"Хагакурэ" — книга самурая — Так ты все-таки воровал этот чертов компьютер, или нет? Я с удовольствием дожевал черствый кусок хлеба с ломтиком сыра, проглотил, и удовлетворенно откинулся на подушку. Когда лишаешься всего, что у тебя есть — начинаешь ценить маленькие радости жизни. Например — достался тебе бутерброд — вот и счастье! Плюхнули баланду погуще — вот и и радость! Просто нужно ценить то, что у тебя есть — каждый день, каждый миг. Наслаждаться ощущением того, что ты жив. И даже если в двадцати сантиметрах от твоей головы воняют грязные ноги сокамерника, храпящего, как трактор — это тоже признак того, что ты жив, а не гниешь сейчас в мокрой кладбищенской глине. Бутерброд — это от Юры. Парнем он оказался словоохотливым, и совсем не жадным. Впрочем, насчет «нежадности» — тут еще как посмотреть. Дружба с Самураем тоже ведь чего-то стоит? Вряд ли человек, с которым вместе ел хлеб и сыр, разговаривал о жизни — откажется поддержать, если некто по примеру Михея соберется «опустить лоха». Возможно, это у меня профессиональная деформация, и я приписываю парню то, чего нет, но…он и сам может не знать, что его мозг в данный момент избрал самую лучшую тактику поведения. Если ты сам не можешь противостоять стае волков, надо выбрать самого сильного волка, приручить его, прикормить — и тогда он встанет за тебя грудью. Чисто инстинкты, и ничего больше. — Нет, ну это как назвать! — Юра сморщил нос и покосился на соседа, от которого несло потом и носками — Компьютер-то я забрал, да, но это в счет зарплаты! Он мне должен был! Ну…управляющий этот! Сука сам новые машины покупает, на курорты катается, а мне зарплату зажал! А я должен там сидеть, да компы всему банку налаживать! А они там все тупорылые — вечно ткнут не туда, вот система и посыпалась! А я налаживай!. Да еще и говнят — мол, это ты плохо в прошлый раз сделал, вот все и сломалось! Идиоты! — Мда…а как ты компьютер-то вынес? Как тебе позволили? — Да как вынес…взял, да вынес! Он и так у меня дома стоял, чтобы если что — через инет систему поднять в банке. Этот компьютер потом и проходил по делу как украденный. Приказа-то не было, что я его взял официально! Просто сказали, чтобы поставил дома — на всякий. А когда я заявление написал, сказал что не буду у них работать — потребовали назад. А я и сказал, что не отдам, пока не расплатятся. А они меня в ментовку сдали, и дело на меня завели. Ну…вот и все, в общем-то. Мама передачки носит, а я сижу. — Какая глупая история! — искренне восхитился я — Давно ничего тупее не слыхивал! А ты редкостный болван, каких еще поискать! — Ну…да! — неожиданно легко согласился Юра, и ухмыльнулся — сейчас-то я это вижу, а тогда казалось — все продумал, по справедливости, по-уму. Как думаешь, мне хоть условно дадут? — Неа — задумчиво сказал я — ты сколько уже тут сидишь? Третий месяц? Больше? Раз тебя закрыли, значит, прокуратура будет землю рыть, чтобы оправдать твой арест. Если ты попадаешь на арест — значит шансов загреметь на зону у тебя в разы прибавляется. Это такой закон. А насчет ареста это у них быстро — рраз! И ты уже на нарах. Система! Юра помолчал. Лицо его сделалось несчастным и потерянным. Он уже смирился с судьбой, и мечтал лишь о том, чтобы поскорее выбраться из камеры СИЗО — хоть куда! Хоть на зону — лишь бы из этого ада! И я его прекрасно понимал — сам такой. Так же дышу отравленным табачным дымом воздухом, нюхаю вонючие носки соседей и смотрю на рожи уголовников, в очередной раз раскидывающих колоду карт. — А ты в самом деле бывший мент? — спросил Юра, и тут же поправился, видимо почувствовал глупость своего вопроса — Извини, я не говорю, что ты врешь. Просто хотелось узнать — за что же тебя сюда законопатили, в общую камеру! Говорили, что у бывших ментов свои камеры, чтобы их в общих не убили. А почему с тобой так? — Вот для того и так — чтобы убили — равнодушно пояснил я — у нас много чего странного делается, например, вот ты непонятно почему сидишь в СИЗО, а не на подписке о невыезде. — А тебя за что закрыли? — За что? — я криво усмехнулся — За создание организованной преступной группы, по подозрению в убийствах, и…много чего еще. Давай не будем об этом, хорошо? А то я спрошу тебя, как тут принято: «А ты с какой целью интересуешься?» — Извини… — Юра стушевался — Думаешь, я стукач? Да боже упаси! Просто интересно было…про тебя такое тут рассказывали, я слышал — это что-то! Терминатор, да и только! — И что же рассказали? — невольно заинтересовался я. Нет, правда — интересно же узнать, что о тебе говорят в народе! — Ну что ты авторитетный, хотя и бывший мент. Что тебя боятся в городе, потому что ты только пальцами щелкнешь, и человек пропал. Что ты ужасно сильный, как будто в цирке работал, или олимпийский чемпион. Что богатый — весь город тебе платит за крышу. Ну и все, в общем-то. А! Вот еще что — вроде как ты умеешь определять — врет человек, или нет. За руку возьмешь, и сразу скажешь. Потому тебя из ментовки и уволили — ты им всю малину испортил. Они не раскрывают преступления, а ты — рраз! И готово. Тебя хвалят, а им фигу. Вот и поперли! Интересная информация! Мне даже смешно стало, хотя совсем не до смеху. Не то положение, чтобы смеяться. Юра еще что-то говорил, но я его уже почти не слышал. Думал о своем, невеселом. Сколько я уже тут сижу? Сутки? И где этот чертов Сергачев? Это ведь не он меня сюда засунул точно не он! Ему не нужно, чтобы меня именно сейчас грохнули! Так какого черта тогда? ГДЕ он?! Стоп! А может это как раз Сергачев меня сюда и засунул? Ну так…для профилактики. Чтоб помариновать, чтобы я был мягче, податливее. После того, как посидишь в такой камере месяц-другой, точно не захочешь сюда вернуться! А значит — сделаешь то, что нужно твоему куратору. Может у меня крыша едет? Паранойя захлестнула? Но без здоровой паранойи в нашем мире не выжить, особенно таким, как я. «Если у тебя паранойя, это не значит, что за тобой никто не следит!». Мне даже Юра кажется подозрительным — уж больно настойчиво он расспрашивает о моих делах. Я его «просвечивал»? Ну и что? Я «просвечивал» его на предмет виновности или невиновности, но никак на то, стучит ли он, или нет. В этот день кое-что случилось. Костыля дернули на этап. Быстро, так быстро, что никто ничего и сообразить не успел. Впрочем — а что они могли сообразить? То, что Костыля нацеливали на убийство некого Самурая? Откуда им это знать? Уходя, Костыль важно, витиевато попрощался с «хатой», вернее не совсем со всей хатой, а только с ее уважаемыми обитателями. Мне ничего не сказал, но уже стоя на пороге обернулся, нашел меня взглядом, и пристально всмотревшись в глаза, прищурился, будто подавая какой-то сигнал. Какой? Это мог понять только я. Само собой — дернули его на этап именно сейчас потому, что Костыль не оправдал надежды куратора. Я жив и здоров, чего не всем желаю. И теперь, после ухода Костыля, начнется второй этап Марлезонского балета. Ведь кто-то должен заменить смотрящего? Стать смотрящим по нашей «хате»? Обязательно должен. Так оно и получилось. Уже через час после того, как Костыль переступил порог камеры, открылась «кормушка», в проеме которой показалось круглое лицо толстого цирика (Арестанты называют его Боровом. Ну так мне Юра сказал!). «Кормушка» закрылась, открылась дверь, и в камеру вошли трое — впереди худой длинный мужик лет сорока с унылым, кислым лицом, сзади него — два здоровенных амбала ростом метра под два, полноватые, но от этого ничуть не менее эпичные на вид. Два голема — здоровенные и тупые. То ли бывшие борцы, то ли боксеры. — Опа! — прошептал всезнающий Юра — Это ведь Коля Монгол! А это его торпеды! — Откуда знаешь? — Я раньше в другой «хате» сидел. Он там был смотрящим. Ох, и тварь же! После него Костыль покажется настоящим ангелом! Ты не представляешь, что это за гадина! И что характерно — воровской закон блюдет. Вот только получается у него все как-то…мерзко! Вроде и по закону, но с вывертом, и все в свою пользу. И не подкопаешься! Авторитетный! Положенец! Интересно, а какого черта его сюда сунули? Я знал, зачем его сюда сунули. И было мне тошно. Хорошо хоть Юрок теперь тут есть, а то бы и поспать не удалось. Интересно, если бы я начал сейчас «выламываться» из «хаты» — меня бы выпустили? Вот готов поклясться, что — нет! А тем временем смотрящий подошел туда, где раньше спал Костыль, сел на нары, и к нему тут же сбежались костылевские прихвостни — их-то не перевели в другую камеру, и на этап не отправили. Все тут остались! Кстати, а где будут теперь спать прихвостни Монгола? Вот эти два облома? На этот вопрос я получил ответ буквально через десять минут. Уголовники пошептались, потом один из них — густо татуированный бритоголовый парнюга (из свиты Монгола) подошел к мне и встав возле моих нар презрительно сказал: — Эй, мусор! Твое место у параши! Свали отсюда, я здесь спать буду! Место мусора рядом с петухами! «Петухи» тут были. Я заметил двух жеманных молодых парней, которые хихикали на нарах возле огороженной тканью параши. Парашу здесь представляла собой возвышение с площадкой наверху, с дыркой, в которой постоянно журчала вода. Тут же рядом был кран со старой, ржавой раковиной. Ходить на парашу было целым приключением — одна на тридцать с лишним рыл, да еще и не каждый раз на нее сходишь — когда обитатели камеры едят сидеть на параше нельзя — могут и опустить. Надо ли говорить, что о туалетной бумаге тут и речь не шла. Хорошо, если есть газета… Я медленно сел, снизу вверх глядя на здоровенного придурка, и думал о том — специально его сюда заслали, или нет. И чем дольше думал, тем больше во мне крепло убеждение, что случайности никакой нет — подослали. Вот только с какой целью? Просто по уголовному беспределу, место забрать, или же это происки «кума»? Оперативная, так сказать, разработка? Думал я вообще-то всего секунды три. Не то место, чтобы долго раздумывать. Нужно что-то делать. А что именно? Пока поговорить, время потянуть! — А кто так сказал? — холодно спросил я — Я так сказал! — ухмыльнулся бугай. — Ты — это кто? Я Самурай. А ты, пацанчик, кто? У тебя вообще-то есть имя? Бугай, как ни странно, вдруг притух. Неужели знает обо мне? Тогда может отстанет? — Да мне похрен, кто ты такой! Ты мусор поганый! Свали отсюда, я здесь сплю! На этой шконке! — Нет. Ты не на этой шконке спишь. Ты спишь ПОД ней! — медленно сказал я в наступившей тишине, и сильно, резко ткнул парня в печень. Тот ойкнул, вытаращил глаза, потом глаза закатились, и бугай медленно рухнул на пол. Я с интересом посмотрел на его тушу и недоуменно пожал плечами: — Что это с ним? Стоял, стоял, и вдруг упал! Видимо, у него падучая! Болезнь такая — постоят вот так люди, и падают! Молодежь сейчас такая хлипкая… Я снова улегся на шконку, прикрыл глаза и сквозь полуприкрытые веки наблюдал за тем, что происходит вокруг меня. Пробил я бугаю очень даже качественно, бил сложенными в лодочку пальцами, и боль от удара в печень просто ужасающая. Вот он и рухнул, потеряв сознание от болевого шока. Удар по печени очень коварен. Ударив по печени «как следует», можно просто-напросто убить человека — если не сразу, то по прошествии нескольких дней. После моего удара бугай может и не умрет — все-таки организм молодой, и наверное тренированный, но то, что последствия этой травмы он будет ощущать еще несколько дней, а то и недель — это совершенно точно. Скоро у него под ребрами образуется гематома вследствие внутреннего кровоизлияния, и любое движение будет причинять боль. Печень нежный орган, хотя и самовосстанавливающийся. Нет, не жалко! Ненавижу мразей. Вот так взять, подойти к незнакомому человеку и выгнать его с законного места! Это…хмм…фашизм какой-то! А фашистов надо наказывать! Парень очнулся только минут через десять или пятнадцать. Долго лупал глазами, не понимая, что с ним случилось и где находится. «Братаны» ублюдка согнали какого-то несчастного с его шконки, и уложили болезного на спину. Смешно, но он не помнил, что случилось! Я слышал это по разговорам — мол, подошел, сказал, и упал. Никто из не не видел моего удара. Во-первых, нокаутированный заслонил их своей широкой тушей, потому и не видели. Во-вторых…я специально бил резко, без замаха, и очень, очень быстро. Так быстро, как этим уголовникам и не снилось. Они даже не поняли, что я ударил их «братана»! — Валеран, ты чо, внатури?! Валеран, чо случилось?! Я же слушал этих ослов и думал, как пережить ночь. — Самурай, как ты его, а?! — возле уха послышался шепот Юрки — Круто! И они даже не поняли, что случилось! — Тихо! — приказал я — Молчи! И вот что еще…ночью придется тебе подежурить. Понимаешь, почему? — Еще бы не понимать! Кто-нибудь да видел, как ты его ударил! — Ничего ты не понимаешь! — вздохнул я — Как думаешь, почему Костыля убрали, а сюда сунули этих отморозков? — Да ладно! Неужели по твою душу?! — Вот тебе и ладно. Юр, подежуришь? Я немного подремлю. — Конечно! Спи! Я посмотрю, не беспокойся! Вот все-таки гуманитарий. Достаточно было всего лишь сказать: «да» — и вопрос исчерпан. Но ему обязательно надо выдать целую фразу! Пустую, не несущую особого смысла. Как только он выжил в таких условиях? Его давно должны были перевести в разряд «опущенных» — просто за то, что не похож на других — длинные волосы, симпатичное лицо. Одного этого достаточно, чтобы кто-нибудь да попытался наехать. Хмм…странно, да. Может его ко мне подставили? «Наседка»? Ох ты ж паранойя моя параноидная…цветешь ты ярким цветом и пахнешь! Поспать мне не дали. Через полчаса после того, как Валеран мешком свалился на пол, ко мне подошел парень что был у Костыля в шнырях — накрывал ему на стол, исполнял поручения. Типа — его прислуга. Так вот этот прислужник подошел ко мне и не скрывая своего удовольствия сообщил: — Тебя смотрящий к себе зовет. Базар есть! Мда. Похоже на то, что не выйдет у меня дождаться ночи. Не будут они ночи ждать. И действительно — что, днем нельзя спроворить? Завали «мусора», и спи себе спокойно! Интересно, что скажет Монгол? Я встал со шконки и пошел к сидящему за столом смотрящему. Тот сидел так же, как и его предшественник — в торце стола. Рядом сидели подручные — тот, кому я разбил печень был бледен, на лбу его выступил пот, и я со злорадством подумал, что досталось придурку очень даже недурно. Если бы я хотел его убить — сделал бы это легко и свободно. Но мне нельзя убивать прямо сейчас. Нельзя давать повод меня осудить. Потому что ничего у них не выйдет с этой самой бойней, которую они устроили на шоссе — не получится вину повесить на меня. Шито все белыми нитками. Оружие у меня легальное, а отбирать автоматы у террористов чтобы потом в этих самых трерористов стрелять — никому не возбраняется! Святое дело! Кроме тех, кто сидел на скамьях, рядом клубились еще человек десять — я узнал прежнее окружение Костыля, но были и те, на кого не обращал внимания. — Косяк за тобой, Самурай! — взял быка за рога смотрящий — Мало того, что ты мусор, волачара поганишь нашу хату своим присутствием, так ты еще и зашиб пацана, который попросил тебя уступить шконку! Руку поднял на черную воровскую масть! Против закона пошел! Как объяснишь свой косяк, перед тем как братва примет решение насчет тебя? — А я должен уступать место любому придурку, который подойдет ко мне и скажет, что я должен жить с петухами? Так что ли, Монгол? Такая твоя правда, такой закон? А если я сейчас подойду и потребую твое место? Тогда как? — Ты — мусор поганый! Как ты можешь сравнивать его (он показал на бледного, с бисеринками пота на лбу пострадавшего) и себя?! Он бродяга по жизни, а ты…волчара позорный! Петушара! Камера замерла. Стихли разговоры, пролети сейчас муха — ее было бы слышно так, как если бы вокруг не было ни одного человека. Спектакль удался! Зрители в предвкушении затаили дыхание, не хрустят печеньем, не трещат развертываемые шоколадки. Не дай бог пропустить каждый миг этого зрелища! Сам себе потом не простишь! — А ты меня петушил, чмо болотное? — голос мой стал бесцветным, спокойным, будто я стоял не перед кодлой убийц, пришедших за моей жизнью, а просто спрашивал случайного прохожего — «как пройти к вокзалу?» — Беспределишь, тварь?! Я весь обратился в слух, в одно сплошное ухо. Никакое движение не могло пройти мимо моего внимания. Движение воздуха, тихое частое дыхание, запах потеющего от возбуждения и страха человека, покрадывающегося сзади — я все это чувствовал, осязал, видел.