Лёня и надеяться не смел, что в Сопот отправят именно его. Туда же конкуренция бешеная, каждый начинающий певец надеется попасть на конкурс эстрадной песни в Польшу. Если его выиграть, считай, что всё, – ты артист первого эшелона, тебе всюду открыты двери: огоньки, передачи, собственные пластинки, фильмы – всё, что хочешь. В прошлом году первую премию взял Андрей Кигель, и теперь его морда не сходила с экрана телевизора, к немалому раздражению Лёни, кстати, который считал Андрея заносчивым выскочкой. – А что ты удивляешься? – продолжил Фридман. – Союз композиторов считает, что на фестиваль нужно отправить мою песню «Родина мира». А я хочу, чтобы с ней ехал ты. Я поставил такое условие, и они были вынуждены согласиться. Лёнька не знал, как благодарить старика. А тот только отмахнулся: – Я на самом деле считаю, что лучше тебя её никто не споёт. Ты не грешишь исполнительской трактовкой, учитываешь все авторские нюансы. Главное, звук не форсируй. Песня должна прозвучать доверительно, спокойно, без лишнего пафоса. – А на каком языке я её буду петь? – уточнил Лёня. – На русском, разумеется! На каком ещё? – удивился Геннадий Осипович. – Но ведь конкурс польский. В зале будут поляки, они же ничего не поймут! Лёня не зря опасался. В песне «Родина мира» речь шла о том, что все народы должны беречь мир, взяться за руки и дружить. К тому же мелодия сложная, песня написана как баллада и без слов не сразу ложится на слух. Как передать смысл песни людям, не знающим языка? Все эти сомнения он и изложил Фридману. – А ты сердцем пой, – хмыкнул старик. – И тогда поймут. * * * Из дневника Бориса Карлинского: Лёнька всегда легкомысленно, даже с каким-то пренебрежением относился к собственному творческому наследию, как я это называю: к записанным песням, вышедшим о нём заметкам, позднее к телепередачам с его участием. Мол, кому это надо? Ну прозвучало в эфире, и ладно. Я пытался его убедить, что надо, что спустя лет так тридцать он спохватится и все материалы о нём начнут очень высоко цениться. Да и просто интересно же послушать самого себя в молодости, вспомнить, с чего начинал. Но Лёнька на мои доводы только фыркал, он жил настоящим днём, и то, что было вчера, его не волновало. А я стал потихоньку собирать всё, что мне попадалось: газеты с его интервью, первые пластинки, афиши. И сейчас, работая над этими заметками, нашёл статью, вышедшую после его выступления в Сопоте. Фактически первая рецензия, посвящённая певцу Леониду Волку. Называлась она весьма пафосно: «Янтарный соловей едет в Советский Союз». Соловей – это не о Лёньке, просто главный приз фестиваля – статуэтка в виде золотой птички. «Молодой певец Леонид Волк громко заявил о себе на Международном фестивале эстрадной песни в городе Сопоте. С неподдельным восторгом слушали гости фестиваля песню „Родина мира“ советского композитора Геннадия Фридмана. Единогласно судьи отдали победу Леониду Волку, да и как могло быть иначе, если публика дважды вызывала певца на бис? Мы уверены, что Леонида Волка ждёт блестящее будущее, а „Янтарный соловей“ теперь поселится в Москве. Заметим, что за всю историю фестиваля это вторая победа участника из Советского Союза». Бред, конечно, редкостный. Бравурный пафос советской прессы. Нет, первую премию он действительно получил, но какой ценой! Я-то хорошо помню, я же потом месяц выслушивал его излияния на кухне. Началось всё с песни. Фридман настаивал, чтобы Лёня пел «Родину мира», патриотическую песню с тяжёлой мелодией, совершенно не ложащейся на слух, и сложными, с глубоким смыслом, стихами. Более неподходящую весёлому эстрадному конкурсу песню найти было бы сложно, разве что «Хотят ли русские войны?» Лёнька прекрасно это понимал и боялся провала. В Сопот надо было везти что-то лёгкое, зажигательное, чтобы даже поляки, не владеющие русским, прониклись и начали подпевать. Вроде «Чёрного кота», появившегося как раз в те годы, которого распевали все кругом. Но какой там «Чёрный кот»! Ни один художественный совет ничего подобного не пропустил бы. – Ты знаешь, сколько желающих поехать в Сопот? – сокрушался Лёнька, нервно выстукивая по столу «Полонез Огинского», который у меня уже в печёнках сидел. – Маша Зайцева хочет, ну, которая «Рябинку» поёт, Марат Агдавлетов тоже рвётся. Его, конечно, не пустят, он в этом году уже «Золотого Орфея» взял. А Машу запросто могут отправить! Тем более, говорят, поляки сами заявили, что с нашей стороны девушка предпочтительнее. Мол, разбавить программу, а то одни парни. Я без протекции Фридмана туда просто не попаду. – А Фридман протащит тебя только в комплекте с песней, – кивнул я. – Лёнь, а что, если её по-другому аранжировать? Превратить из занудной баллады во что-то такое ритмичное, острое. Ты же умеешь. – Фридман меня убьёт, – с сомнением протянул Лёнька. – Старик обидчив до ужаса, требует, чтобы я каждый его штрих выпевал. – Ну попробовать-то стоит? И что, он с тобой в Сопот поедет? Споёшь для худсовета одно, а там другое. Лёнька весь вечер слонялся по квартире как неприкаянный, то мурчал под нос «Родину мира», то вдруг кидался к столу и начинал что-то строчить, сокрушаясь, что нет инструмента. Его многострадальный «Красный Октябрь» остался в Марьиной роще. Право, ну не перевозить же его в четвёртый раз, теперь уже в нашу квартиру. Наутро побежал к Фридману, всё-таки не хотел ничего делать за спиной у старика. И, что удивительно, сработало. То ли Фридман был поражён Лёнькиными музыкальными талантами, то ли Лёня просто сумел его убедить, что молодёжная, ритмичная аранжировка имеет больше шансов победить. Но в итоге они целый день просидели за роялем и превратили эту тягомотину в чуть ли не рок-композицию, с барабанами и бьющим по нервам ритмом. Фридман, обладавший огромным авторитетом среди композиторов, протолкнул их совместное творение через худсовет, и Лёньку отрядили в Сопот. Потом были сумасшедшие две недели подготовки к конкурсу, которые у Лёни в основном сводились к вопросу «что надеть». Сейчас, когда не то что у него, артиста, даже у меня шкаф ломится от шмоток, и вспоминать смешно те времена, когда приличный костюм приходилось доставать через знакомых продавщиц, через запретную «Берёзку», тащить из заграничных гастролей, на которые ещё не каждого певца выпускали. У Лёньки на тот момент о заграничных гастролях и «Берёзках» речь не шла, поэтому костюм ему шила Полина. У неё как раз начались летние каникулы и вместо того, чтобы посвятить их мне, законному мужу, она изображала портниху. Хорошо, кстати, получалось, руки у неё росли из нужного места, она до сих пор то вяжет свитера для собачек, то вышивает какие-то подушечки. На конкурс Лёнька поехал в сшитом ею тёмно-красном вельветовом пиджаке и такой же бабочке. Жарко, конечно, зато очень элегантно. В заметке говорится, что публика дважды вызывала его на бис и судьи единогласно присудили Лёньке победу. Как бы не так! То есть публика действительно его вызывала. Я помню телетрансляцию конкурса, мы с Полей сидели, замерев у телевизора, я даже дежурствами в больнице поменялся по такому случаю. Лёнька стопроцентно вошёл в образ, сумел уйти от заложенного в песню великодержавного пафоса, спел пронзительно, с настоящей болью за судьбы мира. Видимо, вспомнил наше военное детство и его последствия, от которых он так долго избавлялся. Кто, как не наше поколение и поколение наших отцов, знает цену мирной жизни? В общем, хорошо он спел, искренне, с надрывом. И публика его поняла, даже не зная слов, и бисировала, и требовала ещё. Так что в этой части заметки была сущая правда. А вот с судьями дело обстояло не так просто. Лёня рассказывал, что, когда он наконец-то ушёл за сцену, мокрый и обессиленный, и, привалившись к первой попавшейся стенке, стоял и жадно пил воду, к нему подошёл глава советской делегации (тогда обязательно артиста сопровождали всякие «специальные» люди, к музыке, как правило, никакого отношения не имеющие, скорее по профилю старшего Волка) и сказал: – Лёня, ты только не волнуйся! Ты отлично пел, всё сделал на высшем уровне. Главное, сейчас тебя увидели телезрители всего Союза. – И что? – напрягся Лёня, которому сильно не понравилось такое начало разговора. – Ты просто пойми, там свои подковёрные игры, поляки хотят протащить Миловицкую. Мы Сопот в прошлом году выигрывали, второй года подряд «Соловей» не может уехать в Союз. Тут Лёнька понял, что его разыграли как карту. Все заранее знали, что в нынешнем году Союз не выиграет конкурс, потому что в прошлом первое место занял Андрей Кигель. А отправить кого-то надо было, и этим кем-то стал Лёня. Он тогда проглотил все обидные слова, которые хотел высказать, бушевал потом дома, на кухне. Чаще всего у Лёньки вырывалось: «Нечестно!» Наивный такой, дело к тридцати, а он ещё считал, что в жизни всё должно быть честно. Но история закончилась хорошо. Поляки совещались всю ночь, и я представляю, чего Лёньке та ночь стоила. И не расслабишься же, не выпьешь, даже из номера гостиницы не высунешься, когда за тобой присматривают «ответственные товарищи». Промаявшись до утра, он с красными глазами, ничего уже не соображающий, поплёлся на объявление результатов. Вообще-то он туда и идти не хотел, но его желания никто не спрашивал, надо, и всё. И когда объявили, что первую премию получает Леонид Волк из Советского Союза с песней «Родина мира», он не сразу поверил, переспросил у рядом сидящего руководителя делегации, который пребывал в таком же шоке, невольно оглянулся на Миловицкую, польскую певицу, которой прочили победу, – и она хлопала глазами, не понимая, что происходит. На фотографии, напечатанной в той же газете, Лёнька стоит с «Янтарным соловьём», растерянный-растерянный, и улыбается как последний идиот. Ну а в Москву он вернулся, как сейчас сказали бы, настоящей звездой. * * * Однако пора было и честь знать. За три дня пребывания у Карлинских Леонид Витальевич несколько оправился от пережитого шока, выспался, наелся домашней еды и привёл нервы в порядок. На четвёртое утро одолжил у Мишель, задержавшейся в доме отца, зарядное устройство и осторожно включил телефон. Чёртово заикание никуда не пропало, но не мог же он теперь вечно скрываться от мира. – Ми-ишка, и-иди-ка сю-уда, – поманил он Мишельку. – Ты со-общения пи-исать уме-ешь? Мишка фыркнула, разумеется, она умела и писать, и по скайпу звонить, и вообще активно пользовалась социальными сетями, раскручивая через них свои услуги фотографа. – На-апиши со-общение мо-оему ди-иректору. На-айди тут Же-еку. – Волк протянул девушке телефон. – Дядь Лёнь, тебе давно пора сменить трубу, – деловито заметила Мишка, щёлкая по клавишам. – «Пятёрка» – это каменный век! Все нормальные люди давно на «шестёрке». Ого, да этот Жека тебе раз сорок звонил! Что ему написать? – На-апиши: «У ме-еня про-опал го-олос. Ра-аботать не мо-огу. При-иезжай на Бе-ерсеневскую се-егодня к трё-ом, по-оговорим». Мишка быстро настрочила сообщение и отправила. Телефон тут же начал звонить. Леонид Витальевич со вздохом нажал сброс. – Ска-азали же че-еловеку, го-олос про-опал, смы-ысл зво-онить? – Так он, наверное, думает, что певческий голос, в смысле, что ты не звучишь, – заметила Мишка. – А если голос вообще пропал, то как вы собираетесь разговаривать? Логичнее надо врать, дядь Лёнь. – По-оучи ме-еня ещё, – проворчал Волк и, чмокнув Мишельку в макушку, пошёл собираться. Борька уже ушёл на работу, но ему ничего объяснять и не требовалось. А к Поле, возившейся в саду, он вышел одетым (свитер, правда, был Борькин, и на нём болтался, но до дома доехать сойдёт), причёсанным, с телефоном в руках, и она сразу всё поняла. – Ну слава богу, – облегчённо вздохнула она, едва увидев Волка. Он ничуть ей не мешал, Полина давно привыкла воспринимать Лёню как члена семьи, однако долго вся эта ситуация, по её мнению, длиться не могла. Глупо скрываться от всего мира и лелеять собственные комплексы, тем самым только усугубляя проблему. Подумаешь, заикание! Пройдёт, однажды ведь уже прошло! Ну а заведённое уголовное дело – вообще глупость, какое-то недоразумение, которое быстро разрешится. Как будто в первый раз! Лет двадцать назад его тоже пытались привлечь к ответственности за левые концерты и скрытые от государства деньги, обошлось же! Ну не убийство, конечно, но в каком страшном сне можно представить, что Лёнька способен убить человека? Нет, Полина даже думать о таком не собиралась. – Ты домой? Волк кивнул. – Да, по-окажусь На-атали, по-оговорю с Же-екой. На-адо что-то по га-астролям ре-ешать, и с юби-илеем. Спа-асибо те-ебе за всё. Полина покачала головой: – Не за что. Будет невмоготу, возвращайся. Ты же знаешь. – Зна-аю. Водителю он позвонил сам. Плюнул на всё и позвонил. В приказном порядке велел забрать его от Карлинских. Тот, правда, пару раз переспросил, откуда забрать, не мог понять, почему шеф странно разговаривает, но Волк и заикаясь рявкнул так, что лишние вопросы отпали. Пока ехали домой, Леонид Витальевич размышлял, что делать дальше. Легенда для Жеки была уже заготовлена. Разговаривать он с ним не станет, начнёт писать записки. В одну из бессонных ночей в доме Борьки Леонид Витальевич вспомнил про Ивана Семёновича Козловского, которого в юности очень уважал как вокалиста. Перед выступлениями Иван Семёнович так берёг голос, что объяснялся с окружающими исключительно записками. Лёня всю жизнь относился к голосу бережно, но без фанатизма, мороженым не злоупотреблял, горло на улице укутывал, но до записок как-то не доходил. А теперь вдруг решил воспользоваться. Тут же пришла и идея сообщить о потере голоса. Полной. Это единственный способ скрыть от директора заикание. Больше всего Леонид Витальевич боялся не сорванных выступлений и даже не отмены юбилейного концерта (что вообще немыслимо, аренда зала уже наполовину оплачена, билеты поступили в продажу, коллеги оповещены, даже декорации уже готовятся, словом, такая махина запущена в работу, столько денег потрачено, что и представить страшно). Больше всего он боялся, что заикание вернулось навсегда. И это конец карьеры. Откровенно говоря, карьеру можно было бы и закончить. Скоро ему исполнится шестьдесят пять, для эстрадного певца возраст более чем солидный. Их всего-то трое таких на сцене, Андрей Кигель постарше, Маша Зайцева помладше. Остальные либо на пенсии, либо на том свете. Не так давно ушёл Марат. Сначала со сцены, а через несколько лет из жизни. Оба раза исключительно по своей воле. Волк часто думал о нём и понимал, что так бы не смог. Ему повезло, интерес слушателей к нему сохранился, хотя и весьма специфический. Чаще всего зовут Волка на корпоративные концерты, юбилеи фабрик и заводов, городов и сёл. Афишные концерты для него редкость, слишком пожилой стала его аудитория, на пенсию не очень-то разгуляешься. Но факт оставался фактом, журналисты всё чаще в статьях о Волке упоминали слова «патриарх», «мэтр» и «ветеран сцены», поражаясь его творческому долголетию. М-да, кто бы знал, чего Леониду Витальевичу стоило удержаться на сцене во время перестройки и какой ценой это самое долголетие давалось. Сколько ещё лет он сможет выходить на сцену? Три года, пять? Допустим, удастся дотянуть до семидесяти, отпраздновать ещё один юбилей. Дальше что? Начать выползать на сцену с палочкой? Петь исключительно под плюс? Пустить коту под хвост годами заработанную репутацию, постепенно разваливаясь на глазах у зрителей и журналистов? Нет, этого он явно не хотел. Так что можно уйти и сейчас, пусть запомнят его при голосе и при памяти. А вдруг вернувшееся заикание – это просто сигнал, что пора? Баба Тася (или сама судьба в её лице) дала ему достаточно времени, чтобы исполнить самое главное желание – стать артистом. А теперь всё, лимит исчерпан. Потому заикание и вернулось, и встряска с убийством Лизы тут совсем ни при чём. Вот только что делать дальше? Хорошо, он закончит карьеру. Пусть даже без прощального юбилейного концерта, ну его к чёрту, этот пафос с торжественными речами и возложением цветов к ногам ещё живого юбиляра. Но дальше-то что? Что он будет делать? Кому он, не артист Леонид Волк, а человек Леонид Волк нужен? Борьке с Полиной, раз в месяц их навещающей Мишельке, пуделю Маэстро. Да и всё, пожалуй. Его коллектив, музыканты, директор, даже шофёр разбегутся в одно мгновение, поняв, что больше некому их содержать. И незачем. Кто ещё? Настасья и Натали. Насчёт Натали он тоже не питал иллюзий, их отношения были сложными, противоречивыми, державшимися на многих условиях, в числе которых и его немалые заработки, и высокий социальный статус народного артиста. Если убрать несколько составляющих этого запутанного уравнения, не исключено, что результат получится отрицательный. Может быть, они и не разведутся, всё же глупо в таком возрасте, Натали ведь тоже не девочка, хотя чудеса пластической хирургии поистине безграничны. Но во что превратится совместная жизнь? В бесконечные скандалы и упрёки? Уже много лет на любое обвинение у него был железный ответ: «Я тебя содержу, ты живёшь в своё удовольствие, а в мою жизнь не лезь». Пусть не в такой откровенной форме он это говорил, но общий смысл легко улавливался. А теперь что он сможет сказать в своё оправдание? Леонид Витальевич хорошо помнил, как повела себя Натали, когда несколько лет назад у него начались проблемы с сердцем. Он проболел почти полгода: пока обследовался, пока Борька уговаривал его на операцию, пока восстанавливался. После шунтирования восстановительный период долгий, и работать он, конечно, не мог. Мало того что руки больно поднимать из-за шва и слабость постоянная, так ещё и вид такой, что краше в гроб кладут, никакой гримёр не поправит. Леонид Витальевич почти месяц пробыл в санатории в Подмосковье, куда к нему чуть ли не ежедневно приезжали то Полина, то Боря. Натали появилась всего пару раз, но он и не настаивал. Зато когда Леонид Витальевич вернулся домой, началось. Нет, первые дня два Натали изображала примерную жену: варила бульончики, которые подавала ему в спальню, беспокоилась, не холодно ли ему, не жарко ли, не включить ли телевизор, не подложить ли подушечку. Хотя он и сам мог взять из шкафа одеяло, включить кондиционер и дотянуться до пульта, но забота была приятна. Однако вскоре Натали эта игра надоела. На третий день она заявила, что есть нужно в столовой и вообще нечего валяться в кровати. На четвёртый поинтересовалась, не пора ли ему на работу, а когда поняла, что муж пробудет дома минимум месяц, начался ад. Леонид Витальевич её не осуждал, в конце концов, за столько лет она привыкла видеть его раза два в неделю, а остальное время посвящать своим интересам. И вскоре из-за её постоянных придирок он и правда стал ощущать вину: за то, что не приносит деньги в дом (хотя на счету лежала приличная сумма, на которую минимум год можно было безбедно существовать), что надоел ей своим нытьём и плохим самочувствием (он старался бодриться и улыбаться, но действительно скверно себя чувствовал, и получалось не всегда), что шаркает по полу и оставляет за собой лужи в ванной комнате, крошит на стол, когда ест, и постоянно разбрасывает вещи по дому. И Леонид Витальевич с каждым днём всё сильнее ощущал ту разницу в возрасте, которая казалась такой привлекательной в начале их отношений – молодая жена, совсем девочка на фоне его, уже взрослого, опытного мужчины. Теперь же ситуация изменилась: женщина в самом расцвете и без пяти минут старик, у которого то сердце, то давление, то просто всё надоело и ничего не хочется. Вскоре он не выдержал и, как всегда, переехал к Карлинским. Что удивительно, сразу пошёл на поправку. То ли благодаря Борьке, у которого он теперь был на глазах, под ежедневным наблюдением, то ли благодаря Полине, умеющей лаской и вниманием оживлять что угодно: у неё круглый год цвели растения, всегда получалось тесто, в доме постоянно пищали чьи-нибудь щенята или котята, и на всё у Поли хватало и времени, и тепла. И у Леонида Витальевича как-то вдруг и шов болеть перестал, и сил прибавилось, и появилось желание снова выходить к зрителям, и даже голос зазвучал. А потом приехала Настасья, и он окончательно забыл про все немочи. Настя… Мысли Леонида Витальевича потекли в другом направлении. Да, ещё есть Настя, которая тоже не в курсе произошедшего. Как дальше сложатся их отношения, если он уйдёт со сцены? Впрочем, плевать Насте на его сцену, ведь артист Волк уж точно её никогда не интересовал. Ей не нужна его слава и даже его деньги, но то, что ей, молодой и красивой, действительно требуется, он ведь тоже не всегда сможет дать. Он и так уже перед их редкими встречами глотает стимулирующие таблетки (Борька узнал бы – убил бы). Пока на всякий случай, подстраховывается, но время идёт, и их отношениям в любом случае скоро придёт конец. Вот и получается, что, кроме сцены, у тебя, Леонид Витальевич, ни черта нет. И варианты: либо выползать к зрителям до последнего, либо заживо похоронить себя в доме лучшего (и единственного) друга или в собственной пустой квартире. Блистательные перспективы, не правда ли? А виноват в этом только ты сам. Апартаменты Волка на Берсеневской занимали два этажа под самой крышей. Десять комнат, почти триста квадратов, панорамные окна с видом на храм Христа Спасителя. Это великолепие стоило ему бешеных денег, Борька говорил, что можно было нормальный дом в Подмосковье построить. Но Натали категорически отказывалась жить за городом. Ну да, там же ни салонов красоты, ни модных тусовок, да и Леонид Витальевич сомневался, что у него хватит сил на дом, который постоянно требует внимания: что-то починить, что-то достроить, что-то переделать. А в центре города жить куда удобнее, если часто возвращаешься с очередного концерта за полночь. В огромной квартире места хватило всем: и Натали, которой требовалась специальная комната под гардероб и личный санузел, и домработнице Даше, постоянно у них жившей. У Леонида Витальевича были кабинет и отдельная спальня, из супружеской его выселили по банальнейшей причине: приходя поздно домой, он, видите ли, будил супругу, уставшую за день от непосильной работы – прогулок по магазинам и посещения модных показов. Впрочем, он с удовольствием переехал на второй этаж в самую дальнюю комнату вместе с пуделем Маэстро и был совершенно не против спать в одиночестве. Часто он вообще не доходил до спальни, ночевал в кабинете, где рядом с любимым «Бехштейном» стоял удобный кожаный диван. «Бехштейн» он купил себе давно, когда ещё дома на Берсеневской и в проекте не было. Они с Натали жили в маленькой двухкомнатной квартирке не в самом лучшем районе, и она ругалась на чём свет стоит, когда грузчики привезли огромный концертный рояль. Он занял всю гостиную, и соседи поначалу устраивали скандалы, заслышав музицирования Волка. А потом поняли, кто живёт с ними рядом, и поутихли. Более того, летом даже нарочно открывали двери на лестницу, чтобы лучше слышать бесплатные концерты-распевки. Леонид Витальевич открыл своим ключом. Навстречу ему выбежал Маэстро, заливаясь радостным лаем. Стоило только протянуть руки, и неугомонный пудель с цирковой ловкостью запрыгнул на них, визжа от счастья, норовя лизнуть хозяина в лицо. – При-ивет! При-ивет, со-обака. – Волк ничуть не меньше радовался встрече. – Я ску-учал. А ты? – А он без вас безобразничает, Леонид Витальевич, – доложила появившаяся в коридоре Даша. – Сгрыз сапог Натальи Сергеевны и покусал соседскую болонку. – Бо-олонку? Ма-аэстро, ну как так мо-ожно?