Т-34 и КВ-1, легкому конноартиллерийскому полку и такому же конноартиллерийскому противотанковому дивизиону. Что касается зенитных средств, то в эскадронах создали взводы тяжелого оружия, оснастив их пулеметами ДШК, которые, помимо прочего, могли вести огонь и по зенитным целям, а также, в качестве средства личной обороны, бойцам раздали ПЗРК из будущего. Мол, этого добра накопили столько, что двадцать раз хватит перебить все люфтваффе, только успевай подвозить. Ну и прочее по мелочи — рации там из будущего, ночные прицелы для пулеметчиков и снайперов, дальномеры, которые точно меряют расстояние за счет отражения пучка света, и много другое… Но такое оснащение подразумевало высочайшую ответственность за результат его применения, поэтому сразу после переформирования и довооружения нас принялись учить военному делу самым настоящим образом. Мы узнали все о том, как надо взаимодействовать со своими танками и как с артиллерией, как бороться с вражеской бронетехникой, выводя ее на позиции противотанкового дивизиона, и что делать, если на пути соединения оказался вражеский укрепленный пункт. Но мы не просто узнали это. Мы заучили все это наизусть в бесконечных полевых занятиях, тактических маневрах и учениях, максимально приближенных к боевой обстановке, которые проводились при любой погоде. Все это перемежалось боевыми стрельбами из всех видов оружия, в том числе и из трофейного. Возможно, что от умения управиться с немецким пулеметом или винтовкой еще будут зависеть чьи-то жизни и смерти. В принципе, сразу было понятно, что если не брать охрану собственных тыловых коммуникаций (для чего существуют кавалерийские дивизии НКВД), гвардейские кавалерийские корпуса — это рейдовые соединения, действующие в отрыве от основных сил и в то же время не обладающие сокрушительной мощью ударных механизированных формирований. Наше дело — просачиваться там, где не пройдет никакая механизированная техника. От нас требуется атаковать врага в его же глубоком тылу в самом неожиданном месте, перехватывать коммуникации и жечь склады. В случае необходимости мы должны уметь рассыпаться широким фронтом на дивизии, полки или даже отдельные эскадроны, чтобы потом в случае необходимости снова собраться в один единый кулак. Вот и сейчас генерал Белов, наш сосед слева, уже разворачивает свой 1-й гвардейский кавалерийский корпус веером подивизионно с задачей перехватить коммуникации немецких войск, занимающих позиции перед Могилевом. Сосед справа у нас — 3-й гвардейский кавалерийский корпус генерала Плиева, который, как и мы, в компактных походных колоннах в максимально возможном темпе движется на запад по параллельной дороге. И я, и он намереваемся пока обойти этот Толочин, оставив его на съедение штурмовой пехоте и артиллерии. Наша цель — Борисов. Вперед и только вперед. 19 ноября 1941 года, 23:25. Москва, Кремль, кабинет Верховного Главнокомандующего Растворяясь в истории, уходил в прошлое еще один день Великой войны, сто пятьдесят первый по счету. Огромной стране, отходящей к беспокойному сну, хотелось верить, что перелом в этой войне уже произошел, что теперь все будет хорошо, враг будет разбит и победа останется за нами. Вождь, который сейчас напряженно вглядывался в линии на карте, знал, что это только часть правды. Вторая же ее часть заключалась в том, что пока грядущая Победа — это только возможность, реализации которой еще предстоит добиться, прикладывая в войне титанические усилия, в том числе жертвуя на фронте тысячами и миллионами жизней советских бойцов и командиров. Концепция «Малой кровью и на чужой территории» оказалась несостоятельной даже в Зимней войне против маленькой Финляндии. Хоть и шла та война действительно на чужой территории, пролитую на ней кровь малой не назовешь. Через оборонительные сооружения «линии Маннергейма» Красная Армия смогла пробиться лишь ценой огромных усилий и тяжелых потерь. Пусть об этом тогда не писали в советской прессе, но он, Сталин, знает, что это действительно так и было. К тому же все территории, отвоеванные тогда у Финляндии, снова оказались потеряны за два первых месяца новой войны, про начало которой, чтобы долго и витиевато не материться, можно сказать только одно — это была катастрофа. И в первую очередь причины этой катастрофы заключались не в качестве техники и боевом духе Красной армии (дух этот был очень высок), а в головах руководящих ею генералов, многие из которых оказались совсем не на высоте. Все произошло точно по профессору Преображенскому из «Собачьего Сердца». Булгаков все-таки гений, хоть и не совсем советский человек. Одни из этих генералов растерялись, бросили подчиненные им войска и, переодевшись в гражданскую одежду, в компании лично преданных им людей выходили из немецких окружений. Другие, точно так же растерявшись и словно забыв, чему их учили в Академии, лично возглавляли атаки пехотных цепей на пулеметы и танков на немецкую противотанковую артиллерию. Смерть у них при этом получалась героическая, но бессмысленная, как будто кроме генералов некому было заместить собой убитых ротных и батальонных командиров. Эти, как были поручиками и выдвинувшимися за храбрость старшими унтер-офицерами в конце Империалистической войны, так ими и остались. Третьи… третьими были военачальники в больших чинах, на плечах которых лежала ответственность за все стратегические и тактические просчеты при подготовке к войне. Эти, даже не разобравшись в обстановке и не понимая, что происходит, вместо того чтобы организовать глубокую оборону и вынудить врага нести в разы большие потери, поступали ровно наоборот — бросали еще сохранившие боеспособность войска в самоубийственные контрнаступления против численно и качественно превосходящего противника. И тут выяснилось, что одного революционного энтузиазма и пролетарской сознательности в современной войне техники и моторов совершенно недостаточно, что поспешные и необдуманные приказы вместо улучшения обстановки способны ее только ухудшить. А ведь причина фатальных просчетов этих «товарищей» в том, что они, испугавшись ответственности за свои старые просчеты, наделали кучу новых, не менее грубых.