Лёнька судорожно записывал адрес, уверял, что совершенно свободен и уже едет, вот только живёт далеко, так что часа через три… Он и думать забыл о начинавшейся ссоре, положив трубку, бросился одеваться, чмокнул оторопевшую жену в щёку и умчался, боясь опоздать на ближайший автобус. У Геннадия Осиповича проторчал до самого вечера: они репетировали, пели, разучивали песни, а потом пили чай с ватрушками, которые пекла жена Фридмана. Расстались очень довольные друг другом, уговорившись завтра встретиться на студии, чтобы сделать запись. Фридман как член Союза композиторов и живой классик мог неограниченно пользоваться студиями, заказывая их для своих исполнителей, когда ему удобно. А Лёнька теперь был «его» исполнителем совершенно точно, и от радости дух захватывало. Домой он добрался затемно. Решив, что Оксана уже спит, открыл дверь своим ключом. Но Оксана не спала, она сидела в кресле возле все еще не распакованного чемодана и ждала его. – Явился, кобель? Лёнька опешил. Он не привык, чтобы с ним так разговаривали. – И где ты был? – У Фридмана. Он же при тебе звонил! – возмутился Лёня. – Ах, у Фридмана! Так я тебе и поверила! Да о твоих кобелированиях вся Москва говорит! Стоило мне уехать, как ты домой начал баб водить, да? Дорвался? – Оксана, ты в своём уме? Каких баб? Я весь день работал с композитором. Ты что, не слышишь, что я охрип? Я целый день пел! Лёня начал раздражаться. Право, это же глупо! На пустом месте! Какие-то нелепые подозрения, придирки. К тому же, он устал и физически, и эмоционально, дорога домой его окончательно вымотала, и хотелось быстрее лечь в постель. – Хватит мне заливать, – взвизгнула Оксана. – Стал бы с тобой, неудачником, Фридман связываться! Мало у него нормальных артистов! Лёня, я всё понимаю, но домой можно было не водить? Мне теперь ложиться в кровать, где ты каких-то б…й трахал? – Да с чего ты взяла?! Он редко повышал голос, с института привык беречь связки, да и темперамент не тот, чтобы орать по любому поводу. Но Оксана его окончательно вывела из себя. – Полюбуйся! Оксана демонстративно распахнула дверцы серванта. – Где ещё один фужер? Я очень сомневаюсь, что ты стал бы доставать парадную посуду, чтобы попить нарзана! Вывод напрашивается один – ты приводил баб и распивал с ними шампанское из фужеров, подаренных нам на свадьбу! Циничная ты сволочь! – Да послушай ты, истеричка! – не выдержал Лёня. – Борька приходил с Полиной. Я имею право привести гостей? Это и мой дом тоже! – Прекрати врать! Верка мне всё рассказала, кто и когда к тебе ходил! Оксана дошла до кондиции и на последних словах залепила ему пощёчину, неловко пройдясь длинными ногтями по щеке. Лёнька схватился за лицо. – Дура! Ты что наделала? Мне на сцену выходить скоро! Верку, её подружку, он терпеть не мог. Постоянно у них ошивалась, могла по два часа сидеть с Оксаной на кухне, обсасывая тему «все мужики сволочи». Но когда Лёня проходил мимо, посматривала на него взглядом, говорящим, что она совсем не прочь эту конкретную сволочь уложить в постель. Лёня недоумевал, как можно дружить с женщиной, строящей глазки твоему мужу при тебе же, ему претили бабские сплетни на кухне и раздражал писклявый голос Веры. Проблема заключалась в том, что жила Вера в соседнем доме, а потому бывала у них часто. Ну и могла видеть с балкона, кто заходит в их подъезд, кто выходит. Больше объясняться и оправдываться Лёня не хотел. Подхватил портфель с нотами и хлопнул дверью. Кажется, тогда он в первый раз пришёл ночевать к Боре и Полине. Они жили в двушке, и Поля постелила ему в зале на диване, а Борька достал бутылку водки и уволок друга на кухню, заниматься психотерапией. * * * Лёнька прожил у Бори и Полины почти месяц, до самой их свадьбы. Он тогда впервые понял, что семейная жизнь может быть совершенно не такой, как у них с Оксаной. Если раньше ему было особенно не с чем сравнивать – бабушка, сколько он её помнил, жила одна, а холодно-равнодушный союз отца и Ангелины вообще язык не поворачивался назвать семьёй, – то теперь он ежедневно видел пример по-настоящему тёплых отношений. Поля тоже училась в мединституте, только на первом курсе, но это совершенно не мешало ей вскакивать в шесть утра, чтобы к семи, когда Борька, а теперь ещё и Лёня, сонные и заторможенные, выползут на кухню, накормить их только что пожаренными гренками, сырниками или блинчиками. Если у неё выдавался перерыв между парами, она мчалась домой, чтобы приготовить ужин, благо, жили в центре. Квартира всегда сверкала чистотой, а в холодильнике обязательно стояла кастрюлька с чем-нибудь вкусным. Лёня искренне не понимал, когда Полина успевает и учиться, и заниматься хозяйством, и стоять в очередях за продуктами. Но самое главное, что его удивляло, это не еда и не уют, а отношения между ними. Рядом с ними обоими хотелось сидеть и греться, будто возле печки. Никаких криков и постоянного недовольства друг другом, выяснения отношений и даже просто поддёвок. Поля постоянно улыбалась, у неё всегда было хорошее настроение и, если Борька приходил мрачнее тучи, жалуясь на руководителя интернатуры или какого-нибудь нерадивого больного, умела за пять минут рассеять надвигающуюся грозу. – Повезло тебе, – во время очередных вечерних посиделок на кухне заметил Лёня. – Не невеста, а золото. – Потому что не артистка. – Борька аккуратно вытер остатки соуса кусочком хлеба и поставил тарелку в раковину. – Я тебе говорил, не женись на артистке. Ты у неё всегда будешь на втором месте после сцены. Если не на десятом. Кто бы спорил, Оксанка у тебя красавица. Только, друг, разделять надо девушек для романтических приключений и девушек для семейной жизни. Лёнька замер, не донеся ложку до рта. Поднял на Борьку глаза. – Ты хочешь сказать, что у тебя есть ещё кто-то? Борька покосился на плотно прикрытую дверь в кухню – Полина уже поужинала и ушла в комнату готовиться к завтрашнему семинару. – Я хочу сказать, что очень люблю Полю, но есть любовь, а есть удовольствия другого рода. Если ты понимаешь, о чём я. И с Оксаной твоей тебе надо было крутить роман, но не звать её под венец. Разводись, всё равно толку не выйдет. Или хотя бы начни гулять, чтобы скандалы случались за дело, а не просто так. – Да иди ты! – возмутился Лёня. Но к Борьке он привык прислушиваться, да и ошибался тот редко. С Оксаной нужно было что-то решать, он не мог жить у друзей вечно. Жена не звонила, не появлялась, он вообще ничего о ней не слышал и не знал. По-хорошему, надо было проявить благородство, и как мужчине первому сделать шаг к примирению. Но Лёня сомневался, что хочет мириться. Да, он скучал по Оксане, но стоило представить, что нужно возвращаться в дом, где им всегда недовольны, всегда в чём-то подозревают и обвиняют, как все его благие порывы пропадали. Однако через неделю Боря с Полиной должны были играть свадьбу, и хотя бы на время медового месяца следовало оставить молодых наедине друг с другом. А тут ещё и Бенчук, редактор Гостелерадио, который принимал его на работу, вдруг подошел с разговором: – Лёня, ты прости, что вмешиваюсь, но слухи ходят. Фамилия-то у тебя редкая, запоминающаяся. Оксана Волк, случайно, не твоя жена? – Моя. А что случилось? – И она у Катаринского танцевала? – Танцует, – поправил Лёня. Бенчук как-то странно на него посмотрел и покачал головой. – Говорят, он её выгнал за поведение, дискредитирующее ансамбль. Я потому к тебе и подошёл. Лёнь, ты бы с ней поговорил, как-то уладил. Пойми, ты ведь певец, выходишь в эфир, вот уже и на радио стали песни твои звучать, на концертах появляешься, газеты тобой интересуются. Неизбежно будет внимание не только к тебе, но и к твоей супруге. И она тоже должна соответствовать образу советского артиста. Лёня ничего не понял, но выяснять подробности у Бенчука не стал. Зато в тот же день поехал в Марьину рощу. Оксана оказалась дома, в совершенно разобранном виде – лохматая, в грязном халате, с отёкшим лицом. – Явился! – прокомментировала она его появление. – Картина маслом – муж явился! Не прошло и месяца! – Ты что, пьяная? – поразился Лёня. От неё пахло перегаром, да и бутылки валялись повсюду. В комнате бардак, на полу стоят грязные тарелки, диван завален каким-то тряпьём, на столе груда фотографий. Их совместных фотографий! – Да хоть бы и пьяная! Тебе-то что? – Так это правда? Тебя выгнали из ансамбля? За пьянку, что ли? – И не только, – хихикнула Оксанка. – За это… как его… Порочащие образ советского артиста связи, вот! Выговорила! Что ты пялишься? Думал, я тебе верность буду хранить, пока ты кобелируешь? У меня, знаешь ли, годы идут, мне ребёночка заводить надо, жизнь свою устраивать. – И вот так ты её устраиваешь? – Лёня пнул носком ботинка валяющуюся бутылку. – Знаешь, я думаю, нам надо развестись. – Ну, конечно! Кто бы сомневался! Я тебе теперь не пара! Ты же у нас звезда! Слышала, слышала в «Добром утре», как эта дура дикторша соловьём заливалась: прекрасный голос, тонкая манера исполнения, интонационно чисто! Удовлетворил ты её, что ли? Лёня нервно дёрнул плечом, развернулся и ушёл. Теперь уже навсегда. * * * Квартиру он оставил Оксанке. Разменивать однушку у чёрта на рогах было бы глупо, да и не хотел он ввязываться в жилищные дрязги. Он на суд-то еле заставил себя прийти, быстро подписал бумажку, что у него нет никаких претензий, и уехал на запись. Его уже подхватила волна популярности и несла, всё время наращивая темп: Фридман стал давать ему новые песни, после выступления на авторском вечере композитора Лёню заметили и другие авторы, стали поступать предложения спеть то одно, то другое, уже состоялось несколько эфиров в «Добром утре», от Росконцерта Лёню звали поехать на гастроли со сборной труппой по Сибири. Всё это отлично отвлекало от семейных проблем, не оставляя на них ни времени, ни сил. Жить вот только ему было негде, и он по-прежнему ночевал у Карлинских. Но тем сильнее был стимул хвататься за всё, что дают. Гастроли по Сибири? Отлично! Говорят, на гастролях можно хорошо заработать! Тур по Дальнему Востоку в составе актёрской бригады? Замечательно! Лишь бы не сидеть в Москве, лишь бы двигаться вперёд. Об Оксане Леонид Витальевич не слышал лет двадцать. Он делал карьеру и строил новую семью, стараясь не вспоминать о первом неудачном опыте. До него доходили слухи, что у Оксаны не всё благополучно – она злоупотребляет алкоголем и не может найти работу. Потом вроде бы говорили, что она вышла замуж за какого-то ленинградца и уехала с ним в город на Неве, работала там хореографом в Доме пионеров. Уже после перестройки охочие до сенсаций журналисты вдруг раскопали, что Оксана Волк (фамилию она так и оставила его) живёт в нищете, в крохотной квартирке в Марьиной роще, целыми днями сидит на лавочке у подъезда и стреляет у случайных прохожих деньги на бутылку. Всё это с фотографиями и подробностями они выложили Леониду Витальевичу при встрече. Он, конечно, наорал, отменил интервью и выгнал их к чёртовой матери. А потом, неожиданно для самого себя, поехал в Марьину рощу. Еле вспомнил старый адрес, отыскал нужный подъезд. Перед ним действительно сидела старуха, в трениках с пузырями на коленках и кепке «Наш дом – Газпром». Он подошёл и ужаснулся. Они ведь ровесники, неужели и он уже старик? Но в зеркале-то он по-прежнему видел вполне импозантного мужчину, и женским вниманием был не обделён. А на Оксану было страшно смотреть. – Оксана, – окликнул он её. Она подняла голову, посмотрела на него как на привидение. – Ты? – Я. Мне сказали, у тебя проблемы. Почему ты меня не нашла? Я готов помочь. – Пошёл к чёрту! Её категоричный тон не изменился ни на йоту. И взгляд остался прежним: жёстким, решительным. Она встала, опираясь на палку, и ушла в подъезд, ни разу не обернувшись. Леонид Витальевич постоял посреди пустого двора, развернулся, сел в машину и с чувством выполненного долга уехал. * * * Окончательно забыл про сердечные дела Лёня после того, как Фридман вдруг заявил: – Ну что, мальчик, я тебя поздравляю, ты едешь в Сопот! Он так и звал его «мальчик» и обязательно поил чаем, а то и кормил, когда Лёня приходил разучивать новую песню. – Я?!