Старик шнырял везде и отличался особой приметливостью, и Шатохин надеялся на него особенно. Однако последние дни Тобольжин безвылазно был на заимке, коптил рыбу — ни много ни мало три центнера — и, встретив Шаталина, принялся выпытывать насчет цен на рыбу в Нежме. Шатохин с жалостью глядел на вздрагивающие, перетрудившиеся на три жизни вперед, руки. Посидел немного и откланялся. Больше при всем желании Шатохин не мог ни с кем поговорить. На полторы сотни верст в округе ни души. Как ни крути, нужно ехать в тайгу. К сборщикам папоротника. Не может быть, чтобы из всей деревни никто ничего подозрительного не заметил. Идя пустынной пыльной улицей поселка, он прибрасывал — вызвать ли вертолет или ехать по реке моторкой? До Марьиной избы оставалось пройти десятка три шагов, когда его окликнули. Шатохин обернулся. Высоко вскидывая ноги, к нему бежал парень в джинсовом, плотно облегающем тело костюме. Шатохин остановился, ждал, пока он приблизится. — Боялся, уедете, не застану, — переводя дыхание, сказал парень. — Тисленко говорил, вы приходили, когда мы спали. Шатохин кивнул. — Сразу договоримся, — начал парень, — мне ни славы, ни имени в протоколе не нужно. Если помогу, добрым словом вспомните, нет — ничего не поделаешь. Идет? Шатохин скользнул взглядом по крепкой, выпирающей из тесной куртки груди, по массивной бляхе пожарной авиалесоохраны, перевел глаза на веснушчатое юное лицо. Согласился: — Идет. — Ну и хорошо, — облегченно вздохнул парень. — На первое июня наблюдатель полетел в сторону Коломинских Грив. И я с ним. Договорились, он меня во Фроловку забросит, деревня старообрядческая по пути. Слыхали, может? Дома там сохранились. Пока он облет делает, я по домам решил пройтись. Может, старина там какая найдется, иконы... Что вы смотрите так? Мне они век не нужны. Тут знакомый один просил. Ну, высадил он меня прямо около домов, там их четыре штуки на правом берегу Каргалы. И один еще, совсем развалина. Времени в обрез, я сразу по домам пошел. Быстро все оглядел, в последнем у печки стою, курю. Слышу, вроде тарахтит вертолет. К окну подошел, гляжу — по противоположному берегу двое бегут к реке. Добежали, вниз прыгнули. И тут же моторка взревела. Мне из окна не видно. Пока на улицу вышел, до берега добежал, только корма и мелькнула на повороте. А тут и вертолет вернулся. — Лиц не успел разглядеть? — Сразу чувствуется, во Фроловке не бывали, — покровительственным тоном сказал парень. — Дома-то не на самом берегу. Метров двести, да речки ширину учитывайте. В плащах да сапогах, это точно. А больше что сказать... — Лодку случайно не запомнил? — Обыкновенная, тут у всех такие. Что-то типа «Прогресса», я в них слабо разбираюсь. В молодости на скутерах гонял, вот их разве что по волне не угадаю. Шатохин еле сдержал улыбку: в какой молодости его собеседник гонял на скутерах, если ему едва ли сравнялось двадцать. — Может, не знакомый просил слетать во Фроловку — знакомая? — спросил Шатохин, налегая на слово «знакомая». — Из университетской экспедиции. — Поспешно добавил:— Договор остается в силе. Парень покраснел, после некоторого колебания ответил: — Ну хорошо, была женщина. Мы вместе летали. Только ее не нужно впутывать. Она не видела. Я ей после, уже в вертолете, рассказал. — А летчик? — Он совсем не знает. — Что ж, спасибо. Кстати, нашла что-нибудь знакомая? — A-а, лампу керосиновую. Я побегу, скоро вылетаем. Парень отошел на несколько шагов, обернулся: — А спасибо мне ни к чему. Лучше уговор помните. Шатохин смотрел ему вслед, но думал о профессоре-ботанике. Есть же люди, которым кажется, что они все за всех знают и отвечать имеют право. От большого ума, от зазнайства или, может, от трусости это — пойди разберись. Но уж любить таких не за что. Рассказанное парнем, возможно, и не существенно, и отношения к ограблению не имеет, однако знать надо... А Тисленко молодец, сдержал слово... Мария во все время разговора с молодым пожарником стояла на крылечке, следила за собеседниками из-под ладони и терпеливо ждала, пока разговор закончится. Шатохин поспешил к ней. — Вот это пошел умыться, — Мария с улыбкой покачала головой. — Три раза чайник совсем остывал, на огонь ставила. Шатохин в ответ только виновато развел руками. На кухонном столе все оставалось, как утром, только в миску с хлебными ломтями хозяйка подложила с полдюжины вареных яиц. Они аппетитно белели, и Шатохин принялся за еду. Мария села за стол напротив, пила мелкими глотками крепко заваренный пахучий чай из огромной, разрисованной бледно-розовыми цветками чашки. По широкому боку чашки серебрилась дарственная надпись. — А что, Мария, — спросил Шатохин, — до Фроловки отсюда дорога была? — Прямо к нам — нет. Они на север, на Инновару ездили. А своротных — целых три. Около пожарной вышки одна, потом много дальше, за заимкой, где Тобольжин живет, а третья вовсе далекая — на лодке с мотором плыть больше часу. — Старуха поставила на стол чашку, махнула рукой, показывая, что плыть нужно вверх, против течения. — Много дорог. — Во все стороны тут их вдоль и поперек раньше было. Купцы еще колеи накатали, по глухим урманам рыскали. Сейчас уж и не найдешь многих дорог, заросли. — И на Фроловку все заросли? — А что дорога. Без нее можно ехать. — По тайге? — Ну и что. Она чистая. Это туда, на север, ноги сломаешь, не продерешься, а тут хорошо. До войны на том берегу телеги держали, на конях за Коломинские Гривы ездили. Шатохин с минуту помолчал, раздумывая. — Слушай, Мария, если я раздобуду мотоцикл (он уже знал, у кого просить мотоцикл, вчера видел в михеевском дворе накрытый брезентом «Урал»), согласишься съездить со мной? — Ты ешь пока, со вчера голодный, — сказала Мария, заметив, что Шатохин, оживившись, отложил в сторонку вилку и хлеб. Она отодвинула допитую чашку, встала из-за стола и вышла во двор. В одиночестве он доел вяленое мясо и пил чай, размышляя, кого пригласить показать дорогу, если Мария откажется, как вдруг в открытую дверь с улицы ворвался резкий рев мотора. Он выскочил на крыльцо. Мария, держась за руль старенького «Ижа», крутила рукоятку газа. Двери сарая, из которого она вывела мотоцикл, были распахнуты. Нагнувшись, не выпуская руля, Мария одной рукой что-то подрегулировала в моторе, перекинула ногу через пружинное сиденье, и «Иж» резко рванул с места, затормозил у крыльца. — Ну ты и молодец, — Шатохин был искренне восхищен. — А я хотел спросить, приходилось ли тебе когда-нибудь ездить на мотоцикле. На заднем сиденье. — Он рассмеялся. — У меня этому тридцать лет почти. А раньше «Харлей» был, после войны сразу купила. — Мотоцикл водишь, а рацией пользоваться не умеешь. Что так? — А так. Не все знаю, — Мария улыбнулась. — Значит, едем? — Не торопи немножко, мотор посмотрю. Путь неблизкий. 4 Шатохин не подумал бы никогда, что по глухой тайге так долго можно ехать на мотоцикле. Но они уже больше часа благополучно катили без остановок. Мария оказалась права: ни густого молодняка, ни высокой травы, ни завалов валежника на их пути пока не встретилось. Поверх повязанной платком Марьиной головы Шатохин вглядывался вперед и видел сплошные наплывающие лапы ельника, темного, словно прихваченного сумерками. В ельнике и впрямь было темновато, хотя день в разгаре — шел четвертый час. Мария ловко поворачивала руль, направляла мотоцикл в просветы между лапами. Ехать было легко, пока лес чуть заметно не пополз на возвышение. На сухой, засыпанной хвойной иглой земле возникли кое-где выпирающие на поверхность корневища. Мария старалась огибать их, но вскоре корни стали попадаться слишком часто, переплетенные между собой, как спутанные канаты на речном причале. Объехать их было невозможно, и Мария повела мотоцикл напрямую. Мотор, басовито и ровно до сих пор гудевший, теперь то и дело захлебывался, переходил с истошного рева на жалобные всхлипы. От сильной тряски у Шатохина прыгало перед глазами. Как ни крепко держался, дважды едва не вылетел из сиденья. Он боялся не тряски — как бы не заглох мотор потрепанного «Ижа». Вот тогда будет номер. Они уже отъехали на добрых семьдесят километров. Выбираться пешком — это верных двое суток. Он не связывался с райцентром, не предупредил руководство о выезде из Черданска, и если застрянут в тайге, будут организованы его поиски. Этого еще не хватало... Однако не было иного выхода, как довериться мудрости старой таежницы: без уверенности в благополучном исходе она бы не пустилась в рискованное путешествие. Шатохин не взялся бы определить, сколько километров они протряслись по корням, но вот к его радости корни под крутящимися колесами пропали, мотор вновь запел спокойно-басовито. Опять замелькали хвойные лапы, но уже ненадолго — мотоцикл вырвался из ельника, впереди, на залитом солнцем просторе, показались избы под тесовыми крышами, с заколоченными окнами. — Фроловка, — впервые за весь долгий путь обернулась Мария. — Давно деревня распалась? — прокричал Шатохин. — Лет, однако, двадцать прошло, — снова коротко обернулась Мария. — Как вышки поставили нефть искать, они и засобирались. Старые, однако, за Инновару, поглуше, перебрались, а помоложе — в город ушли. Мария остановила, заглушила мотоцикл в пяти шагах от берега реки, и, спрыгнув с сидений, оба они, уставшие от езды, стояли и глядели через речку на бревенчатые темные избы заброшенной деревни, наслаждаясь наступившей тишиной. Пронзительно зазвенел в этой тишине комар. Шатохин отмахнулся, скинул в траву рюкзак, в котором была еда и одолженная у Михеева надувная резиновая лодка, и подошел к берегу. Река была похожа на ту, что текла под Черданском: такая же неширокая, с хорошо проглядывающимся глубоким дном. Только вода в ней поспокойнее, да берега покруче. Под каменистым обрывчиком синела узкая глинистая полоска. Шатохин спрыгнул вниз. Внимательно глядя под ноги, медленно побрел около самой воды. Не сделал он и полсотни шагов, как наткнулся на вмятину в глине — след от носа лодки. След уже немного заплыл. Так и должно: две недели минуло, как молодой пожарник мельком видел здесь двоих неизвестных. Шатохин поглядел в сторону домов: отсюда виделась лишь крыша крайнего. Да, тут, очевидно, и причаливала моторка. След не обрадовал. Он был подтверждением, что парень говорил правду, но Шатохин и так верил. Не за этим, нет, ехал он в покинутую деревню. Если те двое причастны к ограблению, а не случайно, проездом, причаливали, должны быть еще следы. — Двое были, — услышал он рядом негромкий голос Марии. Шатохин и не почувствовал, как приблизилась старая охотница в своих лосиных ичигах, которые из-за больных ног носила и летом. — Почему двое? — спросил он. — Сапоги разные, поди-ка, — Мария пальцем указала ему под ноги.