— Гонишь ты, внатури! — ухмыльнулся Костыль, но глаза его остались прежними — внимательными и холодными — Ладно. Считай — договорились. Не тронут тебя. Но должен будешь. — В пределах разумного — усмехнулся я — если вдруг что-то понадобится, скажи, ежели не глупости всякие и не срамота, я тебе помогу. — Забились! — кивнул Костыль, и взялся за книжку, на обложке которой я прочитал «Эрих Мария Ремарк. Три товарища». Вот же времена настали! Это же просто какая-то деградация уголовного мира! Лежит вот особо опасный рецидивист, и читает Ремарка! Скажи кому — и не поверят. А вот я бы поверил. В своей жизни встречал всяких уголовников, в том числе и авторитетных, по типу Костыля. И вот что заметил — дураков среди авторитетов нет. Среди «пехоты» — сколько угодно, это ведь пушечное мясо, а чтобы добраться до верха, занять место в уголовной иерархии — тут одних мускулов и «духовистости» не хватает. Тут надо еще и мозги. А что лучше всего развивает мозги? Конечно, книги. Да и срок свой мотать с книжкой как-то поинтереснее. Ну ладно, будем считать — контакт со смотрящим налажен. Хотя я в этом совсем даже не уверен. Уголовник соврет — как высморкается. Кто я ему? Мент поганый, которого обмануть сам бог велел. Никакие договора с ментами не возможны — по определению. Менты кидают, и ментов кинуть — святое дело. Да и вообще я не верю матерым уголовникам — на генетическом уровне не верю. Человек, который поставил своей профессией грабеж, воровство, обман, мошенничество — по определению не может быть нормальным человеком. Это мое мнение, знаю, что в жизни всякое бывает, но вот такие как Костыль — точно не заслуживают доверия. Тут ведь еще как — все подобные типы делят людей на две категории: это они сами, «черная масть», и все остальные, которые им «должны по-жизни». Не люди, можно сказать. А нелюдей можно кинуть, и вообще делать с ними что угодно. Человек, гордящийся тем, что он «бродяга по-жизни», и что у него ничего нет — как он может быть нормальным человеком? До вечера больше ничего не произошло. Я подремывал, прислушивался к камерному шуму, а когда принесли ужин (клейкую перловку на воде и кусок хлеба) — получил свою пайку и механически, стараясь не ощущать вкуса этого клейстера — все съел. Вечером случился небольшой скандал — кого-то били, он визжал, когда его загоняли под нары, что-то важно вещал смотрящий — вроде как поймали этого типчика на крысятничестве, из «сидора» банку тушенки тиснул — но я не прислушивался. На кой черт мне это все безобразие? И только когда шум стал нарастать, решил поинтересоваться — что же все-таки происходит. А происходило вот что: этого парня смотрящий решил наказать, и наказать не просто так — его собирались искалечить. Копчик ему сломать. Слышал я про такую мерзость — берут человека за руки, за ноги, приподнимают, и с размаху сажают на пол. Копчик ломается, человек становится инвалидом на всю оставшуюся жизнь. Парню на вид лет двадцать, тощий, патлатый, что сейчас, во времена лысых спортсменов-бандюков выглядит совсем уж вызывающе. Парень вопит, рыдает, из его воплей разбираю только то, что он ничего не брал, что на него наговорили, и что банка, которую у него нашли ему подброшена. Мне стало противно. Парнишка явно не был похож на «крысу». Какая к черту из него крыса, типичный ботаник! Как он вообще тут оказался, в СИЗО?! Сцука ну что за система такая — следаки арестуют подозреваемого, и он месяцами сидит в камере, дожидаясь, когда у следователя дойдут до него руки! А следак — в отпуск отправился на сорок пять дней! А когда вышел — дел невпроворот! А потом пишет в прокуратуру на продление срока содержания под стражей — ибо обвиняемый опасен и может куда-нибудь слинять! А ему, следаку, просто плевать на работу и он делает ее через пень колоду! А человек-то сидит! Без всякого решения суда сидит! Возможно — еще и невиновный! Ну вот чем этот патлатый опасен?! Он опасен только тараканам, какого черта его-то держать в СИЗО, отнимать место у тех, кто на самом деле тут должен быть? Вот такие, как Костыль и его «торпеды»! — Смотрящий! — я и сам не поверил, услышав свой голос. Ну какого черта мне надо? — Чего тебе…Самурай!? — Костыль не сразу оглянулся, посмотрел на меня с неприязнью и вызовом — Хочешь вписаться за крысу? Кто впишется за крысу — сам крыса! — Придержи метлу, Костыль! — я спрыгнул с нар, и подошел к столу, за которым сидел смотрящий — Ты уверен, что он виноват? — Если бы не был уверен — не говорил бы! Его пацаны накрыли, он скрысил у Михея банку тушенки! Так что не лезь куда не надо! Не твое это дело! — Я не брал! Он нарочно! Михей — нарочно! — захлебнулся криком бледный, как мел парнишка — Я ему носки не отдал и майку! Он требовал! И передачу требовал! Я не отдал! Вот он и устроил мне подлянку! — Чо ты брешешь, козлина?! Ты чо туфту гонишь?! Какие нахрен носки?! Мне западло от тебя, петуха, что-то брать! Слышь, братва, порожняк он гонит! Фуфло! И Джем видал, как он у меня в сидоре лазил, и Сергунь! Видали, пацаны? — Видали! Внатури, видали! — загундосили два вихлястых лысых парня, на лицах которых интеллект не оставил совершенно никакого следа. Впрочем — как и на лице Михея — корявого мужичка лет тридцати с бегающими глазками, которого лучше не встречать темной ночью в подворотне. Типичный «бродяга по жизни», «социально близкий», как таких называли в тридцать седьмом году. Поколения предков-алкоголиков создали такой вот тип человека, для которого камера СИЗО как дом родной, который лишен любых моральных устоев, и для которого существует только один жизненный закон: «Ты сдохни сегодня, ну а я — завтра». — Смотрящий, я предлагаю устроить расследование — правда он брал банку, или это навет на него. Я тебе уже говорил, что могу определить — врет человек, или нет. — Ты чо, все от своих ментовских привычек не можешь отстать? — Костыль криво усмехнулся — Да какая тебе вера?! Ты мент! Мусор! Мусорам верить нельзя! — Ты что, боишься, Костыль? — я тоже криво, максимально мерзко ухмыльнулся — Боишься, что твои дружки на самом деле на парня напраслину возвели? Оболгали его? А если я сделаю так, что виновный сознается, сам скажет, что виноват? Тогда поверишь? И еще — а скакой стати Михей назвал парня петухом? Что, парнишка на самом деле опущенный? — Нет. Не петух. Но это его дело — спросить за базар. Ты-то какого за него впрягаешься? Сейчас он должен ответить — за себя! Вот ответит — пусть потом и спросит за петуха. А не спросит — значит, петух и есть. — Ты не ответил, смотрящий. Если виновный сам скажет, что он виноват, поверишь? Что тогда сделаешь, по закону? — Крыса — должен быть наказан. Если Михей погнал на Жирдяя по беспределу — он сам крыса. Только это все фуфло! Жирдяй — крыса! — Еще раз спрошу — ты позволяешь учинить расследование? Ты поверишь, если виновный сам признается? — Если сам признается — поверю! И накажу виноватого! — Костыль побагровел, и было видно — он едва сдерживается, чтобы не взорваться. — Все слышали? — повысил голос я — все в хате слышали? Костыль разрешил учинить расследование, узнать, кто крыса! — Слышали! Слышали! — загудела замершая от предвкушения спектакля камера. Я просто-таки чувствовал жадный, злобный интерес этих людей, лишенных развлечений, радостных тем фактом, что беда случится не с ним, а с кем-то иным. Им было хорошо! Они были едва ли не счастливы! Театр! Большой и малый… — Отпустите его! Парень, иди сюда! Я сел на скамью возле стола, парень подошел, хлюпая носом. Глаз у него подбит и фингал уже налитивается синевой, из ноздри струйка подсохшей крови до самого подбородка, ухо красное и распухло. Досталось ему. — Дай руку! Парнишка не колеблясь протянул руку. Ладонь его была сухой и горячей, как у больного. Я посмотрел ему в глаза — них билось, металось отчаянье, густое, безнадежное, жуткое. Похоже, что он уже не верил в избавление. Сосредоточился, и… Когда вынырнул из забытья — похоже, прошло всего секунда, или две — выражение лица Костыля не успело смениться — все такое же скучное, вялое. Или он всегда такой скучный и вялый? — Он не виноват — бесцветным голосом сказал я — Михей, иди сюда. — Да не пойду я, внатури! Чо вы этого мусорского слушаете?! Мусорам верить нельзя! — Хорошо! — пожал я плечами — После с тобой поговорим. Эй, ты…как там тебя? Джем? Джем, иди сюда. Иди сюда, я сказал! — Да чо, внатури, он оборзел! — истерично крикнул Михей, оглядываясь по сторонам — Не ходи, Джем! — Джем, подошел! Быстро! Это уже Костыль, и я вижу, что у него явно возник интерес, и…вроде как понимание. Джем — лысый парень небольшого роста, подошел ко мне и боязливо, несмело протянул руку. Я посмотрел ему в глаза, увидел страх, и негромко сказал: — Если ты соврал — скажи прямо сейчас. Если тебя Михей заставил. Костыль, ты ведь простишь ему косяк, если его старший заставил? Не будешь сильно наказывать? Костыль взглянул на меня, глаза его чуть прищурились — похоже, ему было приятно, что я обращался к нему по каждому вопросу, ждал его решения. Джема буквально перекосило. Он отдернул руку, не коснувшись моей, и обращаясь к Костылю, упавшим голосом сказал: — Костыль, внатури…Михей сказал, что гвоздь мне в ухо загонит, если я за него не впишусь! Потому что братан должен за братана мазу тянуть, а этот лох педальный должен ответить! Чтобы на черную масть не тянул! — Так ты видел, как Жирдяй крысятничал? — Мой косяк, Костыль! Не наказывай! Михей! Заставил сказать! Не видел я! — Так… — Костыль важно поднялся, прошелся вдоль стола — Сергуня, ну-ка, давай! Толкуй! Так все было, или нет? Видел Жирдяя, как он крысятничал? — Михей мне сказал, что правильно будет лоха опустить… — Сергуня наклонил голову и не смотрел на Костыля — Не видел я, внатури…косяк мой! — Вот как… — Костыль замер, глядя на Михея, сидевшего на нарах — Михей, и что такое, внатури? Ты пошел по беспределу? Ты на правильного пацана хотел навесить крысятничество? Ты назвал его петухом? Михей, внатури…а ведь петух — это ты! Ты петух, Михей! И мы сейчас это поправим! Михей вдруг сорвался с места, бросился к дверям камеры и начал бить в нее пяткой. Стальная дверь загромыхала так, что этот грохот наверное было слышно и за стенами СИЗО. Насколько помню, это называется «выламываться из хаты». Дверь открылась быстро, будто цирик стоял и ждал, когда кто-то начнет ломиться наружу. Михея вытащили, и дверь снова закрылась. И тишина! «И мертвые с косами стоять!» — Вот оно как… — Костыль опустился на скамью, исподлобья взглянул на потупивших взгляд двух придурков — Косяки за вами, пацаны! Серьезные косяки! Придется отрабатывать! Заглаживать, так сказать, вину! В общак дать, пацану, которого вы обидели — тоже надо что-то дать! — Не надо мне ничего! Пусть только не суются ко мне! — торопливо пробормотал Жирдяй. — Не надо, так не надо! — легко согласился Костыль — Тогда твою долю мы в общак забираем! И все, что у Михея — тоже в общак. Потом с вами решим — сколько чего вы должны. Насчет Михея — теперь ему трындец. По дороге маляву прогоним — старшим объявим за Михея. Пусть они за него решают. А тебе, Самурай, от общества благодарность. Если бы не ты— мы бы косяк упороли. Ты на долю от имущества Михея претендуешь? — Нет. Мне бы пожрать нормально, а то на баланде скоро ноги протяну. — Не вопрос! Щас чифирА заварим! Будешь чифир пить? — Почему бы и нет? — не думая, ответил я — Хорошее дело. Чифир я не любил. Пробовал, но он на меня особо не действует. Ощущение странное — вроде и не пьянит, но как-то…волнует, что ли. Тело возбужденно зудит, сердце стучит — не знаю, что хорошего в чифире и почему его так любят уголовники. Но тут дело в другом — питие чифира уголовниками наверное сродни чайной церемонии у японцев. Это не просто попивание чайка, это церемония! Чифир готовят в одной плошке, типа в большой кружке, и эта кружка обходит всех, кто участвует в «церемонии», отпивают по очереди, по глотку. Так проверяют человека — предлагают со всеми вместе пить чифир, и не дай бог, он окажется чушканом, или петухом — «зашкварит» всех остальных, тогда его сразу убьют, и не просто убьют, а как можно страшнее. Перед тем, как пить со всеми из одной посуды, он обязательно должен «объявить» свою масть. Кстати, слегка удивило, что уголовники чифирят с бывшим ментом. Впрочем — все в этом мире меняется, все течет, все изменяется. Эту ночь я встретил сытым, и сна — ни в одном глазу. То, что я сидел за одним столом со смотрящим, пил с ним и его торпедами чифир — ровно ничего не значит. Если ему приказали меня убить — значит, все равно сделает попытку это сделать. Иначе ему не «зачтут». Человек, который находится на крючке у «кума», то есть у начальника оперчасти «заведения», зависим от того до последней своей клеточки. И «кум» может сделать с ним все, что угодно. Спишут покойника, ничего страшного — девяностые годы, сейчас всем плевать, никто не будет проверять — от чего и как скончался какой-то там заключенный. Тем более такой незаметный, как Костыль. Он же не вор в законе, не «положенец» — просто старый сиделец, которого воры поставили смотреть за соблюдением воровского закона в этой «хате». Уже когда камера угомонилась — кто-то спал, кто-то подремывал рядом, сидя у них в ногах — ко мне подсел спасенный мной несчастный Жирдяй. Как оказалось — звали его Юрой, и сидел он в общем-то по можно сказать смешному поводу: бывший работодатель обвинил его в краже компьютера. Компьютер штука дорогая, тянет по сумме на тяжкое, а если еще как следует мотивировать следователя, так и закрыть жертву как два пальца об асфальт. Вот и закрыли. И сидит Юрок уже третий месяц — как это всегда и бывает. Забыли его. Зачем работодатель так его раскатал? А Юрок свинью ему подложил за нехорошее поведение — что-то там в банковской сети так напортачил, что до сих пор разобраться не могут. Лихорадит и по сей день. Денег платить не хотел, негодный — вот Юрок и решил уволиться, а напоследок типа денег с него потребовать. А чтобы активизировать в этой самой выплате зарплаты — заложил в систему какую-то гадость, типа вирус. Я не особо разбираюсь, так что его объяснения для меня как колдовские заклинания. Но понял — парнишка дельный, и не зря я его выручал. Тем более что тот и едой поделился, и предложил если что — дежурить, чтобы я поспал. Благо что нары рядом. Вдруг кто-то из обиженных мной дружков Михея решит поквитаться? А я, если что — его поддержу. Умное решение, и дельное. Умный парнишка. Так что я в эту ночь поспал как минимум часа четыре — уже во второй половине ночи, когда действие чифира закончилось. А до тех пор лежал и обдумывал все, что со мной случилось. Раскладывал на составляющие, выдвигал версии, одна чуднее другой, и само собой — планировал будущую жизнь. То, что прежней жизни у меня уже никогда не будет — в этом не было сомнений совсем никаких. Глава 3 Господин Наосигэ говорил: «Путь Самурая — это стремление к смерти. Десять врагов не совладают с одержимым человеком». Здравый смысл никогда не совершит ничего подобного. Нужно стать безумным и одержимым. Ведь если на Пути Самурая ты будешь благоразумным, ты быстро отстанешь от других. Но на Пути не нужно ни преданности, ни почитания, а нужна только одержимость.