Она вздрогнула от внезапно прозвучавшего за спиной голоса, обернулась. – Нельзя так пугать! Доброе утро, Лёня. Будешь завтракать? – Я у-уже, – Волк кивнул на чашку. – Это не завтрак! Борька наверняка сожрал все тосты. Давай ещё поджарю? И яичницу? Леонид Витальевич отрицательно помотал головой. Не полезет, его и так тошнит, с коньяком вчера перебрал. Он в общем-то не любитель крепких напитков, так, под настроение, и то больше вид делает, чем пьёт. Привычка с молодости. Ещё в начале карьеры он понял, что алкоголь может погубить даже самого талантливого певца. Дело не только в голосе, хотя и в нём тоже, дело в пропущенных концертах, сорванных записях, подмоченной репутации, которые в итоге приводят к тому, что телефон перестаёт звонить и выступать больше не приглашают. А он слишком дорожил своей так тяжко обретённой профессией. Поэтому быстро научился в застольях имитировать употребление алкоголя, цедить весь вечер одну рюмку и только в зрелом возрасте полюбил хороший коньяк. И то разводил его водой, берёг связки. А вчера вот накатило. – Если я поставлю им две миски, Пальма, эта рыжая сволочь, сожрёт сначала порцию Гриши, а потом свою, – продолжила Полина. – И зря ты её гладишь, она теперь от тебя не отстанет. – Зна-аю, – Леонид Витальевич чесал за ухом прижавшуюся к нему Пальму. – Хоро-ошая со-обака, до-обрая, ла-асковая. – Проститутка, – отрезала Полина. – Только к мужикам и ластится, причём ко всем. Представляешь, позавчера сантехника вызывали, приходит совершенно чужой человек с улицы, нормальная собака должна что сделать? Кинуться на него, облаять. Эта дура и кинулась, только не облаивать, а облизывать. У неё совершенно фрейдовская тяга к члену! Волк хмыкнул. – По-оленька, ты чу-удо! Он откровенно любовался Полиной. Маленькая, хрупкая, в джинсах и олимпийке кукольных размеров, со спины она казалась девочкой. Лицо, конечно, выдавало возраст, все эти морщинки в уголках ярко-голубых глаз, на лбу и возле губ, слегка тронутых нежно-розовой помадой. Она выглядела лет на двадцать старше Натали, хотя реальная разница у них была небольшой. Ничего удивительного, Натали только за последний год дважды брала у него деньги на пластических хирургов. Волк не спорил, не отговаривал, послушно соглашался, что да, так лучше, и ему очень нравятся эти ставшие слегка вздёрнутыми, словно в вечном изумлении брови, и нос, всё сильнее округляющийся. И да, современная женщина просто обязана следить за собой и пользоваться всеми достижениями индустрии красоты, и ботокс – это замечательно, и блефаропластика, подтягивающая опустившиеся веки, просто необходима. Вот только по утрам он, встречаясь с женой где-нибудь на кухне, в первую секунду порой вздрагивал и начинал судорожно соображать, кого умудрился привести домой накануне. И морщинки Полины нравились ему гораздо больше. Он считал, что стареть человек должен естественно, что внешний вид является отражением внутреннего состояния и любая пластика порождает несоответствие, фальшь. Волк трепал за уши Пальму, присев на скамеечку, и наглая псина уже залезла передними лапами ему на колени, преданно заглядывая в глаза. – Лёня, да убери ты её! Весь в слюнях сейчас будешь! – не выдержала Полина. – Иди вымой руки, я всё-таки приготовлю тебе завтрак. – Пре-екрати во-орчать. Я со-оскучился по хво-остатым. Мысль об оставшемся дома Маэстро больно резанула по сердцу. Натали его недолюбливает, считает, что от собаки одна грязь. Забрать бы его и уехать куда-нибудь к морю. Да хоть бы и в Сочи. Подальше от всех проблем, журналистов, телекамер, директоров и обязательств. Купить маленький домик в горах и жить себе спокойно. Там можно быть самим собой, и даже твоё заикание никого не будет интересовать. Можно бы и Настасью прихватить, да ведь она не согласится. Она никогда не соглашается на его предложения, у неё всегда есть собственное мнение. Послушное воображение творческого человека уже рисовало ему картинки семейной идиллии. Вот такие вот завтраки по утрам, выгул Маэстро по набережной, совместные походы по магазинам, спокойные ужины в прибрежном ресторане, где никому нет дела кто ты, с кем пришёл и как держишь вилку. М-да, мечтать не вредно. Глупо это всё, Леонид Витальевич. Ты просто старый запутавшийся дурак. Полина сдержала своё обещание: в столовой Волка ждали и тосты, и яичница, и чай с молоком, как он любит. И всё было так красиво сервировано и так вкусно пахло, что он решил-таки позавтракать. Уселся на Борькино место, чтобы лучше видеть телевизор, дотянулся до пульта, переключил канал – утреннее шоу для домохозяек его не очень-то интересовало, но где-то тут должен был быть «Спорт». Он щёлкал кнопками, второй рукой разделывая яичницу, пока не наткнулся на кадр, от которого кусок застрял в горле. Чёрт возьми, это же Оксанка! Волк не видел её лет… Да он бы даже не смог подсчитать, сколько лет он её не видел. И видеть не очень-то хотел. Он поспешно прибавил громкость, отодвинув тарелку. Теперь запах еды вызывал только тошноту. – Как мы сообщали ранее, известный певец Леонид Волк подозревается в убийстве любовницы, – бойко тарахтел корреспондент, чуть ли не подпрыгивая в кадре от возбуждения. – К сожалению, нам пока не удалось связаться ни с самим Леонидом Волком, ни с его супругой. В Бутовском отделении милиции также отказались от комментариев, ссылаясь на тайну следствия. Сообщили только, что вчера утром Леонид Волк был отпущен под залог. Но мы отыскали человека, который сможет пролить свет на это загадочное дело и личность всем нам с детства знакомого артиста. Возможно, окажется, что мы совсем его не знали! Итак, сенсационное интервью первой жены Леонида Волка через несколько минут в нашем эфире! Не переключайте! Какое там «не переключайте»! Леонид Витальевич словно прирос к стулу, не сводя глаз с экрана, где уже мелькали кадры рекламы. Как? Ну как эти сволочи узнают обо всём на свете? Кто мог сказать им про Лизу? Как всплыла причастность Волка к очередному, вполне рядовому для не самого спокойного района Москвы убийству? Господи, это же катастрофа! На всю страну! Ещё и Оксанка! Можно представить, что выдаст эта сумасшедшая баба журналистам! – Успокойся. – На плечи Волка легли прохладные ладони Полины. – Тебе нельзя нервничать, помнишь? Ты лекарства с утра пил? Нет, не пил. Боря вот тут для тебя оставил. Ну-ка, давай, красненькую и синенькую. Лёня? Ты меня слышишь? Ничего плохого Оксана про тебя не скажет, ты же знаешь. – О-откуда мне зна-ать? Я её не ви-идел ле-ет два-адцать. – Ни одна твоя бывшая женщина физически не способна сказать о тебе плохо. Особая магия Волка, помнишь? Таблетки пей. Однако из комнаты Полина не ушла, села с ним рядом на стул, ожидая продолжения передачи. На экране вскоре появилась Оксана. Впрочем, Волк ни за что бы её не узнал, если бы встретил на улице. Перед камерой сидела глубокая старуха с грязными, давно не чёсанными волосами и опухшим, пропитым лицом, в спортивной майке и трениках с вытянутыми коленками. И надо было обладать большой фантазией, чтобы увидеть в этом существе приму балетмейстерского факультета ГИТИСа, прекрасную танцовщицу, сероглазую красавицу Оксану Бельчинскую. – Оксана Владимировна, ваш бывший муж, певец Леонид Волк, подозревается в убийстве некоей Лизы Петрашевской. Что вы можете сказать по этому поводу? – тараторил журналист, подсовывая Оксане поближе микрофон. Снимали на улице, Оксана сидела на лавочке во дворе дома, так хорошо знакомого Леониду Витальевичу, курила, пуская дым в объектив камеры, и снисходительно смотрела на журналиста. – Лёня? В убийстве? Молодой человек, идите проспитесь, – говорила она на редкость чётко, видимо, ещё не успела принять. – Лёня не способен даже комара прихлопнуть. Он поймает его в кулак, откроет форточку и выпустит на улицу. – Вы по-прежнему называете его Лёней? Сколько лет вы не виделись? – Не знаю. Может быть, двадцать. Или больше. – Он никогда не пытался вас найти? Вам помочь? – А мне не нужно помогать. У меня всё пре-кра-сно! Оксана чётко проговорила последнее слово в камеру, хотя весь её вид свидетельствовал об обратном. – Возможно, он увидит нашу передачу. Что бы вы хотели ему пожелать? Очевидно, журналист надеялся услышать что-то вроде «чтоб он сдох», но Оксана, снова пристально взглянув в камеру, спокойно произнесла: – Чтобы он был здоров и счастлив. На этом интервью и закончилось. Не получив ожидаемой сенсации, журналисты вынуждены были отстать от Оксаны. Зато щедро снабдили интервью собственными комментариями на фоне замелькавших фотографий из той, прошлой, жизни Волка. На снимках они с Оксанкой, молодые и счастливые, улыбались неизвестному фотографу в Александровском саду, с торжественно-взволнованными лицами стояли возле Дворца бракосочетаний, он в костюме, она в белом платье и фате, была даже одна фотография, где они вместе на сцене, кажется, выпускной спектакль в ГИТИСе. Леонид Витальевич пожалел, что под рукой нет очков, хотел бы он сейчас рассмотреть эти снимки получше. Голос за кадром рассказывал о трагической истории любви, коварстве Леонида Волка и обманутой несчастной женщине. – Сволочи. – Полина решительно нажала на кнопку, и плазменный экран мгновенно погас. – Без стыда и совести люди. Леонид Витальевич механически кивнул. – Не смей расстраиваться, слышишь? – Она тряхнула его за плечо. – Я же говорила, Оксанка не захочет вообще ничего о тебе рассказывать. – Это по-ока. Е-если её на-ашли, то те-еперь не о-отстанут. Не о-они, та-ак сле-едущие, – пробормотал Волк. – По-ойду я, По-оль, у Бо-орьки по-осижу. Он побрёл в кабинет друга. Полина проводила его озабоченным взглядом. Боится, что опять напьюсь, подумал Волк. Охота была. Ему просто нужно побыть одному и решить, что делать дальше. Сбылись его худшие опасения, об истории с Лизой стало известно журналистам, дело получило огласку. Не первая неприятная ситуация в его жизни. Но почти всегда ему удавалось замять скандал, провернуть всё так, чтобы до публики не дошли подробности, с кем он разводится, на ком женится и даже, в чём подозревается. Увы, раньше, когда по пятам не сновали журналисты сотен изданий, а у каждого прохожего в кармане не лежал телефон с камерой, это было гораздо проще. Оксана – как раз одна из таких замятых историй с сомнительным душком. А ведь он её любил. Да, пожалуй, любил. * * * Каждый учебный год в ГИТИСе завершался отчётным спектаклем, над которым трудились студенты сразу нескольких отделений. Будущие актёры с факультета музкомедии исполняли роли, сценографы занимались оформлением, режиссёры – постановкой, а девушки с балетмейстерского факультета были заняты на подтанцовке. В тот раз второкурсники ставили оперетту «Моя прекрасная леди» и Лёне в ней досталась роль папаши Дулиттла. Как и все молодые актёры, он искал новое решение для заезженного персонажа, хотел выделиться, найти какой-нибудь оригинальный ход. Его Дулиттл вдруг оказался не просто пьяницей и пройдохой, пытающимся извлечь максимум выгоды из замужества дочери, а эдаким уличным романтиком, последним философом, слегка франтоватым, не лишённым собственного достоинства. Сцену прощания со старой жизнью и дружками-собутыльниками, когда Дулиттл поёт свои знаменитые куплеты, Лёнька хотел оживить танцем. Его Дулиттл отбивал чечётку, размахивая тросточкой и котелком. Так как сценодвижение ему никогда не давалось, чечётка получалась невнятной, но отступать Лёнька не собирался, снова и снова репетируя и в институте, и дома, доводя до тихой истерики Борьку, зубрившего перед экзаменами «Общую фармакологию». Элизу Дулиттл играла их староста, отличница и просто в каждой дырке затычка, весьма посредственное, на Лёнькин взгляд, сопрано. И тем не менее во время исполнения арии Элизы «Я танцевать хочу» Лёнька неизменно оказывался возле сцены и с подчёркнуто равнодушным видом внимательно наблюдал за всем, что на ней происходит. Дело было не в сопрано, как многие могли подумать, а в Оксане Бельчинской, сероглазой красавице с балетмейстерского отделения. Она и ещё несколько девушек танцевали на заднем плане, всего лишь кордебалет, но прима Элиза меркла рядом с Бельчинской. Лёнька любовался её поразительной пластикой и органичностью. Выходя на сцену, Бельчинская словно забывала о существовании всего остального мира, о том, что это всего лишь репетиция студенческого спектакля, а не гастроли где-нибудь в Гранд-Опера́. Она даже танцевала, прикрыв глаза, чтобы лучше войти в роль, полностью отдаться танцу. На репетиции студенты приходили кто в чём, особенно не наряжаясь, но на Оксане даже простенькое ситцевое платье смотрелось королевским нарядом. А когда после прогона она меняла танцевальные туфли на лодочки с небольшим каблуком и, высоко подняв подбородок (а иначе она и не ходила), пересекала зал, стуча ими по паркету, у Лёньки начинала кружиться голова. Что-то в ней было недоступное, непривычное, весь её вид говорил, что она из другой жизни. К тому времени Лёня уже не чурался сверстников, спокойно общался с однокурсниками обоего пола. Он не был ни душой компании, ни отшельником, как раньше, но подойти к Оксане и познакомиться поближе, пригласить её в кино или в парк Горького, как это легко сделал бы Борька на его месте, Лёня не мог. Всё случилось само. Он отбивал чечётку в пустом классе после очередной репетиции, не жалея старинного паркета, жалобно скрипевшего под его ботинками. – Да нет же, господи, не топай ты как слон! – Вдруг услышал он сзади. Лёнька обернулся – в дверях класса, скрестив руки на груди и закатив глаза, стояла Оксана. – Или убери чечётку вообще, совсем не обязательно твоему Дуллитлу плясать, или давай я тебе покажу, как это делается! – Давай, – пробормотал Лёня, ошеломлённый появлением Оксаны, обращённым на него вниманием и столь резким переходом на ты. – Смотри! – Оксана встала напротив него. – Ты вытягиваешь ногу, ударяешь носком и тут же как бы скользишь им вперёд до середины стопы и снова удар носком. Теперь встал на носок, и только теперь удар пяткой. Не сильный, но слышный. Не надо топать! Давай вместе, медленно. Раз-два-три-четыре… Лёнька только теперь понял, в чём была его ошибка. Он думал, что основные удары делаются пяткой, а пятка, оказывается, совершенно ни при чём. Оксана била либо носком, либо основанием стопы, неукоснительно выдерживая ритм, легко разворачиваясь, без единого лишнего движения, делая выпады вперёд и назад. – Нет, не так, у тебя опять пятка работает. Смотри: раз-два-три… Лёня вспотел три раза, отбил и пятки, и носки, но в конце концов Оксана заявила: – Ладно, для Дулиттла сойдёт. Дома ещё порепетируй. Чему вас только учат! – Вообще-то, петь, – улыбнулся Лёня, убирая со лба мокрые волосы. – И очень даже недурно. – Петь, – фыркнула Оксана. – Пять лет горбатиться, чтобы потом ещё лет тридцать драть глотку в каком-нибудь провинциальном театре по распределению. – Я москвич, – осторожно заметил Лёня. Он уже успел убедиться, что эта фраза сразу делает людей более доброжелательными. Но с Оксаной фокус не сработал. – Поздравляю и не вижу повода для гордости. – Да что ты, какая гордость, – в очередной раз смутился Лёня. – Вообще-то я вырос в Сочи. А ты откуда? – Из Львова. Знаменитая династия танцоров Бельчинских, не слышал? Не слышал, конечно, да никогда танцами и не интересовался. И Львов в его представлении был таким же далёким, как Камчатка или Владивосток. – Второй год в Москве торчу, – продолжила Оксана, – и совершенно не понимаю, чем все так восхищаются. Холодно и серо. Впрочем, я и вижу-то только общагу и шарагу. – А хочешь, я тебе Москву покажу?