Да и чего там попадать с сотни метров из стабилизированной танковой пушки с лазерным дальномером и баллистическим вычислителем. Еще один выстрел из пушки, уничтоживший очередную зенитку, и очереди из зенитных «Кордов», возвышающихся на башнях танков, крестят ожившие пулеметные гнезда и немецких солдат забегавших ошпаренными тараканами. Один танк притормаживает, другой вырывается вперед (мост не выдержит веса сразу двух танков); прошло всего тридцать секунд — и вот уже гусеничные траки лязгают по мостовому настилу. Купающиеся в реке белокурые бестии голышом лезут из воды и падают — кто на берег, а кто прямо в воду, под очередями танковых зенитных пулеметов. А следом за танками к мосту одна за другой выворачивают БМП с десантом на броне, и выбирающимся из речки купальщикам становится совсем кисло, потому что плотность пулеметного огня увеличивается и становится несовместимой с жизнью. Впрочем, вся эта стрельба уже всполошила заполонивших Сураж немецких тыловиков, и в то время как одни торопливо вооружаются с целью организовать отпор внезапно напавшему врагу, другие не менее торопливо заводят моторы автомашин и мотоциклов, чтобы как можно скорее оказаться как подальше от этого места. Но это все напрасные хлопоты, потому что бронированная голова БТГр-1 после моста свернула Вокзальную улицу, являющуюся естественной границей города, и со скоростью тридцати километров час двинулась по ней на север, после чего любые попытки немецкого автотранспорта покинуть этот населенный пункт были обречены на неудачу. Немецкие радисты, которые включили свои рации, чтобы сообщить своему командованию и ушедшим вперед боевым подразделениям о то что они атакованы вражеской механизированной частью, вдруг обнаружили, что эфир напрочь забит сплошными воющими помехами. Это вам Россия, мальчики — тут у вас связи нет и не будет! Примечание авторов: * город Сураж в плане имеет форму треугольника. С южной стороны у него река Ипуть с топкими и болотистыми берегами и единственным мостом в пределах города. Развилки дорог на Мглин, Унечу и Клинцы находятся за мостом на левом берегу реки. С северо-восточной стороны находится заболоченный лесной массив, в глубину которого ведет проселочная дорога местного значения, заканчивающаяся тупиком в деревне Вьюково. Дальше транспорт, значит, не идет. С западной стороны Сураж ограничен железнодорожными путями, вдоль которых и идет Вокзальная улица, северный конец которой переходит в дорогу на Костюковичи-Кричев. Таким образом, движущаяся на север по Вокзальной улице бронированная колонна БТГр-1, подобно гильотинному ножу, отсекла запертых в Сураже немецких тыловиков. Дальше ей была поставлена задача продвинуться на двадцать километров в северном направлении по дороги на Костюковичи, обнаружить и разгромить авангард входящей в моторизованный корпус 1-й кавалерийской дивизии*, движущейся следом за механизированными частями. И кто оказался виноват в том, что между авангардом немецкой кавдивизии и Суражом ненароком затесалась штабная колонна 24-го моторизованного корпуса? Наверное, это судьба. Примечание авторов: * Обычная кавалерия, не имеющая двойного или даже тройного конского состава, позволяющего всадникам на марше пересаживаться с одной лошади на другую, на самом деле движется лишь немногим быстрее обычной пехоты, и поэтому наравне с ней отстает от механизированных частей. В то же время, когда БТГр-1 вышла на трассу и устремилась вперед, следовавшая сразу за ней БТГр-2 того же полка, миновав мост, веером развернулась на ведущих в северном направлении улицах, после чего, сбросив с брони десант, приступила к зачистке населенного пункта от немецко-фашистских захватчиков. Немногочисленные немецкие тыловики, размещенные в этой части города, теряя людей и вяло отстреливаясь, отступали на север к улице Ленина, потому что не имели на вооружении ничего серьезнее пистолетов и карабинов Маузера, образца 1898 года. И хоть общая численность размещенной в Сураже немецкой группировки была в несколько раз больше, чем численность атакующей ее российской БТГр, но эта группировка была механической суммой отдельных мелких тыловых частей, не имеющих тяжелого вооружения и принадлежащих к трем разным дивизиям, а поэтому не объединенных под единым командованием. По этой причине боя в нормальном понимании у немцев не получилось. Все вылилось в серию отдельных огневых стычек, когда в ответ на одиночный выстрел следовало несколько пулеметных и автоматных очередей, и беспорядочное отступление в лабиринте узких кривых улочек. Тем более что после того, как БТГр-2 приступила к вытеснению противника из южной части города, следующая за ней по трассе БТГр-3 на маршевых скоростях обогнула город по Вокзальной улице и ворвалась в него с западного направления, беспощадно подавляя любое сопротивление. Самой последней в Сураж вошла колонна штабных и тыловых подразделений 488-го мотострелкового полка вкупе с самоходным артиллерийским гаубичным дивизионом. Таким образом, к девяти часам утра все было кончено. Часть немецких солдат и офицеров смогла отступить в лесной массив, расположенный к северо-востоку от города, часть была уничтожена с оружием в руках, а остальные, побросав оружие, задрали вверх руки. Ну, спрашивается, какие вояки из слесарей ремонтного батальона и госпитальных санитаров, тем более что прет на них неведомая сила, до зубов вооруженная и первоклассно обученная, которую даже в страшном сне не перепутаешь с Красной Армией образца сорок первого года. 20 августа 1941 года. 10:15. Брянская область, райцентр Сураж. Учительница немецкого языка в школе № 1, Варвара Ивановна Истрицкая, 1915 года рождения, из дворян, беспартийная и незамужняя. Нельзя сказать, что я, дворянка и интеллигент в Бог его знает каком поколении, люблю Советскую власть. Чего нет, того нет. Мы с ней друг другу чужие, и нет между нами ничего общего. Но при всем при этом я ни в коем случае не желаю поражения своей стране и своему народу. Это совершенно исключено, потому что это было бы подло. Мой отец, штабс-капитан 143-го пехотного Дорогобужского полка ровно двадцать семь лет назад в августе четырнадцатого года пал смертью храбрых в сражении при Сольдау за Веру, Царя и Отечество. Я родилась через пять месяцев после его смерти, и знаю о своем отце только по рассказам своей мамы и по маленькой свадебной фотографии, на которой мама и папа в мае того же четырнадцатого года молодые, красивые и безумно счастливые. И того счастья им было отмерено чуть больше месяца. В конце июня безумный сербский террорист Гаврила Принцип застрелил австрийского эрцгерцога с супругой, и Европа покатилась по накатанной дороге к прошлой Великой Войне. Впрочем, об этих событиях я знаю только по рассказам мамы и из книг, как и о жизни в довоенной, да и воюющей Российской Империи. Меня тогда еще не было на свете или я была совсем маленькая. Самые ранние события, которые я помню — это голодный двадцать первый год. Моя мама тоже была учительницей в местной суражской школе, учила детишек счету, письму и арифметике*, а вместо жалования (совзнаки тогда вообще ничего не стоили) получала на службе продовольственный паек, который обычно давали картошкой. Тогда мне казалось, что вареная картошка — это самая вкусная еда на свете. Примечание авторов: * выпускницы женских гимназий вместе с аттестатом об образовании получали диплом домашней учительницы, а закончившие гимназии с отличием (медалью) право внеконкурсного поступления на педагогические курсы. В то же время, когда большевики в 1920 году приступили к программе ликвидации безграмотности, то обнаружился острый дефицит учителей начальных классов. И кроме всего прочего большевистская социальная революция сняла те барьеры в отношении работающих женщин, которые имели место в Российской Империи. Аттестат о среднем образовании есть? Есть! Короткие курсы учителей, и вперед на амбразуру — учительствовать. После гибели отца мама так больше и не вышла замуж, несмотря на то, что женщина она была видная, настоящая красавица. Смыслом и целью жизни для нее стала я; мама хотела, чтобы единственная дочь выросла честным, достойным и умным человеком, и не опозорила ни ее, ни отца. В конце концов, я пошла по маминым стопам и после окончания школы в 1933 году поступила в недавно открывшийся Новозыбковский педагогический институт на факультет иностранных языков. Не знаю, почему я выбрала именно этот язык — скорее всего, потому, что им неплохо владела моя мама, передавшая мне большую часть своих знаний. При этом она называла немцев «культурными варварами», а я в придачу ко всему с самых малых лет помнила, что эти немцы убили моего отца. Так что немецкий язык стал не предметом моей страсти, которому можно отдаться безвозвратно и безвозмездно, а моим личным врагом, которого требовалось победить, разгромить, взять в плен и заставить служить своим интересам. Моей первой и единственной страстью оставалась русская поэзия девятнадцатого века: Пушкин, Лермонтов и Тютчев. Уже поэты так называемого Серебрянного века казались мне грубыми и вульгарными, а о советских так называемых виршеплетах я и вообще молчу. Итак, в тридцать седьмом году я закончила пединститут и стала учительствовать в той же школе, что и мама. Так продолжалось ровно четыре года, пока на Россию не напали немцы и всего за два месяца от границы дошли до моего родного Суража. Мама тогда сказала, что при государе-императоре, как бы он ни был плох в представлениях господ большевиков, такого позорища все же не случилось. Должна сказать, что так резко она высказывалась только наедине со своей любимой дочерью (то есть со мной), а на службе и с соседями она была сама лояльность. Это все из-за меня и из-за такой власти, которая не позволяет людям высказывать свои мысли. Просто мама боялась, что если ее арестуют за несдержанный язык, то и мне потом придется несладко, потому что других близких людей кроме мамы у меня нет. Но, как бы то ни было, мы все — и мама, и я, и остальные суражцы попали в немецкую оккупацию. Вот уже два дня в нашем доме живет интендантуррат* Гельмут Ланге. Во-первых — этот маленький кругленький колобок совершенно не соответствует своей фамилии**, а во-вторых, эта потная краснорожая скотина, с плешью как у господина Ульянова, явно положила на меня свой поганый глаз. То, что я свободно и почти без акцента могу говорить на немецком языке, его, кажется, только раззадоривает. Он говорит, что невелика доблесть сломать мое сопротивление, позвав на помощь пару крепких солдат, зато было бы весьма почетно, если бы он смог убедить меня в величии и непобедимости германской армии, чтобы я сама отдала бы в его распоряжение свою душу и тело. Тоже мне, Мефистофель доморощенный нашелся. Примечания авторов: интендатуррат — в зависимости от обстоятельств может обозначать как капитана, так и майора интендантской службы вермахта. Ланге — означает длинный. Сказать честно, вчера вечером герр Ланге по самые уши накушался русского самогона в компании таких же офицеров-забулдыг, и ему было не до меня. Еще бы — в дом его под белы руки приволокли двое рядовых, а сам он был в таком состоянии, что вряд ли отличил бы женщину от свиньи. Не знаю, что они там отмечали, но из разговоров солдат, которые всегда в курсе делишек своего начальника, было понятно, что интенданты — люди небедные, и наряду с грабежом в пользу германской армии успевают еще пограбить и для себя, любимых. По крайней мере, никто не отправляет так много посылок своим родным и близким в Германию, как офицеры интендантской службы. Но я боюсь, что уже сегодня вечером герр интендатуррат будет достаточно трезв для того, чтобы сперва приступить к самовосхвалению и уговорам, насилуя мою душу. Слишком уж по-хозяйски он смотрит сейчас в мою сторону. Разумеется, я ему не поддамся, и тогда он позовет на помощь солдат, после чего приступит к прямому насилию над моим несчастным телом. И убежать мне тоже не удастся, потому что, во-первых — в руках немцев тогда останется моя мама, а во-вторых — весь город заполонен проклятыми солдатами в мундирах мышиного цвета, и мне вряд ли дадут даже приблизиться к лесу. Я уже представляла себе, как мальчишки будут дразнить меня «немецкой шлюхой», а соседки, поджимая губы, отворачиваться в сторону как от прокаженной… Но тут произошло нечто, что изменило мою дальнейшую жизнь. Два сильных взрыва, прозвучавших где-то на южной окраине, и вспыхнувшая затем интенсивная пулеметная стрельба прозвучали для меня как возвещающий о спасении глас ангельской трубы, а мой «кавалер», напротив, встревожился. Позвав своего денщика Мартина, герр Ланге приказал ему немедленно выяснить, что там, черт возьми, происходит, и что ему в связи с этим вообще делать. Денщика не было минут десять или пятнадцать, а стрельба тем временем приближалась. В отдалении — примерно в районе Вокзальной улицы, стал слышен тяжелый низкий гул, немного похожий на гул тяжелого товарного поезда. Некоторое время спустя денщик вернулся с побелевшим от волнения лицом и трясущимися руками, и сообщил, что с юга наш город атаковала крупная моторизованная часть Красной армии. Одним словом, много танков, много очень злых русских солдат, и почти у каждого в руках по пулемету. Плешивый толстяк, брызгая слюной, тут же начал орать, что Мартин немедленно должен уложить какие-то особо ценные вещи, а он тем временем займется строптивой девкой, то есть мной. Сказав это, он двинулся в мою сторону, на ходу засучивая рукава, а я, отступая от него шаг за шагом, испуганно прижалась в угол. Но, видимо, терпение у Всевышнего по отношению к этому человеку уже закончилось, потому что через распахнутое настежь окно я увидела, как со стороны железнодорожной станции по улице, прямо возле нашего дома, рыча мотором, медленно проезжает танк незнакомого мне вида с остроконечным носом, а за ним трусцой бегут солдаты в такой же незнакомой темно-зеленой мешковатой форме, оттопыривающейся набитыми карманами в самых разных местах. Но самой заметной деталью их внешности были поднятые на лоб очки-консервы, примерно как у немецких мотоциклистов, на которых я уже имела честь насмотреться. Проехав чуть дальше, танк остановился и начал стрелять куда-то вперед из пулемета и скорострельной пушки, а следующие за ним солдаты частью укрылись позади него, а частью рассыпались в цепь, и принялись стрелять из своих коротких карабинов в ту же сторону, куда и танк. Перепуганный Мартин потянул было с плеча свою винтовку, и тут я завопила что было сил: — Спасите, люди добрые! Помогите! Тут немцы! Грабят! Убивают! Насилуют! Едва только я закричала, перепуганный немецкий офицер вытащил из кобуры маленький никелированный, почти игрушечный пистолетик и направил его в мою сторону. — Молчите, фройляйн, или я убью и вас и вашу мать, — неожиданно тонким голосом взвизгнул он. Издавая вопль о помощи, я надеялась, что Мартин все-таки не ошибся, и немцев атакуют действительно русские, а не какие-нибудь там марсиане, уж больно не по-здешнему выглядели эти солдаты. Но действительность оказалась даже лучше любых моих ожиданий — на мой крик обернулись сразу трое одетых в темно-зеленую форму солдат. Один из них застрелил Мартина, едва тот показался в окне. Получив две пули в грудь, денщик герра Ланге бесформенным мешком повис на подоконнике, выронив свою винтовку. Двое других солдат в зеленом, откликнувшихся на мою просьбу о помощи, метнулись под стену дома, пропав из виду; и почти тут же в сенях тихо скрипнула дверь, будто в дом вошел большой, опасный, но очень осторожный зверь. Два зверя — потому что вслед за шагами первого человека стали слышны такие же тихие шаги второго. Услышав эти вкрадчивые звуки, мой незадачливый ухажер резко развернулся и направил свой пистолет на мою старенькую маму, которая, застыв изваянием, сидела прямо напротив входной двери и видела все, что происходит в сенях. Это он сделал зря, потому что я скорее сама погибну, а маму в обиду не дам. Как кошка, я молча прыгнула ему на спину и, обхватив немца сзади, схватила его за запястья и потянула их вниз. Ну и что, что он мужчина, а я девушка. Жили мы с мамой вдвоем, и многое, что в других семьях делают мужчины, приходилось делать мне. Например, колоть дрова. Пилят-то их нам добрые люди — родители и старшие братья маминых и моих учеников, а вот колоть дрова я привыкла самостоятельно. Летом, когда нужно топить только печь и баню, это еще ничего, а вот зимой иногда так намашешься топором, что просто руки отваливаются. Ну и силушка в этих руках через то у меня неженская, поэтому, когда я потянула этого Ланге за руки, тот от неожиданности выстрелил два раза в пол прямо перед собой. Больше он сделать ничего не успел. В комнату ворвались те двое в зеленой форме и пришли мне на помощь, завернув бедному интендатуррату Ланге руки за спину и поставив его в весьма неудобную позу, когда та точка, на которой человек сидит, находится выше головы. Потом я узнала, что в будущем такая поза называется «пьющий олень» и считается весьма неприличной. Если это так, то я очень рада, ибо своими приставаниями этот тип заслужил и не такое. И вот бой закончен, наш Сураж освобожден от немцев, мы с мамой сидим и вместе с нашими спасителями пьем чай. А их, между прочим, целых девять молодых, симпатичных и, что самое удивительное, образованных парней, а боевая машина стоит у нас во дворе. Сказать честно, я сама бегала к их самому главному командиру и попросила, чтобы к нам на постой определили именно эту команду. Их батальон остается в городе гарнизоном, а в ближайшее время тут встанет весь их полк, который будет оборонять наш Сураж. Так что наше знакомство немного затянется, чему я честно очень рада. Не каждый же день удается свести знакомство с пришельцами из иного мира или, точнее, иного времени, но в тоже время тоже русскими. Удивительнейшая новость — потомки пришли к нам на помощь, чтобы помочь разгромить этих мерзких гадких немцев. Мы сидим, пьем чай и ведем с мальчиками разговоры за жизнь. При этом и заварку в белых бумажных пакетиках, и кусковой сахар, и все прочее, что положено к чаю, достали из своих сухих пайков наши гости. От нас с мамой понадобились только самовар, кипяток и еще баночка прошлогоднего брусничного варенья. Должна сказать, что едва я взялась за топор, чтобы заготовить дрова для готовки обеда, как инструмент был у меня отобран и молодые люди сделали все сами. И покололи дрова, и сложили их в поленницу. Идиллия, да и только. И хоть из-за отсутствия подходящей партии я никогда не планировала выйти замуж, но сейчас меня посетила мысль, что из этой компании я могла бы выбрать себе жениха на любой вкус, цвет и размер. Не зря же мама поглядывает на меня с такой странной задумчивостью. Наверное, прикидывает, кто из этих молодых людей мог бы стать моим мужем. Немного подумав, я решила, что все же никто. Ведь все они на четыре-пять лет моложе меня. Вот их взводный командир, старший лейтенант Родионов (то есть, на старые деньги, поручик) был бы мне в самый раз, но только он на меня — такую умную, красивую и добрую — и вовсе не смотрит, только разок зашел глянуть, как тут его орлы, и не обижают ли они двух одиноких женщин. Нет, спасибо, не обижают, но вы все равно заглядывайте, Вадим Борисович, будем вам очень рады. Эх, как бы я хотела выйти замуж за одного из этих молодых офицеров и жить в России будущего, где у власти и в помине нет большевиков — среди таких же умных, красивых, сильных и свободных людей как я сама… И самое главное — чтобы вместе со мной жила моя милая мама, которая сделала для меня все, что могла, и которой я теперь должна отплатить тем же самым. 20 августа 1941 года. 11:25. Брянская область, 20 км севернее райцентра Сураж, деревня Смольки, Костюковичского района, Могилевской области, Белорусской ССР. Получив сообщение, что по дороге навстречу его батальонной тактической группе катит сам командующий 24-м моторизованным корпусом генерал танковых войск Гейр фон Швеппенбург, командир БТГр-1 майор Потапов одновременно обрадовался и огорчился. Обрадовался он тому, что уничтожение или пленение командира корпуса должно было дезорганизовать боевые подразделения еще не понесших серьезных потерь 10-й моторизованной, 4-й танковой и 1-й кавалерийской дивизий, что, несомненно, облегчит развертывание группировки российских войск на запортальном плацдарме. Огорчился же он потому, что таких персонажей положено брать живьем в максимально неповрежденном состоянии, ибо корпусной командир — это секретоноситель высшего уровня. А это значит, что для захвата штаба 24-го моторизованного корпуса необходимо останавливаться и искать место для засады. Организовано все должно быть так, чтобы, с одной стороны, моторизованный батальон охраны штаба оказался помножен на ноль весь до последнего человека, а с другой стороны, чтобы все жирные штабные крыски (а не только командир корпуса) остались целыми и невредимыми. Беседовать с немецкими штабными будут весьма охочие до истины товарищи из разведотдела армии — а это такие специалисты, что у них заговорит и мумия фараона Тутунхамона, причем без всякого рукоприкладства. Более осведомленными лицами с немецкой стороны является только сам Быстроходный Гейнц и его штабные. Но того вместе с его штабом в окрестностях района Сураж-Унеча больше нет. Дело в том, что как раз в эти дни на левом фланге наступающей 2-й танковой группы 46-й моторизованный корпус, продвигающийся вдоль дороги Рославль — Брянск в районе под Клетня-Жуковка, столкнулся с упорным сопротивлением войск 50-й советской армии. Район Жуковки — это узкое, всего 5–6 километров, танкопроходимое дефиле между двумя заболоченными лесными массивами, через которое проходит дорога Рославль-Брянск. Обороняться на такой позиции против танкового натиска при наличии минимально необходимых средств ПТО можно долго и со вкусом, ибо обойти этот рубеж невозможно. В связи с этим Гудериан, оставив дела в району Сураж-Унеча на командира 24-го моторизованного корпуса, со всей своей оперативностью убыл в район Клетни. А жаль, а то бы попался голубчик вместе со всем своим летучим штабом нашим передовым частям — либо возле портала, либо при захвате Суража. Но чего нет, того нет, командующий лучшим моторизованным корпусом вермахта — это тоже весьма неплохо. Что касается герра фон Швеппенбурга, то он владел информацией о сложившейся обстановке всего лишь на вчерашний вечер, и пока был не в курсе проводимой контроперации. Ну а как ему быть в курсе, если штабная радиостанция 3-й танковой дивизии вышла из строя во время внутрипортального взрыва, и починить ее до захвата российскими войсками выхода из портала не успели. Ну а дальше случилось то, что случилось, в портал начала входить передовая в российской группировке 144-я мотострелковая дивизия, за несколько первых часов контроперации в оперативной пустоте расширившая плацдарм на севере до Суража, на юге до Унечи. Единственное, что беспокоило герра генерала, так это то, что все попытки выйти на связи с дивизиями корпуса оказывались неудачными из-за царящих в эфире помех. Но ничего, вскоре он прибудет на место и во всем разберется лично, как следует, взгрев этого выскочку Моделя за то, что тот вздумал самовольничать, в то время как другие исправно выполняют поступившие приказы. Местом для засады на штабную колонну 24-го моторизованного корпуса майор Потапов выбрал между деревнями Смольки и Смольковская Буда. Местность там в основном открытая, поля и луга, но имеют место еще и разделяющие их небольшие рощи, пригодные для маскировки танковой засады. В принципе, на этой позиции батальонной тактической группой можно ловить не только штабную колонну, но и полнокровный танковый полк вермахта, после чего множить его на ноль — деться ему будет некуда. Но, как говорят товарищи хохлы — шо маемо, то маемо. Танковая и одна мотострелковая роты без одного взвода были размещены и замаскированы по правую сторону от дороги на опушке рощи неподалеку от деревни Смольки. Основное направление стрельбы вдоль дороги. Еще две мотострелковые роты и минометная батарея укрылись небольших рощицах, вытянувшихся в цепочку по левую сторону от трассы. Основное направление стрельбы поперек дороги. Именно вторая группа — это главная ударная сила засады, а первая в случае необходимости должна поддержать ее огнем и еще, в случае чьих-то попыток сбежать на своих двоих в чисто поле, догнать этих нехороших людей и повернуть их обратно. Последняя, третья позиция засады из одного мотострелкового взвода расположена почти на окраине в садах деревни Смольки. Три боевые машины пехоты и двадцать один боец десанта ждут не дождутся тех неприятелей, которые на скорости попробуют проскочить мимо основной засады. И вот засада готова и полностью замаскирована, не хватает только дорогих гостей. Первыми мимо нее примерно в полукилометре перед колонной проскочили с десяток мотоциклов с колясками головного дозора. Сама штабная колонна состояла из идущей в голове «тройки», следующей за ней двух «двоек», «Ганомага» с охраной, радийного «Ганомага», грузовика с солдатами, штабного автобуса, «Хорьха» с генералом, нескольких «Опелей» со штабными чинами пониже, снова штабного автобуса, снова грузовика с солдатами, еще двух «Ганомагов», и замыкал колонну снова танк «двойка». Еще несколько мотоциклов без колясок ехали по дороге рядом с легковыми машинами, перевозившими чинов штаба — то ли в качестве почетного эскорта, то ли в качестве курьеров, в любой момент готовых умчаться с важным поручением, а скорее всего, в качестве и того, и другого. Майору, наблюдающему в бинокль за происходящим с правого фланга своей засады, эта немецкая колонна показалась стадом беспечных баранов, которые, весело блея, идут прямо на бойню в объятия мясников. Стрельба по сигналу началась почти на всем протяжении колонны, но все-таки первым был уничтожен головной дозор. Цель групповая, относительно малоподвижная, под прицелами трех пушек и трех пулеметов боевых машин пехоты просто обреченная на уничтожение. Мотострелкам почти не пришлось вручную править недоделки автоматического пошива, немецкие мотоциклисты и без того по большей части оказались мертвыми. Основная часть колонны, попавшая под стрельбу из автоматических пушек в борт, тоже чувствовала себя неважно. С дистанции в сто метров под углом, близким к девяноста градусам, пушки БМП-2 дырявят не только автомобили, жестяные «Ганомаги» и тонкошкурые «двойки», но еще с легкостью пробивают бортовую броню «троек» и «четверок», которых тут, кстати, не было. Получив в борт сразу полсотни снарядов от двух БМП сразу, причем почти в упор, головная «тройка» резво вспыхнула — все произошло так быстро, что экипаж не успел даже попытаться выбраться из машины. Впрочем, остальной охране тоже было ничуть не веселее — «двойки» бронебойными снарядами из пушек БМП на дистанциях до километра пробиваются со всех ракурсов, а «Ганомаг» — это и вовсе консервная банка, пробиваемая даже из ПКТ, а о грузовиках с солдатами и говорить нечего. Плотно упакованное мясо, пропущенное через измельчитель. Малоаппетитное зрелище, а вблизи особенно. Только некоторым счастливцам повезло покинуть свои машины, но только для того, чтобы обнаружить, что их со всех сторон окружают люди и боевые машины угрожающего вида. Не у каждого офицера или генерала достаточно духа для того, чтобы отстреливаться из табельного пистолета от шести десятков танков и трех сотен отборных головорезов. Особенно на фоне жарких бензиновых костров, только что бывших танками, бронетранспортерами и грузовиками охраны. Совсем не надо быть Гинденбургом, чтобы понять, что неизвестное подразделение, устроившее засаду на штабную колонну 24-го моторизованного корпуса, к войскам Рабоче-крестьянской Красной Армии имеет весьма отдаленное отношение. Где танки БТ и Т-26, где пулеметы «максим» и трехлинейные винтовки, где, наконец, неуклюжие, неловкие красноармейцы, кое-как экипированные и едва обученные держать в руках винтовку, а также их медлительные, туповатые командиры, которых как раз немцы били согласно суворовским заветам «не числом, а умением»? Эти же, совсем наоборот, своей техникой и оружием, помноженными на умение с ними обращаться, сами побьют кого угодно. Генерал фон Швеппенбург, когда его вытащили из «Хорьха», отобрали табельное оружие и поставили перед майором Потаповым, был просто в шоке. А то как же, только что он был командующим одного из лучших моторизованных корпусов вермахта, а теперь он пленный, и стоящий перед ним офицер смотрит на него презрительно, как на насекомое, будто думает, раздавить его сейчас или дать еще подергаться. Едва отойдя от первого шока, герр генерал смог задать своему пленителю только один-единственный вопрос: — Кто вы, черт возьми, такие, и откуда взялись? Но майор только непонимающе махнул рукой, и пленного генерала увели. Ну не готовили наших военных к войне именно с германской армией. С английским языком у майора было вполне прилично, пленного он бы мог допросить без переводчика, а вот с немецким языком просто никак. Задание выполнено, но на душе у него остался какой-то нехороший осадок. Вот пленный генерал, большая птица высокого полета. Но стоил ли он того, чтобы мудрить засаду и терять темп в рейде? Какие великие тайны этот Гейр фон Швеппенбург может раскрыть нашим разведчикам, когда все войска его корпуса и так уже как на ладони, и знаем мы об их местоположении и направлении движения, как бы не больше, чем их собственный командующий, которому и докладывают-то не обо всем? И даже то, о чем ему доложили, в силу сверхманевренного характера этого сражения может стремительно устареть. Дезорганизовать же управление 24-м моторизованным корпусом можно было, просто с ходу раздавив штабную колонну гусеницами и перестреляв из пулеметов и автоматов всех пытающихся спастись бегством. Времени на это ушло бы раз в десять меньше, а результат был бы таким же. И вообще, такими операциями должны заниматься профильные товарищи, спецназ ГРУ и силы специальных операций. У них и опыт, у них и снаряжение, да и других, общевойсковых задач им тоже не ставят. Но они еще не прибыли. К тому же генерал со своим штабом сам выскочил им лоб в лоб, и тогда взять его живьем вместе со штабом показалось хорошей идеей. А теперь теряй время, сиди тут и жди, когда прилетят вертушки с представителями разведотдела дивизии — забирать пленных и прилагающееся к ним секретное барахло, в том числе ворох оперативных карт и секретную машинку, именующуюся «Энигмой». Или оставить здесь одну мотострелковую роту из трех, придав ей одну «Тунгуску», танковый взвод и пару минометов, а остальными силами продолжить задание по разгрому авангарда германской кавалерийской дивизии. Но после этого сразу назад, в Сураж, ибо автономность по топливу и боеприпасам уже подходит к концу. Майор Потапов так и сделал, и всего через час БТГр-1, действующая в составе без одной роты, в пятнадцати километрах на север от места засады в лесном массиве, расположенном между деревнями Белынковичи и Новые Самотевичи, огнем и гусеницами раздавила колонны 1-й кавалерийской дивизии, которой не помог даже 40-й противотанковый батальон. Да и как он мог помочь на узкой дороге, когда лобовую броню Т-90, «колотушки» не пробивают даже в упор. Да что там лобовую. Для самой массовой немецкой тридцатисемимиллиметровой противотанковой пушки танк Т-90 неуязвим во всех проекциях и с любой дистанции. Единственный способ подбить эту машину — поставить на прямую наводку пятнадцатисантиметровую дивизионную гаубицу. Но это орудие настолько тяжелое и неповоротливое, что использовать его в качестве тяжелой противотанковой пушки можно только от безысходности, а добиться успеха реально только при большой удаче. Но вернемся к немецкой кавалерийской дивизии. Когда из-за небольшого поворота дороги (всего-то 5о, но того, что там творится за поворотом, не видать) прямо в лоб 1-му кавалерийскому полку один за другим на шестидесятикилометровой скорости вылетели девять танков Т-90, это был шок и трепет. Массовое ДТП со смертельным исходом, а также пушечно-пулеметной стрельбою. Кто не успел убраться с проезжей части, был сбит или раздавлен. Остальные немецкие кавалеристы, выжившие во время первой атаки, спасаясь от огня пушек, пулеметов и автоматов, следующих за танками БМП-2 с десантом, убрались поглубже в лес и там на некоторое время затихли, выжидая, пока не прекратится это яростное буйство. И если головной кавалерийский полк понес тяжелые потери в личном составе (до 70 %), в основном из-за неожиданности нападения, то в остальных полках потери были значительно скромнее. Немецкие солдаты и офицеры сразу сообразили, что лучше всего дать коню шенкелей и убраться с пути взбесившихся железных коробок, которые вихрем несутся по шоссе, снося на своем пути все живое. Но, например, упряжки с 105-мм гаубицами в 1-м конноартиллерийском полку в лес свернуть не могли, как и повозки с имуществом 40-го саперного батальона и 86-го батальона связи, материальная часть которых была утрачена в полном объеме. Правда, связисты, перед тем как разбежаться, успели слегка нагадить. Так как установленные у Красновичей «глушилки» сюда, за пятьдесят километров, не доставали, то они успели послать сообщение «атакованы русскими танками» после чего связь немецкого командования с 1-й кавалерийской дивизией прервалась и больше не возобновлялась. И добро бы они попытались связаться только со штабом 24-го моторизованного корпуса; сообщение, посланное на экстренной волне, слышали и в штабе 2-й танковой группы у Гудериана и в штабе поддерживающего группу армий «Центр» 2-го Воздушного флота. Именно там на уничтожение обнаглевших русских «роликов», которые вздумали кататься там, где не следует, и решили послать штаффель пикирующих бомбардировщиков Ю-87 из состава 2-й группы 1-й штурмовой эскадры (немецкое обозначение: StG-1/II). А майор Потапов, сделав с немецкими кавалеристами все свои дела, сообщил об этом своему командованию и получил приказ для пополнения топливом и боеприпасами отойти к деревне Смолевичи, куда с наступлением темноты должен был прибыть конвой с топливом и боеприпасами. БТГр-1 в ближайшие день-два предстояло еще несколько таких же лихих рейдов. Продвижение немецкой пехоты к будущему рубежу обороны плацдарма нужно было по возможности замедлить, ибо на организацию самого этого рубежа требовалось дополнительное время. К тому же была еще одна, точнее две проблемы. Во-первых — для обороны развернутого на север рубежа протяженностью в сорок восемь километров, своими флангами упирающегося в непроходимые болота, по боевому уставу тридцать восьмого года требовалось не меньше четырех полнокровных стрелковых дивизий. Во-вторых — прежде чем занимать оборону фронтом на север, было необходимо устранить угрозу со стороны 4-й танковой и 10-й моторизованной дивизий противника, находящихся южнее предполагаемого рубежа обороны. 20 августа 1941 года. 14:25. деревня Борейки, Костюковичского района, Могилевской области, Белорусской ССР. Ротный командир 125-го стрелкового полка 6-й стрелковой дивизии РККА лейтенант Виктор Петрович Ростовцев Уже два месяца мы отступаем, огрызаемся, и снова отступаем, чтобы огрызнуться на очередном рубеже и вновь отступать. От первоначального состава нашего полка 22-го июня, встретившего войну на границе и под натиском врага оставившего город Брест, к настоящему моменту почти никого не осталось. Большая часть бойцов и командиров погибли, сражаясь внутри Брестской крепости, остальные пали на длительном и опасном военном пути, стоя в нерушимых стальных оборонах и с боями выходя из смертельно опасных окружений. Это окружение у нас, кстати, уже третье и выходим мы из него, считай что, последними. Дело в том, что подвижность нашей группы сковывает командир нашего полка майор Маркин, несколько дней назад получивший тяжелое осколочное ранение, вызвавшее тяжелое нагноение. Из-за этого мы не можем оставить его у местных жителей, потому что тогда он обязательно умрет от этой раны и его смерть будет на нашей совести. Товарища майора надо срочно доставить в госпиталь, но, к сожалению, пока мы не вышли из окружения, это невозможно. Кстати, сам Михаил Иванович несколько раз просил, чтобы оставили его у добрых людей, но мы не соглашаемся. Все знают, что бросить своего командира — это все равно, что бросить боевое знамя полка. Знамя мы тоже сохранили и очень этим гордимся. Пусть сейчас в нашей группе всего три десятка бойцов и командиров, но пока с нами командир и знамя, мы и есть 125-й стрелковый полк, пусть и сточившийся почти под ноль за время боев. Вырвавшись, а точнее просочившись, из кольца окружения под Костюковичами, мы медленно двигались на юг, используя для прикрытия сплошные белорусские леса. Но все когда-нибудь кончается, кончились и густые леса. Дальше на юг, на пару десятков километров, лежала открытая местность, передвигаться по которой днем довольно опасно, так как сила сейчас не на нашей стороне. Поэтому хочешь, не хочешь, но приходится использовать обретенные за два месяца войны особые умения скрытно передвигаться по болотисто-лесистой местности, и в случае необходимости атаковать врага внезапно, чтобы тот не успел опомниться. А так как бойцов в нашем «полку» едва наберется на полнокровный взвод, то нападать лучше на мелкие подразделения, не ожидающие нашей атаки. Крупная добыча, что-нибудь крупнее отделения фуражиров при одном грузовике — не для нас. Вчера мимо нас на юг прошли вошедшие в прорыв немецкие танковые части, а это значит, что через два-три дня здесь будет довольно людно, ведь вслед за танками пойдет пехота, а эти заразы такие дотошные, что не стесняются заглянуть в каждую щель. Поэтому, хорошенько отдохнув днем, следующей ночью мы планировали проскочить за спиной у немецких танкистов в том зазоре, который обычно бывает между ними и приотставшей пехотой. Видали мы уже немецкие прорывы, причем во всех видах. Поэтому, расположившись на дневку неподалеку от южной опушки лесного массива, мы выставили секреты и дозоры, чтобы уберечься от внезапного нападения. Мало кто будет шататься по лесам, и немцы не исключение. Бывали уже случаи раньше. Кроме того, я разослал во все окрестные деревни разведывательные группы из трех-четырех человек, с заданием пошукати у местного народа на тему, чего бы пожрать. А то патроны у нас еще есть, а еды уже нет. Но все пошло совсем не так, как ожидалось. Первыми тревогу забили бойцы, которых я послал в самую ближнюю деревню под названием Борейки, с заданием выяснить были, ли там немцы и вообще прояснить складывающуюся обстановку. Эта деревня находилась на некотором отдалении от дороги Сураж — Костюковичи, но с ее околицы хорошо просматривалось все, что творилось на этой важной для немцев трассе. Михаил Иванович говорил, что по этому шоссе, на котором больше нет наших войск, немецкие танки смогут выйти в тыл нашему Юго-Западному фронту — и тогда получится так же, как и под Минском, то есть очень нехорошо. Мы сами эти танки остановить попробовали, но не сумели. Просто не хватило сил, и теперь нам осталось только наблюдать за происходящим, сжимая кулаки от бессильной ярости. И тут мои вернувшиеся из разведки бойцы докладывают, что из Смольков и Смольковой Буды (это деревни на самой дороге в трех-пяти километрах от Бореек) прибежали мальчишки сообщившие, что в их деревни с юга, со стороны Суража, на танках и бронемашинах приехали какие-то странные люди не нашенского облика, хотя между собою говорят по-русски. На вопрос: «чьи вы будете?», незнакомцы смеются и отвечают, что они марсиане и танки у них марсианские. Наверное, это они так шутят, но до прояснения обстановки пусть будут «марсианами». И тут я подумал, что требуется сходить и посмотреть, что это за люди, эти самые «марсиане», чем они дышат, русские по языку, но ненашенские обликом. И самое главное — выяснить, откуда они образовались в самой середке немецкого наступления — там, где нет и не может быть наших войск. Одним словом, я предупредил товарища майора, что отправляюсь на разведку, взял с собой двух бойцов, которых знал еще с брестских времен, и мы пошли… Того, что творится между Смольками и Смольковой Будой, с околицы Бореек видно ни хрена не было — обзору мешали расположенные между ними рощицы и редкие купы деревьев. Тогда мы с бойцами решили, что не будет ничего страшного, если мы пройдем еще километра полтора и скрытно понаблюдаем за происходящим в бинокль с опушки небольшой рощи. А то не нравятся мне такие сюрпризы. Но не успели мы выступить в путь, как на дороге образовалось еще одно явление. С севера, от Костюковичей, по дороге на Сураж ехала хорошо охраняемая немецкая колонна — по всем признакам, штаб дивизии или корпуса. Добыча совсем не нашего масштаба, ведь у врага в охране были даже танки, а у нас только винтовки, пара гранат и ручной пулемет «Дегтярева». Была мысль прихватить с собой брошенную на поле боя «сорокапятку», но из расчета в живых там остались только заряжающий и ездовой, из-за чего орудие пришлось бросить, тем более что и лошадей для запряжки тоже не было. Но вот засевших в Смольках «марсиан» охрана врага, видимо, не смущала. Едва немецкая колонна заехала за поворот дороги и скрылась за деревьями, как там разгорелась такая интенсивная стрельба, что небу стало жарко. Судя по звуку, стреляли из автоматических пушек и тяжелых пулеметов, типа ДШК. Видимо, это действительно была танковая часть — огонь велся из множества стволов сразу. Очевидно, что первыми же выстрелами «марсианам» удалось подбить все немецкие танки и бронетранспортеры, так как ответного огня не последовало, и сразу после начала стрельбы над верхушками деревьев в небо поднялись столбы густого черного дыма. Потом стрельба оборвалась так же внезапно, как и началась. Мы с бойцами переглянулись. Даже с этой дурацкой опушки все равно не было видно того, что творится примерно на километровом отрезке дороги между двумя вышеназванными деревнями, где и происходили основные события. Все закрывала собой деревня Смолькова Буда с ее домами и садами. Нужно было искать более удобную позицию для наблюдения. Немного подумав, я решил, что если пройти по поросшему кустарником руслу протекающего поблизости ручья, то можно скрытно выйти на опушку соседней рощи, откуда интересующий нас отрезок дороги откроется как на ладони. Но не успели мы тронуться в путь, как увидели, что из-за деревни Смолькова Буда по дороге в северном направлении выступила танковая колонна «марсиан». Видал я и наши КВ с тридцатьчетверками, и немецкие «тройки» с «четверками»; видал я их и исправными, на ходу, видал брошенными и подбитыми, но таких танков, как сейчас, до этого дня я не видел ни разу. Первое, что бросалось в глаза — это приплюснутые, заостренные обтекаемые формы корпуса, и длинная, выступающая вперед на половину корпуса, пушка корпусного калибра. Таких танков-монстров (я специально пересчитал) в колонне было тринадцать штук. Следом за ними двигались машины попроще и полегче, пушки которых с такого расстояния даже в бинокль выглядели как длинные тонкие линии. Наверное, это и были те самые мелкокалиберные скорострелки, частые очереди которых мы слышали совсем недавно. Сверху на этих легких танках густо сидела «марсианская» пехота, и я еще здорово удивился, ведь все наши уставы и инструкции категорически запрещали перевозку красноармейцев на броне танков и прочих боевых машин. Но, видимо, у этих «марсиан» все не как у людей, и совсем другие уставы, поэтому им закон не писан. Судя по количеству выезжающей из Смольков техники, неудивительно, что сопротивление охраны немецкой колонны было сломлено в такие короткие сроки. Я не был уверен, все «марсиане» покинули деревню Смольки или там осталось какое-то их подразделение. Уж очень не хотелось бить ноги и идти в обход только для того, чтобы узнать, что деревня пуста и все пришельцы отправились на север, навстречу наступающей немецкой пехоте. Но и идти полтора километра через открытое со всех сторон поле тоже было страшновато, и мы с бойцами все же отправились к этим Смолькам в обход. Два месяца войны уже успели научить меня тому, что неуместная лень — это самый верный путь к безвременной смерти и безымянной могиле или же к немецкому плену, который в большинстве случаев означает то же самое. И хоть «марсиане» не немцы (а даже наоборот, дают немцам транды так, что любо-дорого смотреть), но все равно, кто их знает этих чужаков, что они будут делать, если увидят перед собой бойцов и командиров Рабоче-Крестьянской Красной Армии. На дорогу в обход сперва по руслу ручья, а потом по опушке березовой рощи, у нас ушло чуть больше часа. По карте там идти всего-то три километра, но мы шли не по карте, а по лесу, а лес — это не большак*. Когда мы вышли на намеченный рубеж и принялись наблюдать, то убедились в том, что часть «марсиан» осталась в деревне и, более того, намеревается устроить там опорный пункт. А еще зачем тогда несколько легких танков, прицепив себе сзади такую штуку, как у бульдозера, усиленно копали танковые окопы и тут же рядом по очереди махали лопатами бойцы, отрывая свои индивидуальные ячейки и ходы сообщения.