— Один. — Ступайте пока домой. Я попозднее зайду. Они обогнули угол береговой постройки, вышли к крыльцу магазина. От него широкая тропа в полынной густой заросли была пробита напрямую до михеевской избы. Шатохин простился и некоторое время следил, как неторопливыми крупными шагами удаляется по тропе приемщик. Глядя в широкую сутуловатую спину, Шатохин не испытывал разочарования. Большего он и не рассчитывал получить от встречи. Нетерпеливое беспокойство с новой силой охватило его, когда Михеев, толкнув калитку, скрылся из виду. Нужно позавтракать на скорую руку и отправляться к ботаникам, к пожарникам. Нет. К Ольджигиной лучше не заходить, с завтраком повременить можно, а то, пока ест, пожарники, чего доброго, улетят. В сушь у них работки хоть отбавляй. Газета с заметкой о выезде всем поселком на папоротник была у него в руках. Не думал оставлять себе, получилось нечаянно. Еще раз глазами скользнул по строчкам, покачал головой. Конечно же, заметка ни при чем. Преступники готовились не второпях. И время, когда снарядиться за мехами, вряд ли по заметке выбирали. Однако нужно было выяснить, с чего вдруг эта заметка появилась в газете. И в районном коопзверопромхозе побывать нужно. Шатохин сунул газету в карман брюк и зашагал по дорожке, не круто забирающей от берега. Пожарники размещались в трех километрах от Черданска. Добраться до них не трудно, даже не зная дороги. Рядом с их базой высилась срубленная из бревен двадцатисаженная наблюдательная вышка. Макушка ее ориентиром торчала над лесом. Издали казалось, будто вышка затерта глухим ельником. На самом деле она стояла на краю большого луга в соседстве с лиственничным просторным домом. Еще лет пятнадцать назад тут был метеопост, а после отъезда специалиста дом долго пустовал, пока пожарники не облюбовали его под базу. Луг исключительно чистый, без ухабов, достаточный по длине для взлета и посадки самолетов; родниковое озерко рядом, и до речки с полкилометра — что еще надо. Пожарные бригады, с весны и до листопада квартировавшие в доме бывшего метеопоста, были не местные, одна сменяла другую из года в год. Однако нынешняя команда из республики Коми приезжала второй сезон подряд. Шатохин хорошо был знаком с начальником команды — тридцатилетним коренастым крепышом Тисленко, говорившим с приметным украинским акцентом. Прошлым летом Тисленко останавливался ночевать в районной гостинице. Устроившись в пятиместном номере, он поставил портфель под кровать и пошел прогуляться. Вернулся поздно и лег спать, а утром обнаружил, что из портфеля пропали бинокль и старенький «Фотокор», память об отце, знаменитом некогда черниговском фотографе. Не с кого было спросить, в номере пусто. Без особых надежд он пришел к Шатохину в середине дня, а вечером уже получил обратно пропавшие вещи. Дело было простым, но Тисленко счел его верхом сыщицкого искусства, проникся глубокой симпатией к Шатохину... Начальника отряда Шатохин нашел около дома. Сидя на чурбаке за сколоченным наспех, вкопанным в землю столом Тисленко чинил рацию. Он не удивился приходу Шатохина, может, потому, что приглашал месяц назад к себе в гости. (Правда, просил выбирать погоду попасмурней, лучше всего, когда работает главный пожарник — дождь.) Он поднял к Шатохину осунувшееся лицо, в усталых глазах вспыхнули на мгновение и погасли теплые искорки. Вяло через стол протянул руку. — Рацию грохнул, жалко, — пожаловался, знаком приглашая садиться. Об ограблении Тисленко не слышал. В двух сотнях километров северо-западнее Черданска горела тайга, занялся низовой пожар. Утром позавчера они вылетели туда всей командой и вернулись нынче на рассвете. — Деятели, — выслушав, слабо усмехнулся Тисленко. — Я уж в прошлом году приметил. Все равно что сейф с деньгами среди тайги бросили. Еще бы на ветках шкуры развесили... Слушай, ну я ничем тебе не могу быть полезен. Если ты на моих парней, то... — Почему так обязательно. Может, видели подозрительное что раньше. — Вряд ли. Мы тут в своем котле варимся. Озираться недосуг. — И все-таки. Поговорить надо. — Не, это несерьезно, — запротестовал Тисленко. — Парни манатки не смогли дотащить до крыльца, — махнул он рукой через плечо. (В траве, шагах в пятнадцати от крыльца в беспорядке были набросаны вещмешки, бензопилы, парашюты.) — Полчаса как уснули. Отдохнуть надо. Того и гляди, снова лететь. Сам бы спал, если бы эта дурочка не грохнулась, — кивнул он на рацию. Видя, что Шатохин обиделся и не собирается возражать, продолжал после паузы: — Не дуйся. Ну, разбужу их. О чем говорить с ними будешь? Тебе ж нужно, чтоб они вспоминали. А они про маму не вспомнят сейчас, больше суток не спали, вымотались. Проснутся, поговоришь. А некогда, сам их расспрошу. Договорились? — Хорошо, — подумав, согласился Шатохин и встал. — Куда сейчас? — Тисленко не удерживал. — В экспедицию, к ботаникам. — А дорогу знаешь? — Примерно. — Пойдем, покажу самую короткую, — Тисленко тяжело оперся ладонями о край стола, поднялся. — Там замечательные девочки травку щиплют. Парни мои к ним дорожку проторили. Они прошли под вышкой и чуть углубились в лес. Среди высокого разнотравья впереди мелькнула тропа. Тисленко остановился. — Никуда не сворачивай, через полчаса на месте будешь. Кстати, руководитель у них, профессор Антропянский, мой лучший приятель. Поклон ему. — Поклон? — уловив иронию, уточнил Шатохин. — Ну, доволен будет. Он выселить меня отсюда хотел. Явился, у меня, говорит, важная научная экспедиция, нам нужны нормальные условия. Вроде как нам они не нужны, дурака мы валяем. — Хороший приятель. — Да. Намекнул ему, что без нас его экспедиции ездить будет некуда... Ладно. Я ведь исключительно к тому, что кашу с ним несподручно варить. Тебя где найти? — В поселке, у Ольджигиной. — У кормилицы остановился. Золото старуха. Ну, извини. Не угостил, не пригласил. Сам видишь, в запарке. Тисленко повернулся и, не прощаясь, зашагал обратно. Как и обещал начальник пожарной команды, ровно через полчаса Шатохин выбрел на лесную поляну. Полдюжины одинаковых оранжевых шатровых палаток, словно неошкуренные апельсины, сверкали на траве. Лагерь проснулся недавно, зоревое бдение тут, видно, было не в почете. Девушки бодрые, улыбчивые порхали между палатками. Глядя на хорошенькие их лица, на фигурки в джинсах и маечках, Шатохин подумал, что не зря тропа к лагерю напрямую от пожарников такая широкая. Он постоял на краю полянки, помедлил, решая, в какой из палаток руководитель экспедиции — хочешь не хочешь, не избежать с ним встречи, — и двинулся к крайней палатке. Не успел приблизиться на десяток шагов, как из палатки навстречу шагнул полный лысоватый мужчина лет пятидесяти, в очках, одетый в спортивное трико. — Что вам угодно, молодой человек? — напористо, недружелюбно спросил он. — Вы будете руководитель экспедиции? — Да, я. Профессор Антропянский. Слушаю вас, — взгляд оставался недружелюбным, а в голосе слышалось нетерпение. Шатохин показал удостоверение, в нескольких словах объяснил причину визита. Антропянский нетерпеливо выслушал, на удостоверение едва глянул и спросил: — А почему, собственно, вы обратились к нам? Здесь, как вам вероятно известно, научная ботаническая экспедиция старейшего в Сибири университета. Партия в полевых условиях решает серьезные научные задачи. Неужели вы полагаете, мы имеем общее с уголовным миром? Тисленко не зря предупреждал, что с руководителем ботаников сговориться сложно, однако он, пожалуй, смягчил краски. — Разве я так сказал? — Шатохин с трудом подавил растущее ответное раздражение. — А зачем вы тогда пришли в расположение лагеря? — Видите ли, произошло преступление, — стараясь быть понятым, четко выговаривал каждое слово Шатохин. — Мне нужно поговорить с людьми. — А я повторяю, здесь люди занимаются научными изысканиями, а не подглядыванием за преступниками. Если ваше воображение диктует вам искать их здесь, ошибаетесь. В партии ни одного постороннего человека. Все аспиранты и студенты, я сам подбирал кандидатуры и несу ответственность за каждого. — Даже за то, что они видят и слышат? — Шатохин усмехнулся. — Если угодно — да. — И все-таки, с вашего позволения, я поговорю с людьми. — Пока здесь распоряжаюсь я, ни с кем вы не будете говорить, и с вами никто. Весь лагерь, подвинувшись ближе, с любопытством слушал разговор. Девушки шептались, переглядывались, открыто изучали Шатохина. Немногочисленная мужская часть экспедиции молчала. Не будь сейчас профессора, он был уверен, разговор состоялся бы. Но Антропянский своим присутствием исключал возможность разговора. — А вам не кажется, профессор, — с досадой сказал Шатохин, — что вы берете на себя слишком много и мешаете следствию? — Мне кажется, молодой человек, это вы пришли сюда и мешаете нормально работать. Шатохин пристально посмотрел в глаза руководителю экспедиции, пытаясь понять, с самодурством имеет дело или с глупостью, спросил с издевкой: — Скажите, профессор, вас никогда не били, не раздевали? — Нет. — И вы не жалеете об этом? — Вы что, принимаете меня за ненормального? — Странно, что не жалеете, — словно не расслышав вопроса, сказал Шатохин. В лагере больше делать было нечего. Он с сожалением поглядел на толпившихся за профессорской спиной членов экспедиции и побрел прочь из лагеря. 3 Был полдень, солнце стояло в зените и сильно припекало, когда Шатохин возвратился в поселок. Настроение было скверное. После неудачного визита к ботаникам он наведался еще на Никонову заимку к старику Тобольжину. Старик был не местный — нежемский, а под Черданск переселился лет десять назад. Историю этого переселения знал весь район. В Кургане у него было два сына. Когда он овдовел и ему исполнилось семьдесят, сыновья написали, чтобы продавал дом и перебирался к ним. Не переносивший одиночества, обрадованный старик так и поступил. В спешке отдал свой добротный пятистенок за полцены и подался в Курган. Первые месяцы, действительно, жилось хорошо, а потом пошло вкривь-вкось. Был он колхозник-артельщик и пенсию заслужил с гулькин нос. Выходило, иждивенец прибыл. Сыновья под напором жен дружно отсылали его, словно футбольный мяч, друг другу. И в один прекрасный день подвели черту, посоветовали ему отправляться в интернат для престарелых. Вот тогда он и драпанул без оглядки назад. Выкупить свой родной дом уже не смог. Припомнил заимку, на которой еще в гражданскую парнишкой хоронился от колчаковского набора, да и навострил туда лыжи. Так и жил отшельником на заимке круглый год. Гостевание у сыновей словно влило в него молодые силы. И прежде в лодырях не числился, но после возвращения развернулся, как в лучшие свои годы. Без свободных минуток жил. Летом — пасека, грибы да ягоды; рыбалка да плетенье корзин — круглый год. Самых удачливых черданских добытчиков обставлял в заработке. Только личной прибыли от этого не имел. Раздобыл где-то адрес ближайшего интерната для престарелых и аккуратно переводил выручку от трудов своих «на богадельню». А квитанции переводов заказными письмами сыновьям отсылал. Так и жил, и менять жизнь не думал.