На душе у Верриберда было – как хмурым утром в лесу после ночной бури, погубившей лучшие деревья. – Белый, спроси у ваших стариков. Может, они знают, что это такое было и куда индерг мог увести детей, – попросил седобородый. – Альвригов не жаль, но они одурманили обычных детей. Может быть, они где-то поднимутся наверх… Но в голосе старого вожака было сомнение. – Спрошу, конечно. А теперь я должен спешить. – Погоди… Старшие темных альвов тихонько посовещались. – Ты можешь привести сюда ваших детей, – сказал седобородый. – Мы сумеем их защитить. А взрослые альвы должны защищать сами себя, запомни это. Теперь ступай, белый брат. Верриберда проводили к выходу из пещеры. Снаружи оставались его снегоступы, но сейчас они больше не требовались. Он побежал вниз, и вверх, на рукотворный холм, и опять вниз, и выбежал к озеру. За то время, что Верриберд провел у темных альвов, людей на берегу прибавилось. Он увидел запряженные крепкими лошадьми скользящие повозки и понял – это пришло подкрепление из города. Очень ему не понравилось, что на ночь глядя горожане что-то затевают. Еще меньше ему понравился собачий лай. Ближе всех к озеру стоял шалаш Энниберда. Шалаш Верриберда, где он оставил перепуганного младшего брата, был на расстоянии полета стрелы из большого лука. И плохо было то, что к нему вела не едва заметная на траве и хвое тропинка, а след, оставленный на снегу Эннибердом; след почти незаметный, но если осветить факелом и приглядеться, то виден. А уж если пустить собак… Верриберд поспешил к своему шалашу, сделав порядочный крюк, чтобы выйти не со стороны озера. Он опоздал. Он увидел разоренный шалаш и тело белого альва на снегу. Энниберда закололи рогатиной прямо в сердце. Не было времени, чтобы оплакать брата. Верриберд понесся в глубь леса – предупреждать своих. На бегу он услышал отчаянный предсмертный вопль. Голос был тонкий. Он подумал – видимо, одна из бывших белых альв попалась на глаза горожанам. Спасти ее было невозможно. И Верриберд сделал то, чего сам от себя не ожидал. Подаренный Ураром нож он нес за пазухой. И сейчас впервые в жизни взялся за рукоять оружия. Он должен был защитить себя, чтобы никто не помешал предупредить свой род, своих близких. Поневоле позавидовал Верриберд темным альвам, которые жили все вместе, могли собраться и оказать сопротивление. Отыскивать в лесу поодиночке белых альвов было, пожалуй, непосильной задачей. Первый на его пути был шалаш Элгибенны. Альва, услышавшая далекий шум, стояла возле, одетая так тепло, как только могла, и собирала в дорогу маленькую воспитанницу. – В лесу неладно, – сказала она. – Торопись, – ответил ей Верриберд. – Люди пойдут по лесу, чтобы убить нас всех. – Но за что? – Они решили, будто мы украли их ребенка. – Неужели невозможно им объяснить?.. Мы столько добра им сделали… – Невозможно. Беги. Беги к бурелому, спрячься в глубине, туда они не полезут. – А ты? Верриберд задумался и вдруг присвистнул – он понял, что должен сделать. – Голова моя полна прошлогодней хвои. Я побегу к старику. Кто-то говорил мне, что он умеет рассылать вести по лесу. Теперь самое время пустить это умение в ход – пока еще есть кого спасать. Чтобы добраться до старика, следовало пересечь просеку, известную горожанам, – по ней лесорубы ездили рубить сухостой на дрова. Впервые в жизни Верриберд не перебежал просеку бездумно, а сперва огляделся. Это спасло его – он вовремя заметил сани. Сжав покрепче рукоять ножа, белый альв побежал за кустами, ища место, чтобы безопасно пересечь просеку. Оказалось, те, кто приехал на санях, углубились в лес, и Верриберд налетел на горожанина, одетого, как зимний охотник – в белом балахоне поверх шубы. Нож в ладони оказался быстрее и опытнее головы, набитой прошлогодней хвоей. Видимо, темные альвы снабдили его, когда ковали, боевой магией – не слишком сильной, чтобы нож не стал спорить с хозяином. Единственным незащищенным местом у противника была шея, прикрытая довольно тонкой тканью. Нож сам нашел, куда бить. И после этого обратной дороги у белых альвов уже не было. Сперва – девочка, теперь – мертвое тело… Старый белый альв сидел на пне возле шалаша и слушал лес. Верриберд попытался коротко растолковать ему беду, коротко не получилось. Он был так напуган убийством, что мысли в голове путались. И он, помня обещание, то и дело спрашивал, куда индерг мог увести детей, чтобы темные альвы могли их вернуть. – Я понял тебя, – сказал старик. – Успокойся, сядь, отдышись, теперь все буду делать я. Он подошел к высокой ели и положил полупрозрачные руки на пласты снега поверх еловых лап. Руки задрожали, дрожь передалась дереву. Она ушла через корни и вскоре вернулась. – Надо уходить из Артейских лесов, – решил старик. – Я послал знак тревоги. Но где можно спрятаться – я не знаю. Может быть, нас приютят в Гофлендских лесах. Для этого придется перейти Большой отрог Артейского хребта. Сиди, отдыхай, тебе понадобятся силы, чтобы нести детей. – Я отдохнул. – Сейчас все наши выходят из шалашей. Съешь немного сушеной брусники и ступай к верховьям Лоинне, место сбора – там. – А ты? – Я останусь. Мне они уже ничего плохого не сделают. – Они могут убить тебя. – Не убьют. Я знаю, куда мне уходить. И уйду. А теперь расскажи мне еще раз, что было в пещере. Давясь брусникой, Верриберд уже более связно рассказал про белое безглазое чудище, проходящее сквозь землю. – Плохо дело, если альвриги как-то выманили индерга. Значит, они имеют над ним власть. Слово «альвриги» старика не удивило. – Если бы имели власть – они бы раньше это сделали. А в пещере, я видел, они даже растерялись. Но, скажи, может ли индерг вывести их наверх? – Солнце убивает индергов. Разве что ночью, но… Девочка… Девочка! Вот кто дал силу их заклятиям. – Неужели в них проснулись голоса далеких предков? – Далекие предки умели как-то справляться с индергами, но нам, белым, это знание ни к чему, а темные его забыли. Если альвриги поработят индерга, они смогут путешествовать под землей, не прилагая усилий, не выкапывая ходов. И выходить на поверхность всюду, где только захотят. – Их надо остановить, – сказал Верриберд. – Знаю. Поел? Возьми все мои припасы, уходи и не оборачивайся. – А ты? – Я уйду в другую сторону. Слушайся! Я знаю, что говорю и делаю. И Верриберд послушно побежал к истокам Лоинне, туда, где в один поток сливаются три пробившихся из скалы родника. Старик проводил его взглядом. Некоторое время он стоял, собираясь с духом, потом тихо запел. Это было песней без единого слова – и оттого еще более сильной и грозной. Его губы горели. Если бы он мог их видеть – удивился бы язычкам белого пламени. А может, и не удивился бы. Старик возвращался к далеким предкам и через них шел к их опасным потомкам. Это было единственным средством настичь альвригов. Он не хотел их уничтожать, он собирался навеки лишить их памяти, но ощутил сильнейшее сопротивление. Он усилил свой посыл и покачнулся – ответ был стремительным и беспощадным. Старик понял – альвриги умеют объединять усилия. Теперь уже было не до безобидного лишения давней памяти. Старик знал: отступать некуда, нужно сделать все возможное, нужно призвать на головы альвригов смерть. Рот был охвачен огнем, но другого способа совершить задуманное не было. Старый белый альв воззвал к тому, кто, спасая род людской от давних предков, разделил их на две ветви, белую и темную, каждой дал в удел свое, запретил сплетение ветвей, а также истребил из памяти истинное имя. Он не знал, что это за сила, но он ее чувствовал. Старик стоял на поляне, переливая всего себя в песню без слов, в гуляющий по лицу огонь, и становился все тоньше, все прозрачнее. Теплая накидка и рубаха упали на снег, а старик стал подобен идущему из земной глубины белому лучу. В глубине луча таяло то, что было костями, и медленно осыпалось на снег. Он звал на помощь Солнце, он впервые в жизни произнес тайное имя Солнца – Пламенеющий Убийца. Солнце было далеко, но он знал – отзовется! Рассудок покинул его, остались только голос и воля. И еще слух. До старика донесся рев, вылетевший где-то далеко из звериных глоток. Он ощутил: часть дела сделана, но только часть. Он должен был спасти своих! На большее не хватило сил. И последнее, что он смог, – поняв, что смерть альвригов не в его власти, послать проклятие. Сильное, мощное, из тех, что расплющивают кости и уродуют тело.