– Ваш отец не был бедным священником из Ислингтона, – заметила она. – Нет, он был воинствующим атеистом из Болтона. – О, я сейчас думаю вовсе не о вопросах веры или неверия, – сказала она, улыбнувшись с легким оттенком иронии. – А о том, что ваша теща называет фактами. – А конкретнее? – К примеру, о постоянном ознобе от жизни в неотапливаемом доме. О чувстве стыда, что тебе приходится носить такую поношенную и старомодную одежду. Но в бедности заключалась лишь часть проблемы. Ваш отец не пытался осуществлять христианские добродетели на практике. – Напротив, – сказал Юстас, – он занимался благотворительностью почти профессионально. Общественные фонтанчики с питьевой водой, больницы, клубы для мальчиков из малообеспеченных семей и все такое. – Да, но он всего лишь жертвовал деньги, чтобы его имя значилось на дверях. Ему не приходилось работать в этих чертовых клубах. – А вам приходилось? Миссис Твейл кивнула: – С тринадцатилетнего возраста. А когда мне исполнилось шестнадцать, мне приходилось проводить там четыре вечера в неделю. – Вас принуждали к этому? Миссис Твейл пожала плечами и не сразу ответила. Она вспоминала отца – эти блестящие глаза на лице чахоточного Феба, это длинное тощее тело с впалой грудью. А рядом с ним стояла ее мама, маленькая и хрупкая, которая, однако, помогала выживать этому совершенно беспомощному в житейских делах, не от мира сего мужчине; крохотная птичка, уподобившаяся Атласу и державшая на себе всю материальную тяжесть вселенной. – Есть такой прием, как моральный шантаж, – сказала она. – Если окружающие тебя люди настойчиво пытаются жить как ранние христиане, у тебя тоже не остается выбора, верно? – Признаю, выбор действительно невелик. Юстас вынул сигару из уголка рта и выпустил облако дыма. – Это одна из причин, – добавил он с усмешкой, – почему так важно избегать общества добрых людей. – Одной из таких стала для меня ваша падчерица, – сказала миссис Твейл после некоторой заминки. – Кто? Дэйзи Окэм? Она кивнула. – А, так значит, вашим отцом был тот, как бишь его, каноник, о котором она постоянно твердила. – Каноник Крессуэлл. – Точно – Крессуэлл. – Юстас просиял, глядя на нее. – Могу только сказать, что вам нужно непременно послушать, как она о нем отзывается. – Слышала, – сказала миссис Твейл. – И не раз. Дэйзи Окэм, Дотти Фрибоди, Ивонна Грейвз – святые женщины. Одна толстушка и две худышки. Миссис Твейл еще в юном возрасте однажды изобразила на рисунке, как они втроем сидят у подножия креста, на котором группа бойскаутов распинает ее отца. Юстас снова нарушил молчание, но на этот раз смехом, предметом которого была его падчерица и отчасти каноник Крессуэлл. В данном случае он не видел родственной жалости, которая могла бы его сдержать. – Все эти ее утопические благие намерения! – сказал он. – Но, конечно, – добавил он уже с долей сострадания, – у бедняжки не оставалось альтернативы после того, как она потеряла и мужа, и сына. – Но она занималась благотворительностью и прежде, – сказала миссис Твейл. – Тогда воистину нет ей прощения! – воскликнул он. Миссис Твейл улыбнулась и помотала головой. Потом она вдруг сама призналась ему, что именно Дэйзи Окэм познакомила ее с миссис Гэмбл. – Редкостная удача! – произнес Юстас. – Но в ее доме я еще и встретилась впервые с Генри. – С Генри? – переспросил он. – Так звали моего мужа. – Ах да, конечно! Снова наступило молчание, пока Юстас сосал кончик сигары и старался припомнить, что Королева-мать рассказывала ему о Генри Твейле. Партнер в юридической фирме, которая занималась ее делами. Очень приятный, с отменными манерами, но умерший от прободения аппендикса в возрасте всего… Сколько же ему было лет, по словам тещи с ее вечно извращенной точностью в подобных вопросах? Тридцать восемь, так, кажется. Значит, он был лет на двенадцать или даже четырнадцать старше жены. – Сколько вам было лет, когда вы вышли замуж? – спросил он. – Восемнадцать. – Идеальный возраст для замужества, по мнению Аристотеля. – Но не по мнению моего отца. Он хотел бы, чтобы я года два повременила с этим. – Отцы и не должны торопить своих юных дочерей к алтарю. Миссис Твейл снова посмотрела на свои руки и вспомнила их медовый месяц и летние каникулы на берегу Средиземного моря. Они плавали, до одури плавились под ярким солнцем, проводили долгие часы сиесты в аквариумном полусвете спальни с зелеными шторами. – Меня не слишком опечалила его кончина, – отозвалась она, не поднимая глаз. Воспоминания об этих доведенных до крайности наслаждениях, о полном бесстыдстве и забвении приличий вызывали в ней внутреннюю улыбку. «Глухую к зову плоти, я научил тебя любить»[21]. И к цитате классика Генри непременно добавлял собственное мнение, что она была способной ученицей. Но и он был хорошим учителем. Что, к сожалению, не мешало ему обладать отвратительным характером и проявлять чрезмерную скупость. – В таком случае, – сказал Юстас, – могу только порадоваться, что вы обрели свободу. Какое-то время миссис Твейл хранила молчание. – После смерти Генри, – сказала она, – все шло к тому, что я вернусь туда, откуда явилась. – К бедным, но добрым? – К бедным, но добрым, – эхом повторила она. – Но, к счастью, миссис Гэмбл нуждалась в ком-то, кто бы читал ей вслух. – И теперь вы живете с богатыми, но недобрыми, так получается? – Да, я паразитирую, – спокойно признала миссис Твейл. – Состою чем-то вроде почетной горничной при старой леди… Но здесь вставала проблема выбора из двух зол. Она открыла свою сумочку, достала платок и, приложив к носу, вдохнула ароматы цибетина и цветов. В доме отца вечно стоял запах капусты и пудинга на пару, а в клубе для девочек… Там и пахло девочками. – Лично я, – сказала она, – предпочла быть нахлебницей в таком доме, как ваш, чем в своем доме стать… Кем я могла бы там стать, имея доход шиллингов пятьдесят в неделю? Снова наступила короткая пауза. – Оказавшись в вашем положении, – сказал потом Юстас, – я скорее всего сделал бы такой же выбор. – И вы бы меня не удивили, – таков был комментарий миссис Твейл. – Но я бы сумел поставить себя… – Поставить себя способны только те, кто располагает для этого средствами. – Даже рядом с ископаемыми скорпионами? Миссис Твейл улыбнулась: – Ваша теща предпочла бы громко говорящего медиума. Но даже ей приходится довольствоваться тем, кого она может найти себе. – Даже ей! – повторил Юстас с сиплым смехом. – Но должен сказать, ей очень повезло, когда она нашла вас. Согласны? – Не так повезло ей, как мне самой. – А если бы вы не обрели друг друга, что тогда? Миссис Твейл пожала плечами: – Возможно, я смогла бы немного подрабатывать книжными иллюстрациями. – Так вы рисуете? Она кивнула: – Втайне от всех. – Почему же втайне? – Почему? – переспросила она. – Отчасти в силу привычки. Вы должны понимать, что мои занятия рисованием не слишком поощрялись в родительском доме.