1 «Начальнику Нежемского райотдела милиции товарищу Звонареву ТЕЛЕФОНОГРАММА Сегодня, четырнадцатого июня, в двенадцать часов тридцать минут на радиосвязь со мною вышел Черданск. Говорила жена заведующего местным магазином-складом коопзверопромхоза Михеева Анна. Примерно четыре часа назад она решила полить огород и отправилась на реку. Склад-магазин стоит на берегу, и воду она берет вблизи. Зачерпнув воду, Михеева посмотрела на дверь склада. Навесные амбарные замки были на месте, металлическая щеколда с замком на конце перепоясывала дверь, однако положение щеколды было несколько необычным: она пересекала дверь не наискось, как всегда, а прямо. Подбежав к двери, Михеева обнаружила, что у обеих пломб проволока порвана и кое-как, на живульку, скручена. Михеева кинулась звать соседку — Зинаиду Карнаухову. Открыть замки Михеева не могла — ключи от склада у мужа, а он в тайге. Посовещавшись с соседкой, топором сбила замки. Шкурки белки, ондатры, горностая висели в связках на месте. Зато не оказалось ни одной собольей, норковой, лисьей. Михеева не помнит в точности, сколько штук шкурок было, но одних соболей — более двух сотен. Кроме того, из сейфа пропало около шести тысяч рублей и квитанции строгой отчетности. Сейф Михеев запирал, но ключ хранил в письменном столе, на складе. Ключ пропал. Ночью или утром украли меха и деньги, Михеева не знает. Твердо может ручаться только за одно: не раньше полуночи. При складе-магазине она сторож. Без четверти двенадцать сделала последний обход, проверила замки и пломбы, все было цело... Радист районного узла связи Петр Пономаренко. 14 июня, 12 часов 42 минуты». 2 Утро для старшего инспектора уголовного розыска Шатохина было не мудренее вечера. Беспокойство, что время идет, уходят, может быть, самые драгоценные часы, а он лежит себе в постели, хотя толком не знает, как поступить дальше, вытолкнуло его из сна. В считанные секунды натянул брюки и рубашку, босиком, по застланному сплошь цветастыми домоткаными половиками полу прошел к комоду. Верхняя часть боковой стены, около которой стоял комод, была вся завешана почетными грамотами и благодарственными письмами. Они принадлежали хозяйке избы — одинокой старухе-эвенкийке Марии Ольджигиной. В молодости, перед войной, хозяйка была знаменитой в округе охотницей, в Отечественную одна кормила целый поселок сохатиной и медвежатиной. В те годы кто-то из благодарности назвал ее кормилицей. В двадцать лет — и такое прозвище. И оно прижилось. Иначе с той поры ее редко кто звал... Хозяйки в кухне не было. Вчера, предложив ему свою избу для ночевки, она ушла к Карнауховой. Однако рано утром уже вернулась от соседки. Миски — одна с вяленой олениной, другая с хлебом — стояли на кухонном столе, между ними — рассыпанный пучок черемши с крупными, полуаршинной длины стеблями. С краю на металлической подставке чайник. Вечером всего этого не было. Шатохин притронулся к чайнику: горячий, недавно вскипел. Есть пока не хотелось. Чаю бы, пожалуй, выпил. «Попозже», — сказал он себе и вышел из избы. Хозяйку он увидел в огороде. Около бревенчатой кособокой баньки с земляной крышей высилась огуречная навозная грядка, и хозяйка возилась в полунаклоне. — Здравствуй, Мария! — поприветствовал с крыльца Шатохин. Старой охотнице нравилось, когда ее называли по имени, не добавляя сложного, труднопроизносимого по-русски отчества. Шатохин уловил эту слабинку. — Здравствуй, — отозвалась она. Сухая ее низенькая фигурка, точь-в-точь фигурка девочки-подростка, медленно выпрямилась. — Я скоро вернусь, Мария! — сказал он, жестом показывая, что идет на речку умыться. На ее темном, в обильных морщинках, лице появилась улыбка. Она часто-часто закивала. От избы старой таежницы михеевский домик стоял через один. Можно бы зайти сейчас. Сквозь сон, когда светало, Шатохин слышал тарахтенье моторки, мужские голоса. Наверняка Михеев, за которым он посылал карнауховского сына Федьку, приехал — больше кто? Выйдя за калитку, Шатохин поколебался, может, сразу зайти, махнул рукой: успеется, минуты ничего не решают, и отправился к реке. Неширокая, с заросшими пихтачом покатыми берегами, река вся лучилась в этот погожий утренний час. В незамутненном быстром потоке просматривался каждый окатыш, каждый выступ на каменистом дне. Наклонившись с мосточка, Шатохин умылся холодной, сводящей пальцы водой. Вытирая лицо носовым платком, вгляделся в соседний берег. На правом, где раскинулся поселок, лес был вырублен подчистую, а вот к левому, чуть не к самой кромке воды, подступала густая хвойная поросль. Наискосок от мостика была небольшая плешина, и там валялись две неперевернутые лодки. Шатохин покосился на близкую брусовую стену склада-магазина, покачал головой. Мало того, что поселок — крохотулька, всего двадцать два двора, так чья-то умная голова додумалась построить склад для таких ценностей на отшибе. Не обидно бы еще, если бы строили склад в ветхозаветные времена, а то ведь недавно, семи лет не минуло. Тут и подходящего момента особо выбирать не нужно, когда поселок опустеет, на папоротник или рыбу люди отправятся. Ночью с того же соседнего берега переправиться, благо и лодка готовая имеется, или проездом по реке причалить, — и хозяйничай в магазине и на складе. Хоть бы уж лайку к дверям догадались привязать, вон по поселку без толку сколько бродит... Он вчера, прилетев в Черданск с оперативной группой, удивлялся, как раньше никто не соблазнился: и замки, к которым трех ключей из связки не надо пробовать, и охрана, и само местоположение склада — все на чистую совесть людскую да на отдаленность рассчитано... Вчера он не думал, что дело окажется легким, но хотя бы на малейшую зацепочку надеялся. Не тут-то было. Никаких следов. Ни внутри, ни снаружи. И гордость районного розыска — редкий для здешних мест ротвейлер — пес Хан суетливо покрутился по складу, держа морду кверху, выскользнул на крыльцо и застыл к удовольствию наблюдавших за ним с почтительного расстояния лаек. «Пол чем-то полит, запах отбивает», — сказал сержант-кинолог Бахарев. Не удалось схватить кончик нити и с помощью Анны Михеевой. У нее достало сил толково объяснить радисту, как все произошло, а потом она слегла от потрясения. Говорить долго с ней невозможно, состояние такое — в пору вызывать санитарный самолет. Да нового ей и нечего добавить. Как, впрочем, и другим поселковым женщинам. Подводя к полуночи итог, Шатохин мог с грустью констатировать, что не продвинулся в поисках ни на сантиметр. Он не переставал верить в успех, но дело уже казалось запутанным. Уж коли те, кто украл меха, сумели замести первый след, то и дальше у них хорошо рассчитано. И вот сейчас, стоя на мосточке, щурясь от слепящего солнца, он старался вникнуть в эти расчеты. Увлеченный своими мыслями, он не заметил, как сзади подошли. Обернулся на вежливое покашливание. Перед ним стоял худой высокий мужчина средних лет в поношенном сером костюме, в рыбацких броднях со спущенными раструбами. Обветренное остроносое лицо было хмурым. — Михеев я... — сказал мужчина, когда взгляды их встретились. — Приехал вот... — Понятно... — Шаталин покивал сдержанно. Мыслями переключаясь на собеседника, сошел с мосточка, медленно направился вверх, к складу. Михеев на полшага позади — следом. — Как жена? — спросил Шатохин, садясь на ступеньку крыльца. — Плачет. Чего хорошего... — буркнул Михеев. — Говорила жена, что осталось? Михеев покосился на опечатанную дверь склада, заговорил не сразу: — Самые дорогие забрали. Четыреста двадцать шкурок. Соболя и лису в основном. Норки немного... Из сейфа денег пять семьсот. — Ключ-то от сейфа почему не клали подальше? — А меха висели — не деньги? — вопросом ответил приемщик. — В сейфе живые деньги. — И эти живые, — не захотел согласиться Михеев. Он не был трусоват, понимал, что вина его и особенно жены не убавится ни на йоту, независимо от того, будет он поддакивать инспектору или спорить с ним. «Хорошо, в данный момент не принципиально», — подумал Шатохин, спросил: — Почему меха на складе оказались? Когда сдавать положено? — Из края в район когда приезжают, и от нас забирают. — И когда обычно? — По-разному. И весной бывает, и до осени тянется иногда. В прошлом году, как орляк[1] заготовили, вместе с ним и меха вывезли. — И не портятся? — Шкурки-то? — Михеев переступил с ноги на ногу. — Что им сделается. Обезжирены поди. Лишь бы моль не пожрала. — В поселке все знают, что меха не вывезены? — Тут все всё знают, — усмехнулся Михеев. — А в районе? Когда долго не забирают шкурки, не требуете, чтобы приезжали? По рации, скажем, с начальством насчет мехов не говорили? — Нет. Зачем? — удивление мелькнуло в глазах у Михеева. Это удивление выразило куда больше, нежели хотел сказать приемщик. Он привык верить, был искренне убежден, что любой поступок, распоряжение начальства продиктованы здравым смыслом и заботой о деле и не допускал мысли о чьей-то нерасторопности, о головотяпстве. А оставлять на долгое хранение в глухомани в избушке с дверью едва не на подпорочке ценностей на добрую сотню тысяч рублей и думать, что никто не позарится, не соблазнится, — это ли не головотяпство? Конечно, и спрашивать Михеева лишнее. Раз меха тут лежат, какой секрет. Подавив раздражение (приемщик-то ни при чем), Шатохин спросил: — А про папоротник, что всем селом выезжают за ним, тоже всем известно? Михеев опять невесело усмехнулся, пошарил в боковых карманах пиджака, вытащил из правого свернутую несколько раз газетку с потершимися краями и подал Шатохину. — Районка наша. Шатохин обратил внимание на руки. Это были руки вечного трудяги: оббитые, жилистые, с обломанными ногтями и шишками-наростами на сгибах пальцев, со следами многих затянувшихся застарелых порезов и ссадин. При виде этих рук невольно вспомнилось, как вчера эксперт-криминалист Зверев высказал предположение: не сам ли приемщик отмочил такое — уж больно чисто сработано. Шатохин поначалу этого тоже не исключал, но концы с концами не сошлись, и версия быстро отпала. Он безуспешно пытался спорить со Зверевым. «Увидишь, я прав окажусь, сами они», — сказал эксперт на прощанье, садясь в самолет. Что бы он, интересно, сказал, познакомившись с Михеевым? Можно, понятно, и с такими изуродованными работой руками не иметь за плечами крылышек, но уж это разговор по особому счету. Шатохин расправил газетку, сразу выловил заголовок «На заготовку папоротника — всем селом»: «Хороший урожай папоротника-орляка созрел в лесах под Черданском. Охотники-промысловики местного отделения коопзверопромхоза вместе с членами семей не первый год выезжают на заготовку ценного пищевого продукта, идущего на экспорт. Пример на заготовке папоротника подает приемщик пушнины Черданского склада-магазина М. И. Михеев. В прошлом году он вместе с сыновьями-школьниками Михаилом и Сергеем собрал больше всех папоротника-орляка. Нынче Михеевы намерены повторить успех. Массовый заезд в тайгу состоится завтра. Сбор папоротника продлится декаду». Шатохин бегло взглянул на выходные данные: газета за 12 июня. Подписи под заметкой не было, и он спросил: — Кто это писал? — Да корреспондент недавно по рации просил об охотниках что-нибудь, Рассохин. — И часто он пишет о вас? — Да нет. — А в прошлом году о заготовке папоротника было в газете? — Кажется, нет... Точно не было. — Ладно, — Шатохин встал. — Один или с сыновьями приехали?