Из дневника Бориса Карлинского: Было у Лёньки ещё одно очень строгое правило – ни при каких условиях не спать с коллегами по цеху. Я думаю, появилось оно у него после неудачного брака с Оксанкой, он будто зарёкся иметь что-либо общее с артистками. Но сам Лёня подводил под своё правило куда более серьёзную базу. – Понимаешь, нас слишком мало, – объяснял он мне сразу после развода. – Артистов одного уровня. Мы постоянно вместе в концертах, на съёмках, на гастролях. Вот представь, что-то произойдёт у меня с Люсей Завьяловой или, не дай бог, с Машей Зайцевой. Пусть даже по пьяной лавочке или развлечения ради. – Люсей? – перебил я его. – Ты сейчас абстрактно или… – Или, – усмехнулся друг, и я опять ему позавидовал. Люся тогда была мегапопулярной певицей, красавица, стройненькая, светленькая, со звонким голоском. По-моему, в неё влюбились все мужики Советского Союза. А у Лёньки выходило так, что она сама к нему клинья подбивала. – Ну хорошо, закрутили мы с ней роман, неделю или две погуляли, а дальше что? Жить мы вместе не сможем, да никому это и не надо, ни ей, ни мне. А работать потом как вместе? На гастроли как ездить, в одном купе как спать? Она начнёт меня ревновать к каждой юбке, да и мне неприятно смотреть, как она со следующим уже шашни крутит. В общем, не надо портить дружбу постелью. Может, он и прав был, но Люся… Ладно, не важно. Главное, что Лёнька следовал своему железному правилу всегда. А тут вдруг всё изменилось. Артисток на эстраде стало столько, что народ их уже не запоминал по именам, звёзды каждый день вспыхивали и гасли. Смотришь очередную «Песню года» и удивляешься, кто такие, откуда взялись. А на следующий год опять ни одного знакомого лица. Нравы на эстраде, и без того распущенные, упали ещё ниже, чуть ли не каждая съёмка заканчивалась праздничным банкетом, который оплачивали спонсоры. Народ упивался до беспамятства появившимися мартини и хеннесси, после чего начинались приключения. Каждый Лёнькин рассказ о тусовке повергал меня в ужас. Да он мог ничего и не рассказывать, по нему было видно – то с отёкшей мордой приедет, то с отметинами на шее. – Ты бы хоть водолазки носил, – не выдержал я как-то. – Совесть поимей, а то Натали слепая! Но он только рукой махнул. Отношения с Натали у них стремительно портились, но я в них старался не лезть, чтобы потом крайним не оказаться. Всё, что я думал по поводу этой мадам, я ему сказал ещё до свадьбы, но кто меня тогда слушал! В общем, Лёня пошёл по артисткам, причём каждый его любовный тандем выливался в тандем творческий, его непременно тянуло спеть с девушкой дуэтом, даже если по вокальным данным возлюбленная находилась на другой ступени эволюции. С одной он вообще умудрился снять клип, и это отдельная история. По-моему, её звали Кэт. Не Катя, а Кэт, чтобы круче звучало. Представляете себе дуэт, Леонид Волк и Кэт? Девушка два метра ростом, в плечах шире Лёньки, короткая стрижка и брови вразлёт. Носила она преимущественно леопардовые платья с огромным разрезом и шпильки. Словом, я говорил Лёне, что столько пить нельзя. У Кэт был свой продюсер, она усиленно делала карьеру, пела для «конкретных пацанов» на вечеринках, так что её приходилось охранять от тех же истекающих слюной пацанов троим амбалам. Пацаны оставались ни с чем, а Лёнька наслаждался своим двухметровым счастьем. В каком пьяном угаре им пришла идея записать дуэт, я не знаю, но она очень понравилась продюсеру Кэт, и он предложил снять клип. До сих пор с содроганием вспоминаю этот шедевр. Представьте себе бензозаправку, кабриолет (в Москве, ага, зимой) и вылезающую из него девушку. Девушка в нерешительности стоит у колонки, не зная, как с ней обращаться. И вдруг из соседней машины, огромного бронированного «хаммера», вываливается (нет, ну он считал, что элегантно выходит) Лёнька, в тёмных очках, с зализанными волосами и вроде как предлагает девушке помощь. При этом они поют что-то на мотив танго, потом начинают это самое танго тут же, на заправке, танцевать. А танцует Лёня… Ну, я подобные движения наблюдал у эпилептиков во время припадков. Напомню, девушка выше и на вид мощнее его. Потом они садятся в «хаммер» и уезжают. И чёрт с ним, с кабриолетом. Я смеялся до икоты, когда впервые увидел этот клип по телевизору. А Лёнька ходил довольный как слон, что наконец-то попал на молодёжный канал, куда никого из стариков, естественно, не брали. Да старикам и в голову не приходило клипы снимать. Но чуда не произошло, кумиром подростков Лёня не стал и престижную музыкальную премию канала не получил. Зато своих поклонников, я думаю, изрядно напугал. М-да, весёлое было время. Мы все себя искали. Я тоже часто думал, неужели я затем двадцать пять лет занимаюсь кардиохирургией, чтобы теперь зарабатывать копейки и «бомбить» на «жигулях» вечерами? Несколько раз меня звали в частные медицинские центры, сулили хорошие деньги, но я отказывался. Хирурги там были не нужны, максимум, что от меня требовалось, – снять кардиограмму, выписать пилюльки и отправить пациента на другие, тоже платные, анализы. Я же хотел работать по призванию и очень хорошо понимал Лёньку, когтями и зубами цепляющегося за свою сцену. Перелом произошёл внезапно. Я даже не помню, когда это случилось. После вторых президентских выборов? Или чуть позже? Как-то вдруг всё стало меняться. У больницы появились деньги, причём не только на зарплаты, но и на обновление оборудования. Мишка поступила в университет, Полина стала поговаривать о даче. Я тоже мечтал о кусочке земли за городом, чтобы приезжать по выходным, жарить шашлыки, дышать свежим воздухом. Но даже с учётом того, что я уже был заведующим отделением, мечты о даче оставались мечтами. На землю накопить удалось, но вот строительство не шло – только чтобы обнести участок забором, требовались две моих зарплаты. Лёнька, конечно, о моих дачных перипетиях знал. И вдруг он появляется у меня на работе и притаскивает какого-то дядьку, мелкого, лысого и потного, с бегающими глазками. – Вот, – заявляет. – Это Сергей Петрович, генеральный директор строительной фирмы «Авангард». Я первым делом подумал, что у Сергея Петровича проблемы с сердцем. Я уже привык, что ко мне приводят родственников, друзей и знакомых, которым требуется помощь. Но Сергей Петрович был совершенно здоров и полон энергии. – Давайте обсудим проект будущего дома! – с энтузиазмом предложил он. – У меня есть пара замечательных вариантов! У меня глаза на лоб полезли. Какой проект? Я забор поставить не могу. Но Лёнька усиленно мне подмигивал за спиной Сергея Петровича. Как оказалось позже, Лёня заключил какой-то контракт с этой строительной фирмой, стал её «лицом»: пел на корпоративах для сотрудников, снимался в их рекламных роликах, упоминал про них в интервью. Словом, пиарил. А они ему взамен строили дом. То есть строили они мне. Лёне даже в голову не приходило, что он тоже мог бы поселиться за городом. – Я всё равно у тебя чаще бываю, чем у жены, – пожимал он плечами. – Выделишь мне чуланчик в новом доме. Чуланчик! Я ему спальню отдельную выделил. Впрочем, я бы так сделал в любом случае. Новоселье отмечали тесным кругом: мы с Полиной, Мишка и Лёня. Натали сказалась больной. Я жарил шашлыки, Поля готовила какую-то вкуснятину из печёных овощей с нерусским названием «аджапсандал», Мишка охотилась за нами с фотоаппаратом, чтобы запечатлеть редкие кадры для семейной хроники. Всё было отлично, только мне совсем не нравились Лёнькины грустные глаза. Вроде бы смеётся, пьёт со мной водку, с аппетитом ест шашлык, а во взгляде – вся печаль еврейского народа. – Ну и что с тобой происходит? – поинтересовался я, когда девочки ушли в дом. – Кто опять разбил тебе сердце? С Кэт он к тому моменту давно расстался, и, по-моему, уже встретил Настасью, но меня ещё не посвящал. Лёнька отмахнулся. – Да ну их к чёрту. Борь, я так больше не могу. Я пытаюсь быть современным, пытаюсь угнаться за временем, но у меня не получается. И мне тошно от того, что я делаю, понимаешь? Мне тошно петь с сопляками, не попадающими в ноты и даже не знающими, зачем они нужны. Мне надоело изображать дурака во всевозможных передачах. Это же чёрт знает что! Зовут на один канал в викторину про животных, и я надеваю цветную курточку и пытаюсь отгадать, как называется обезьяна с красной задницей! Зовут на другой канал и обливают водой с воплем «Розыгрыш!». А третий канал вообще предлагает поехать на дикий остров, жить в палатке и добывать себе пищу в джунглях. Мне! – Не согласился? – усмехнулся я, разливая по новой. – Издеваешься? Я же там коньки отброшу! Боря, мне надоел этот цирк. Я уже не певец, я шут гороховый! Меня учили попадать в ноты, правильно интонировать, показывать красоту звука. Меня учили петь, а не изображать клоуна! Я хочу заниматься своим делом, выходить к зрителю и нести ему красивую музыку. А не бегать по джунглям в набедренной повязке. – Хотел бы я на это посмотреть, – хмыкнул я, но осёкся: друг выглядел совсем подавленным. – Лёня, я не понимаю, в чём проблема? Тебя кто-то заставляет? – Почти. Выбор невелик – или ты играешь по правилам нашей новой эстрады, то есть, прости, шоу-бизнеса, и появляешься каждую неделю в телевизоре в диких шоу, даёшь интервью тупым журналистам в бульварных изданиях и делишься своим авторитетным мнением по любому поводу, либо тебя вообще нет ни на экране, ни в газетах. Ты не поверишь, мне позавчера звонят из «Спид-инфо» и спрашивают, в клеточку мне нравятся трусы или в полосочку! Нормальный вопрос народному артисту? Да в советское время их бы в психушку посадили! – И что ты им сказал? – Что в дырочку! Ну не мог же я девушку просто послать? Так она это в печать отправила! Вышла статья с заголовком: «Волк любит трусы в дырочку!» Я мрачно смотрел на друга. – Лёнь, а нельзя арендовать в Москве зал и дать концерт? Просто сольный концерт Леонида Волка для старых поклонников. Не новой молодёжной публике, которой ты сто лет не сдался, а для наших ровесников. Которые ещё помнят нормальную музыку и нормальных артистов. – Ты думаешь, кто-нибудь придёт? Сейчас все шоу делают, с балетом, стриптизом и фейерверком. Ну или приглашают кучу «друзей» с громкими именами. То есть чтобы собрать зал, я должен позвать всяких там новомодных «Белок» и «Малышек» и сделать шоу. – Нет, давай без шоу. Не ради денег концерт, не ради сборов. Пусть ты в ноль даже сработаешь да пусть даже в минус. Что, спонсора не найдёшь, аренду зала оплатить? Сделай концерт для себя! Выкинь весь бредовый репертуар, который ты записал со своими бабами. Отбери хорошие старые песни, запиши что-нибудь новое. Лёня смотрел на меня задумчиво. Кажется, идея сделать концерт для себя, а не на потребу времени ему в голову не приходила. – Точно, – вдруг после минутного молчания сказал он. – Спою этот концерт и уйду со сцены. Сыграю красивый финальный аккорд. Такого поворота я не ожидал. Но переубеждать его не стал, хотя сильно сомневался, что Лёня сможет вот так взять и уйти. Но и его нежелание участвовать в той оргии, которая происходила на телеэкране, понимал. * * * «Однажды ты поймёшь, что это конец. Это и будет начало». Смысл данного философского изречения, не иначе, почерпнутого в какой-нибудь умной книжке во время очередного гастрольного перелёта, Леонид Витальевич понял именно тогда – когда спел сольный концерт в Москве. Он искренне считал, что концерт станет завершающим аккордом в его карьере. Да, жалко уходить сейчас, когда ещё всё в порядке с голосом, когда есть силы творить. Но пора признать, что его время закончилось. То, что происходит сейчас на эстраде, никак не соответствует его эстетике, он просто чужой на этом празднике жизни. И выбора у него нет. Жить по правилам безумного стада, скакать на сцене и рассказывать в интервью про собственные трусы он не хотел, оставалось только уйти. Впрочем, уж лучше так, чем постепенно разваливаться на глазах у всех, цепляясь за любую возможность появиться перед публикой. – Пусть запомнят молодым и красивым, – с горечью сказал себе Лёня и сел за составление программы. Он решил последовать совету Бори и включить в концерт только те песни, которые нравились ему самому, так его и назвал – «Мои любимые мелодии». Мелодий собственного сочинения отобрал штук пять, а основной упор сделал на давно забытый репертуар старых мастеров: Отса, Утёсова. Взял несколько песен Петра Лещенко, Александра Вертинского, Вадима Козина – в советское время они были запрещены, а сейчас никому не нужны. Но Лёне очень нравилась их мелодичность, сочетание пронзительной грусти и романтического флёра, мотивы дореволюционных кафе-шантанов и мечты о красивой жизни, которым не суждено было сбыться. Настоящий шансон, а не то, что теперь исполнялось под этим названием. Волк долго возился с песнями – снимал ноты со старых записей, записывал партитуры, делал новые аранжировки. Тут требовалось соблюсти баланс между современным звучанием и очарованием оригинала, чтобы и зрители не заснули, и ему было удобно петь. Он сидел за роялем до поздней ночи, раздражая Натали и нервируя соседей. Вдруг выяснилось, что без постоянной тренировки руки утратили былое мастерство, и пришлось для начала разыгрываться. Сколько же он не подходил к инструменту? Да фактически с начала перестройки и не подходил. Тем с бо́льшим удовольствием Лёня играл, импровизировал, искал новое звучание. – Ты с ума сошёл! – возмущалась Натали. – Кому нужно это старьё? Ещё более древнее, чем твои комсомольские агитки. Да публика просто не придёт! Ты не соберёшь зал! Надо петь что-то современное. Вон на Кигеля посмотри, он на прошлом новогоднем огоньке рэп читал! – Ну да, и стал идолом молодёжи. Осталось надеть широкие штаны, отрастить эти, как их там… патлы такие… дреды, вот! И всё, можно собирать «Олимпийский». – Шутишь? Ну ты дошутишься, что мы по миру пойдём с твоей затеей. Леонид Витальевич только плечами пожимал. Упрёки Натали его даже не расстраивали, слишком он был увлечён новой затеей. Чем больше он готовил концерт, тем больше ему хотелось его спеть. К тому же он не чувствовал никакого страха. Аренду зала он оплатил, рекламу на ретро-радиостанциях и расклейку афиш тоже, а остальное – не его проблемы. Пусть продастся четверть зала, плевать. В камерной обстановке ещё лучше работать. Он даже купил новый концертный костюм. Даже – потому что уже лет пять не вылезал из одного и того же. И экономии ради, и просто не хотелось, как будто общая апатия распространилась и на любовь к красивой одежде. А тут вдруг поволок Ленусю по магазинам. – Хочу что-нибудь консервативное, но элегантное, – заявил он помощнице. – Ну как всегда, – засмеялась она. – Надеюсь, не тройку? И не с кушаком на пузе, как в прошлый раз! – Много ты понимаешь! Под фрак именно такие брюки носятся. Вот смотри, отличная рубашка! – И чем она отличается от сотен твоих старых? Давай хотя бы с вышитым воротником возьмём, хоть какое-то разнообразие. – Ты мне ещё жабо предложи! Кружавчики во всю грудь! – И предложила бы, если бы не знала тебя, упёртого старого пня! Продавцы-консультанты неадекватно дорогого бутика в ЦУМе, где происходила эта сцена, только переглядывались, недоумевая, неужели у известного певца Волка такая неприметная жена? В спортивном костюме, с коротким ёжиком волос, лицо в морщинах, как будто пластику ещё не изобрели. Никому и в голову не могло прийти, что так спокойно его одевающая и раздевающая женщина – просто друг. Как ни странно, билеты раскупили очень быстро. Настолько быстро, что, когда Лёня спохватился, что нужно ещё раздать пригласительные друзьям и знакомым, хороших мест просто не оказалось. Пришлось рассаживать желающих на балконе. Их на удивление тоже оказалось много. Вдруг вспомнила о существовании Лёни Лика, сводная сестра, с которой он не общался уже лет пятнадцать. Последний раз он видел её на похоронах отца и знал только, что у неё большая семья, трое детей, кажется уже есть внуки. А тут вдруг они все решили почтить его вниманием. Звонили старые приятели по ГИТИСу, с радио, даже из других городов. Лёня с трудом вспоминал имена и недоумевал, с чего вдруг такой интерес, ведь он нигде не объявлял, что концерт прощальный. Да и вообще, по сравнению с тем, чем он занимался последние годы, включая клипы, экспериментальные дуэты и съёмки в популярных передачах, программа «Мои любимые мелодии» должна была вызвать наименьший интерес публики. Но всё вышло наоборот. * * * Из дневника Бориса Карлинского: Я уже писал, что Лёнька крайне небрежно относится к своим архивам? А я вот собираю всё, что о нём выходит. Афиши, заметки, интервью. Смеюсь, что когда-нибудь в нашем доме Мишелька откроет музей певца Леонида Волка. Ну а где ещё, конечно, в нашем! У Натали и мысли такой не возникнет. А у Лёньки ещё и куча племянников, так что я не сомневаюсь, его квартира на Берсеневской без хозяев не останется. Вот сейчас стал перебирать пожелтевшие листочки в своих папках и нашёл афишу того самого концерта. «Мои любимые мелодии. Поёт Леонид Волк». Лёнька красивый такой стоит, в бабочке, грудь колесом, взгляд орла. Герой-любовник. А вместе с афишей выпала статья, которой разродилась одна из центральных газет сразу после концерта. И сколько же там эпитетов в адрес Волка! Сколько расшаркиваний! А ведь это та же самая газета, которая когда-то критиковала молодого певца за разгульный образ жизни. И она же ещё несколько лет назад писала, что старой гвардии артистов пора уступать дорогу молодым, потому как после них, цитирую, «…нужно песок со сцены сметать». И вот теперь хвалебная ода. Лёньку называют и нестареющим классиком, и патриархом, и бархатным баритоном, и образцом мужественности. Такое ощущение, что барышня, этот опус сочинившая, по уши в Волка влюбилась. Особенно мне про руки понравилось: «Но что там голос! Когда Волк садится за рояль, все взгляды зрителей прикованы к его рукам. Как они порхают по клавишам! Кажется, он совсем не смотрит в ноты. Его голос, фигура, глаза – всё подчиняется движению рук. Артист словно слился с инструментом, и каждый в зале понимает: вот сейчас творится настоящее волшебство!» М-да, пафос, конечно, можно убавить. Но в целом барышня права, смотреть на Лёньку за роялем – отдельное удовольствие. А в тот вечер он действительно был в ударе. Я видел, как он готовился к концерту: с утра ничего не ел, чтобы не нагружать организм, распевался, настраивался, разминал руки. Что примечательно, вообще не нервничал, ходил спокойный как удав. И только когда вышел на сцену, ожил. С первыми аккордами, с первыми аплодисментами у него загорелись глаза, и на третьей песне он уже подпрыгивал на своём стуле, и бил по клавишам, заводя зал и заводясь сам. Его буквально завалили цветами – в букетах был весь рояль. Зал, как мне казалось, обалдевал от старого доброго Волка, без сомнительных партнёрш и современных песен. И открывал нового Волка, исполняющего дореволюционные мелодии. Они отлично вписались в его образ. Мне особенно понравилось «В бананово-лиловом Сингапуре» – он надел шляпу и изображал Вертинского, даже грассировал как он, зал пришёл в восторг. А «Стаканчики гранёные» и «Дорогой дальнею» подпевали все хором!