— Она с завтрашнего дня уходит в отпуск. Отпуск ей не давали, работать некому. Она у меня просилась. Два дня назад ей разрешил. — Отпуск? — переспросил Шатохин. — Это что, она выпросила? — Положен ей. С семнадцатого июня. У нее и путевка есть. В Трускавец вроде бы. Они подошли к зданию порта. Разговор на людях пришлось прервать. Сидельникова окликнули. Минуты три пока он разговаривал, Шатохин переминался с ноги на ногу, разглядывая носки своих давно не чищенных сапог. Нужно бы выкроить минутку забежать домой, переодеться, привести себя в порядок, да некогда. Як-40, который он принял за самолет из крайцентра, так и стоял на летном поле, а ожидаемый Шатохиным самолет все еще не прилетал, надолго запаздывал. Мысль о самолете мелькнула и была тотчас вытеснена более важной. Что Смокотина уходит в отпуск, было неожиданностью. Впрочем, почему бы ей и не отправиться теперь в отпуск. Самое, пожалуй, время. Он бы на ее месте чуточку помедлил, может. Хотя зачем? Командир отряда закончил разговор, попрощался с собеседником, и они пошли в здание порта, снова оказались в кабинете. — Смокотина уже взяла билет? — Нет. Я бы подписывал. Ей льготный положен. Не знаю, чего медлит. — Если разрешили, тогда не мешайте Смокотиной уехать. И очень прошу, принесите ее личное дело. Подумайте, как его взять. Командир отряда кивнул, пошел к двери. — Кстати, — спросил Шатохин, — почему нет самолета из крайцентра? — Над краем с утра грозовой дождь, аэропорты закрыты. — Удивительно. А у нас сушит. 6 Спустя полтора часа Шатохин был в кабинете майора Звонарева, докладывал о диспетчерше Смокотиной, о молодых пилотах, о неизвестном, который с двумя чемоданами в день совершения в Черданске преступления улетел в транспортном самолете на Шаламовку. Перед майором на столе лежало личное дело диспетчерши. В левом верхнем уголке наклеена фотография. Смокотина была блондинкой. Снимок точно соответствовал ее возрасту. Больше ее тридцати пяти, как и меньше, по фотографии не дать. Взгляд темных глаз спокойный, чуть усмешливый. Рельефные подкрашенные губы, широковатый нос. Черты лица некрасивые, но приятные, притягательные. Майор глядел на фотографию и слушал инспектора. — Все это прекрасно, — сказал, когда Шатохин умолк. — Но не окажется ли так, что Смокотина к делу не причастна? Что мы против нее имеем? Что уроженка Фроловки-Агаповки и хорошо должна знать тамошнюю тайгу — этого в вину не поставишь. Дальше. Даже если бы мы могли доказать, что за две недели до преступления она была во Фроловке, это само по себе мало дает. Скажет, зов предков, тянет в родные места. Допустим, в этом моменте мы могли бы поспорить с ней, да ведь доказательств, что именно она была — у тебя таких доказательств нет. А с самолетом? Можем мы категорически утверждать, что посадила она в самолет человека не из корысти? Сам же говорил, и прежде навязывала пилотам попутчиков. Предложили, скажем, за посредничество ей десятку, а то и четвертной, заметь, честный человек предложил, она и соблазнилась. Плохо? Да. Но нам от этого не легче. Может оказаться, еще кто-нибудь в то утро прихватил на борт нелегальных пассажиров. Летчики по своей инициативе, авиатехники упросили. Покопаться, так, думаю, не исключено. — Согласен, товарищ майор, насчет нелегальных. Но все-таки диспетчерша не десяткой соблазнилась. Те, за которых раньше летчиков просила, — случайные. Их для отвода глаз отправляла, чтобы этот после не выделился. — Пока не доказано. — Попробую. Я утром докладывал, помните, на берегу Каргалы сильно примята трава и кирпичи в воде валяются. С травой еще объяснимо: думал, сообщник ждал на берегу, прохаживался, лежал. А вот с кирпичами — голову сломал, одно получается: случайно выкинули. Но какие там случайности. В аэропорту гляжу, как вещи через ограду подают, и понял: никто не прохаживался по берегу, не ждал. Один там человек был. И кирпичи привез с собой специально, для весу понадобились, Понимаете? — Не совсем. — На складе преступник пушнину набивал, безусловно, в мешки или рюкзаки. На мопеде везти удобнее. Но удобно только в тайге. Четыреста с лишним штук, невыделанных, как ни приминай, тюк целый. Такой багаж приметен, на люди не выйдешь с ним. А в чемоданы упаковал, и порядок полный. Вот оттого, что меха перекладывали на берегу реки, в чемоданы втискивали, один втискивал, трава и примята. — И все же, при чем кирпичи? — Для тяжести. Объемный чемодан в руку берешь, на тяжесть заранее настраиваешься. Легкий — он подозрительным покажется. А если заботились, чтобы подозрительным не показался, значит, заранее предполагалось чемоданы передавать в чужие руки. Кирпичей взято было с небольшим запасом. Вот эти не потребовались — все-таки столько шкурок спрессовать, тоже вес. Звонарев слушал внимательно, не перебивал. — Кстати, от реки до порта унести чемоданы и не заметить ни одного свидетеля проще простого, — продолжал Шатохин. — Я сейчас проходил около складов горюче-смазочных материалов. Там мимо глухого забора от реки на портовскую дорогу выйти — шагов сто сделать. А на дороге с вещами примелькались, каждое утро к порту чуть не толпами тянутся. — Выходит, — сказал Звонарев, — если следовать твоей версии, преступник в Шаламовке не задержался. — Конечно, нет. Я глядел в расписание. Из Шаламовки два рейса на крайцентр, в половине двенадцатого и в три местного. Улететь просто, риска почти никакого. Когда охотничий сезон закрыт, досмотра багажа нет. Сдаешь вещи, на металл попробуют, не открывая. И все, свободен. Если в срок самолет улетел, преступник приземлился в крайцентре, пока еще не забили тревогу. — И где он сейчас по-твоему? — Скорее всего, в Нежме. — Вот как, — удивленно вскинул брови Звонарев. — Да, я так думаю. Поставим себя на его место. Его видели две недели назад во Фроловке. Значит, у нас он минимум эти две недели проживал, плюс день, другой, третий. Райцентр маленький, каждый приезжий на виду. Не болтался же без дела, наверняка куда-нибудь на работу устроился. С документами, честь по чести. Сейчас, когда все удачно исполнено, зачем ему исчезать. Понимает, на кого милиция первым делом внимание обратит. Вернулся вторым или вечерним рейсом. — Значит, меха должны находиться в крайцентре? — Пожалуй. Если его не встретили. — Едва ли, — майор отрицательно покачал головой. — Провернули вдвоем самое трудное, напоследок зачем к помощникам прибегать. — Тоже так думаю, — согласился Шатохин. — В камере хранения оставил чемоданы, не исключено, что у родственников. Не посвящая, разумеется. — Никто у Смокотиной не останавливался, не узнавал? — Нет. Отшельницей живет. — Да, значит, забрать меха должна Смокотина. Представляешь, как важно, чтобы она чувствовала себя уверенно, вне подозрений. С Сидельниковым я сам поговорю, а у пилотов обязательно возьми подписку о неразглашении. Хорошо бы выяснить, с кем переписывается эта Смокотина, насчет лодки прощупать. Но ты в это дело, пожалуйста, не вмешивайся. Займись тем, кто был с чемоданами. Что думаешь делать? — По отделам кадров пройтись нужно. Смокотина на Львовщине, в Новом Роздоле жила, может, земляки ее обнаружатся. — Правильно, но долго. Время не терпит. Сделаем-ка срочный запрос в Шаламовку и крайцентр. Списки пассажиров поглядим. Авось, где фамилии пересекутся. — Начальник милиции критически оглядел Шатохина, не приказал, попросил: — Ты сходил бы домой, переоделся, поел бы, а? Шатохин согласился охотно. Он жил в двадцати минутах ходьбы от райотдела, за мосточком, в доме у пожарной каланчи. Машины во дворе не оказалось и пришлось идти пешком. Он успел вскипятить чайник, переоделся и, отпивая крепко заваренный чай, просматривал скопившиеся за два дня газеты, когда раздался телефонный звонок. Майор срочно вызывал к себе. Он уже успел связаться с Шаламовским и краевым портами. Судя по ноткам в голосе, получил хорошие вести. — Есть! — сказал майор, когда Шатохин вошел в его кабинет. — В половине двенадцатого из Шаламовки отбыл Супрунюк Алексей Михайлович. Он же из крайцентра вылетел к нам в пятнадцать ноль-ноль. Тут еще фамилия Степанов повторяется, но у этих отчества разные. Поздравляю, ты прав. — Так что, будем искать Супрунюка? — спросил Шатохин. — Нет. Делай, как задумал. Земляки нужны. Полагаю, этот сукин сын летел под другой фамилией. Поторапливайся. Подключи Акаченка и Луневу, один не управишься быстро. — Григорий Александрович, — Шатохин поколебался, стоит ли говорить сейчас, догадка была слишком свежа. — Слушаю, — поторопил Звонарев. — Да так, подумалось. У Смокотиной путевка в санаторий, через три дня должна туда прибыть, заявление на отпуск подписано, а билет еще не выписывала. Конечно, своих, портовских, всегда посадят. И все же странно. Отпускник старается заранее оформить, чтобы мороки не было. Свободна — ни хозяйства, ни огорода, — а медлит. — Думаешь, договорились лететь вместе с этим Супрунюком, и выжидает? — Почему бы и нет. Все гладко прошло. Что ему, собственно, торчать здесь. Да и душа у него не на месте будет. Ей он доверяет, но случайностей должен бояться. Вдруг в дороге она в какой-нибудь переплет попадет. Просто нервы сдадут, женщина все-таки. — Если трудоустроен, повод веский нужен уехать. — Найдет. Вызов ему придет, заболеет срочно, травму получит, мало ли... — Вызов — несерьезно. И какую особую болезнь изобретет? — Майор прикурил папиросу, затянулся. — Несчастный случай — да. Это не исключено. Правильно сообразил. Я свяжусь с медициной. А ты бери все же пока Луневу и Акаченка и действуй. 7 Сезонников в районе каждое лето скапливалось до полутора тысяч. Кого романтика, кого длинный рубль, кого откровенная тяга к бродяжничеству забрасывали в этот таежный, отдаленный край. Большая часть сезонников оседала в леспромхозах на сплаве и разделке леса; были они и в зверосовхозах, и в геологических партиях, и почти во всех мелких районных организациях. По правилам все прибывшие на заработки должны были проходить через паспортный стол, да где там. Хорошо хоть по документам принимали кадровики на работу, раньше и этого не было. Как ни спешили, за остаток дня и четверти организаций, где есть временные, не проверили. Шатохин вернулся домой поздно. Затяжной в июне светлый северный вечер угас. Долго устало раздевался, пил чай, потом ворочался в постели, пока дремота не начала одолевать. Уснуть, однако, не удалось. Телефонный звонок помешал. Снова звонил майор, попросил собраться, он уже выслал машину. Звонарев прохаживался по кабинету, курил папиросу. В пепельнице полно окурков. Табачный дым густо стлался по кабинету. Лампочки в сизом дыму, казалось, чадили. — Долго ехал, — сказал Звонарев нетерпеливо. — Звонил главврач больницы. Два часа назад они выслали «скорую» на третий сплавучасток. Несчастный случай в вечерней смене произошел. Там баржи под загрузкой стоят. Стропальщик подводил трос под бревна. И представь себе, бревешко выскользнуло из пакета, покатилось и сломало руку стропальщику. Догадываешься, кто пострадавший? — Супрунюк? — Почти угадал, — майор вскинул руку, щелкнул пальцами в воздухе. — Крутецкий. Петр Тарасович Крутецкий. Но не сомневаюсь теперь, что и Супрунюк он же. Един, как говорится, в двух лицах. — Самый настоящий перелом?