Тишину резанул яростный голос Юрки: — Самурай, сзади! И крик тут же оборвался звуком удара, стоном, хрипом. Но я не мог отвлекаться на посторонние звуки. Заточка — здоровенный гвоздьсантиметров тридцать длиной — и откуда здесь такой взялся?! Или не гвоздь? В любом случае — хрен редьки не слаще, тридцатисантиметровая штука, с одного конца заточенная до игольной остроты, с другой — обмотанная чем-то вроде ниток, или тонких полосок ткани, скрепленных между собой чем-то вроде клея (жеваный хлеб?) Он целил мне в затылок. Зажатый в кулаке штырь прошел мимо меня, и человек, наносивший удар по инерции провалился вперед, прямо на покалеченного мной отморозка. Типичная ошибка человека, не знакомого с ножевым боем — нельзя вкладывать в удар столько силы. Вдруг если промахнешься? И вообще, чтобы воткнуть нож в противника не нужно применять очень уж много силы. Достаточно направить нож в определенную точку, и он войдетв тело как в масло. Только надо знать эти самые определенные точки. А еще — суметь нанести удар так, чтобы его не смогли отразить. Не повезло покалеченному мной отморозку. Штырь пробил ему грудь, отморозок забавно ойкнул, вытаращил глаза, закашлялся, и на губах его расцвели розовые пузыри — явный признак пробитого, наполненного кровью легкого. Я ударил кулаком — будто заколачивал гвозди. В основание черепа. Сильно ударил, с целью сломать, убить. И цель эта самая была достигнута — шея несостоявшегося убийцы хрустнула, голова запрокинулась назад, вытаращенные глаза уставились в потолок. Монгол только начал подниматься с места, тянуться куда-то там за пазуху — видать у него был припрятан какой-то сюрприз, который мог бы меня остановить. Но сейчас меня можно было остановить только из пулемета, да и то…не сразу. Шаг вперед, удар! Переносица вмялась в череп, куски кости вошли в мозг. Хорошая смерть — если смерти вообще бывают хорошими. Ни на кол тебя, мразь, не посадили, ни на дыбе не повисел, ни живьем в землю не закопали. Вспышка! И вот ты уже в аду, нормально поджариваешься на сковороде. Если он есть, этот ад, конечно. За последние годы я все больше утверждаюсь в мысли, что ад — это Земля. И мы тут отбываем свой срок. Отбыл — и вернулся. Куда? Да кто знает — куда! Вернулся, да и все тут. Домой. Надеюсь, когда я вернусь, меня там будут ждать жена и дочка. Очень надеюсь… Но это позже! Пока — надо расставить по своим местам всех и вся! Шаг в сторону захват — удар головой об угол стола. Виском. Еще одной «торпедой» Монгола (или Костыля?) стало меньше. Еще один! И типа каратэ знает? Нна тебе каратэ! Нельзя задирать ноги выше уровня пояса, это тебе что, балет?! На лоха — сработает, на дурачка, неспособного провести контрприем. А на меня ваши маваши ни хрена не действуют! Вначале тебе яйца разбить, а когда согнулся и зажался — аккуратно так взять за голову, потянуть вверх и в сторону, а потом — рраз! Рывком в противоположную сторону! Ты инстинктивно напрягаешь шею, когда я тяну голову влево, и тем самым мне помогаешь — достаточно быстро рвануть в противоположную сторону, и мои усилия, твои усилия — все вместе приводит к нужному результату. Позвонки хрустят, шея повисает. Наверное, какое-то время ты еще понимаешь, осознаешь, что тебя убили, но ничего поделать не можешь — с такими повреждениями не живут. Читал где-то, что отрубленная голова после казни живет еще некоторое время — глазами поводит, шевелит бровями, моргает…меня, как прочитал — аж мороз по коже продрал. Вот так понимать, что тебя уже убили, осознавать, что ничего изменить не можешь — что может быть хуже? Впрочем — много чего. Человек в своем патологическом желании убивать себе подобных придумал очень много способов особо мучительной, мерзкой, и невероятно болезненной казни. Чем и отличается от животных. Монгол ничем не шевелил. Нет, ну так-то он вначале слегка пошевелил — подергался, поскреб ногами по полу, но потом затих и больше своим шевелением меня не отвлекал. Потому я смог посвятить всего себя великому делу очистки этого мира от всякой пакости. Вначале зашиб оставшихся «торпед» Костыля. Потом сходил, узнал, кто же разбил нос и подбил глаз несчастному Юрке, предупредившему меня о том, что сзади подкрадывается большой полярный лис. Оказалось — два каких-то отморозка, которые начали визжать и попытались свалить из камеры наружу, и были нокаутированы, а потом утоплены в параше. По очереди, конечно. Ровным счетом у меня вышло одиннадцать человек. Нет, не человек — тварей. Это даже не животные, это твари, имени которым я не могу подобрать! Демоны? Бесы? Бесы, наверное. Демоны — это для католиков и протестантов, а у нас бесы. А затем я лег на нары и стал дожидаться расплаты. За все приходится платить. За свою жизнь — тоже. Интересно — шум-то в камере был неслабый, почему цирики не обратили на это никакого внимания? Типа — меня мочат, я визжу, и нечего мешать добрым людям причинять добро? Скорее всего, так и есть. Выжидали они с полчаса. Потом «кормушка» открылась в нее кто-то заглянул, и через минуту дверь с грохотом открылась, и в камеру ввалились человек десять мордоворотов — с дубинками, в бронежилетах, шлемах, и все такое прочее. Такое прочее — это берцы, которыми они начали меня резво пинать, вдобавок к массажу «демократизаторами». Хорошо это у них получалось. Если бы я не умел группироваться, если бы мои мышцы не были такими развитыми — точно переломали бы кости и отбили внутренности. А так — превратили тело в сплошной синяк, и потные, довольные, поволокли меня наружу. Я даже сознание не потерял — пока тащили, смотрел в пол, не позволяя себя расслабиться и вырубиться, и убегающая подо мной полоса бетонного пола напоминала мне дорогу. Дорогу, по которой я несусь на автомобиле без тормозов. Куда вынесет меня дьявольский железный конь? Где та пропасть, в которую свалюсь? Знает только Бог. Только вот мне не скажет. У человека ведь свобода воли, ага! Мы сами выбираем свои дороги! Ох, частенько стал в этом сомневаться. С некоторых пор… Меня тащили попинывая время от времени. Я не сопротивлялся. Что толку, если я сейчас убью пару-тройку этих придурков, которые по большому счету и вовсе-то ни причем. Им сказали — они делают. Служба! Но даже если я их положу — выйти мне точно не дадут. Снайпер пристрелит, или еще как-то достанут, но точно — не выйду. А так — даже в одиночке можно жить. Я крепкий, меня так просто не завалишь! Я Самурай! И у меня есть неоплаченные долги! Мне никак нельзя сейчас умирать, хотя вроде бы и пора. Хочется воссоединиться с семьей — на том свете, но как я могу бросить этот мир без того, чтобы расплатиться? Никак нельзя. В одиночке не было ничего. Вообще ничего — кроме бетонного пола и стен, обработанным жутким изобретением какого-то неизвестного гения. И этот гений скорее всего сейчас в аду сидит голым задом на своем изобретении, а черти с гиканьем и прибаутками волокут его вперед, стирая зад до самой евонной шеи. «Шуба» — так называется это изобретение. Это когда цементный раствор набрасывают на стену, и когда он застывает, получается что-то вроде гигантской терки, или скорее рашпиля. Ну — чтобы писать на стенах было нельзя. А еще — чтобы не расслаблялись и не чувствовали себя как дома. К такой стене даже притрагиваться противно — торчащие из нее цементные пупыры вонзаются в спину, и ты волей-неволей стараешься найти себе новое место, где бугорки не такие острые, и где можно опереться на стену не боясь повредить кожу. Меня швырнули на пол, сверху еще пару раз огрели дубинками, и дверь в одиночку с грохотом затворилась. Кстати, заметил — цирики почему-то всегда закрывают двери с невероятным грохотом, будто стараются показать, что выхода отсюда нет. Как крышку гроба захлопывают. Нет, я не человеколюб, и уголовников ненавижу — все-таки я мент, а не какой-то там карманник — но глумиться над людьми, чтобы удовлетворить свое патологическое желание никогда не буду. Так поступают люди низкие, гадкие, закомплексованные. Они поднимаются в своих глазах только после того, как кого-то унизят. Таких всегда хватало в правоохранительных органах, тем более после того, как в ментовку и на зону пришли толпы озлобленных, нищих, злых на весь мир бывших военных. Сокращение армии в угоду потенциальному противнику — что может быть мерзее? И вот эти самые военные правдами и неправдами пытаются устроиться и устраиваются в милицию и ГУИН. Поначалу лежать в одиночке было даже приятно — после душной, прокуренной, вонючей общей камеры. Здесь прохладно, бетон приятно холодит отбитые бока, опухшее лицо, и кажется, что ушибы болят на так уж и сильно. Июнь, жара, а здесь холодно так, будто включили японский кондиционер. Нет, не Бакинский БК-2300, потому что в камере тихо, будто в могиле, а бакинский кондюк завывает, как фашистский «Юнкерс» с полной бомбовой загрузкой. А потом меня стало пробирать холодом до самых костей. Бетон вытягивает из человека жизнь — по капельке, незаметно, высасывает из тела здоровье. Нельзя на нем сидеть или лежать не подложив под себя что-нибудь толстое и мягкое. Матрас, например. Но кроме моих костюмных штанов, перепачканных моей и чужой кровью, да майки-алкоголички (ну да, я не аристократ!) — на мне ничего больше не было. Не считая итальянских полуботинок, конечно. Представляю, что творится в этом каменном мешке зимой! Хорошо хоть сухо здесь, а то бы… И тут дверь раскрылась, и на пороге появился толстый, потный сержант с ведром в руках. Он качнул ведро, и на меня вылилась хорошенькая порция ледяной воды, от которой захватывало дух и останавливалось сердце! Как из колодца набрали, твари! Где в июне можно налить такой ледяной воды?! — Это чтобы тебе жарко не было! — хохотнул толстяк. Дверь захлопнулась, и я снова остался один — в тишине и покое. Мокрый насквозь, как упавшая в канал мышь. Итак, меня решили убить другим способом. Пусть и долгим, но…тоже хорошо! Посиди тут недельку без еды, в мокрой одежде, на ледяном бетонном полу — сам захочешь башку разбить о стену! Свою башку. Или чужую. Я дрожал, сжав плечи руками, чувствовал, как впивается в спину цементная «шуба», и думал о том, как мне жить дальше. Ну…если Сергачев все-таки про меня не забыл и вытащит отсюда. Выходило — нужно будет затихариться и сидеть, не высовывая носа неопределенное время — пока не стихнет шумиха, и пока те, кто хотел меня убить не решат, что я ударился в бега и не собираюсь никому мстить. Опять мстить! Да когда-нибудь это закончится?! Когда-нибудь я успокоюсь?! Ах, самурай, самурай…ну почему ты так стремишься к смерти? Почему умереть для тебя важнее, чем жить? Может потому, что умереть легче, чем жить? Тоже версия, кстати! Так боятся жить, что хотят умереть! А почему бы и нет? Если это насчет меня, то все точно. Жить для меня страшнее, чем умереть. Как ни странно — через некоторое время я забылся тяжелым, тревожным сном. Мне что-то снилось, а что именно — вспомнить потом не смог. Но не хорошее, нет! Что хорошего может присниться в карцере, когда ты весь мокрый лежишь на бетонном полу? Это как в том анекдоте: «Приходит пациент к проктологу, и говорит: доктор, что-то в у меня в попе нехорошо! А доктор и отвечает, перебирая бумажки: батенька, что же там может быть хорошего?!» Да, в тему…я ведь в полнейшей попе! Нет — попа бывает у красивых девушек, и у детишек. А я — в заднице! Огромной такой, великанской, из которой нет ни какого выхода и просвета… Проснулся от того, что снова громыхнула дверь. В дверном проеме показался знакомый огромный, с меня ростом, но толще и шире раза в четыре толстогубый цирик. Ну — тот самый, что облил меня водой. Он внимательно и даже как-то добродушно оглядел меня с ног до головы, ухмыльнулся, пожал плечами: — Успел высохнуть? Силен! А мы тебе сейчас еще добавим водички! Ну чтобы не было скучно сидеть! Душ, понимаешь ли! Лечебная процедура! Он наклонился куда-то вбок, наверное чтобы забрать ведро, стоявшее к стены за углом, и не видел, как я поднялся на ноги. А когда толстяк снова посмотрел на меня, было уже поздно. Я со всей дури врезал в широкое, добродушное лицо палача, ломая ему нос, выбивая зубы. И мне было плевать, что будет потом. Правда — совсем плевать! Если человека довести до определенной степени отчаяния, если загнать его в угол, из которого нет выхода — он становится способен на подвиг. Я где-то слышал, или читал, что обычно подвиг это результат чьей-то расхлябанности, непредусмотрительности, просто глупости. Нормальные люди подвигов не совершают — они просто делают свою работу. Хорошо делают! Устал я. От этой жизни, от этой безнадеги. Неужели все, что творится вокруг меня, в нашей стране — все это будет вечным? Нескончаемым? Иногда мне хочется, чтобы человечество просто смыло с лица Земли. Чтобы те, кто останется, начали свою жизнь с ноля! Чтобы не было этой мерзкой, грязной цивилизации! Социопат? Наверное. А я никогда не говорил, что являюсь человеколюбом и мессией. Я живой труп, который ходит по миру непонятно зачем, непонятно — почему еще ходит. Так не лучше ли уйти прямо сейчас! Весело! С огоньком! Жаль нет бензина…придется без огонька. Но весело! Я перешагнул через толстяка, но потом передумал, наклонился к нему, взял связку ключей. Оружие у него, само собой, никакого не было — если не считать обычной дубинки-демократизатора. Прихватил ее, а еще забрал баллончик «Черемухи». Пусть будет! Проверять пульс придурка не стал — ну и убил, и что тогда? Одним больше, одним меньше… Ну да — он, типа, не виноват, ему приказали меня кошмарить, и что? Не наслаждался он пыткой, просто профессиональный палач — мне что от этого знания? Легче стало? Пусть сдохнет — ни разу не пожалею. Он знал, куда идет работать. Посмотрел на ключи — интересно, подойдут к каким-нибудь камерам? Тут десяток ключей — почему бы не попробовать? Шагаю к первой попавшейся камере, подбираю ключи. Щелк! Открылся! Подъем, «бродяги по жизни»! Веселье начинается! Ко мне бегут четверо цириков с дубинками в руках. Смешно! Всего лишь четверо?! Вам надо было идти на меня со щитами, держа перед собой «укороты» и поливая коридор длинными очередями, а иначе у вас нет шансов! Убедились? Вот то-то же. А я даже не запыхался. И пусть вас добивают те, кого вы так истово шмонали, кого лупили дубинками по спинами и бедрам, ставя вдоль стены «хаты». Уж они вам расскажут, как это — получить дубинкой по почкам! Хмм…что это со мной? Когда это я вдруг встал на ТУ сторону? С чего это мне стало жаль заключенных, преступников? Которых я вообще-то выжигал каленым железом! Преступников — не жалко. Но среди заключенных полным-полно и таких, как Юрка. А Юрку жаль. Не заслужил он того, как с ним поступили. Да и не вставал я ни на чью сторону. Один на льдине. Сам по себе. Ни за красных, ни за белых. Пусть грызутся между собой. А я посмотрю, как это будет! Позади меня визжат, ревут заключенные, вырвавшиеся из камер «на волю». Волей тут пока и не пахнет — мало вырваться из камеры, надо еще выйти из СИЗО. А когда вышел — попытаться уйти, без денег, в той одежде, которая на тебе была в камере. Но бунт я тут учинил славный! Запомнят! Вообще-то этот толстяк, если я не ошибаюсь, не должен был в одиночку ходить и «проверять» карцер. А может, я чего-то не знаю. Скорее всего — просто наплевательское отношение к служебным правилам и банальная лень. Мол, и сам справится, вон — какой здоровый! Идиоты. Вы посылаете одного человеку к тому, кто голыми руками несколько часов назад перебил как минимум десяток отморозков! И которому теперь уже практически нечего терять! Толпа человек двести, не меньше. Лица радостные, веселые, ощущение такое, будто все сошли с ума и не понимают, что последует за вот таким праздником жизни. Интересно, эта присуще только заключенным, или всем людям без исключения? А может, это какой-то психоз? В толпе человек резко глупеет, и над ним начинает довлеть коллективный разум, разум толпы, желающей зрелищ…и крови. Крови хватало. Растерзанные глупые цирики, бросившиеся на толпу разъяренных заключенных, толстяк, которого я вырубил, и которому уже размозжили голову, а еще — несколько человек из числа бунтовщиков — подрезали в спину, видимо решали какие-то свои, местечковые вопросы и только лишь дожидались удобного момента. И вот тут уже надо быть очень осторожным — как бы меня самого не подрезали. В спину, пока я тут стою в толпе, и соображаю, как и что мне следует делать. Наверняка информация про меня уже прошла по всему СИЗО. Не будут резать освободителя? Да ладно! Люди вообще неблагодарны по своей сути, а во-вторых, я только сегодня поубивал их так сказать единомышленников. Так какое тогда должно быть ко мне отношение? Жаль что я сейчас в другом крыле здания, не могу открыть камеру, где Юра сидит. Зачем? Пообщались бы. Интересно было бы узнать, как там все происходило после того, как я разобрался с Монголом. Ну вот как они спишут десяток заключенных? Какие акты напишут? Сердечная недостаточность, выразившаяся в проломе черепа? Инфаркт миокарда с переломом грудины? Одного-двух еще можно списать, сактировать, но десяток? Хмм…а не сделал ли я им подарок? После бунта в СИЗО не один десяток останется лежать на полу. Можно все списать на беспорядки! И меня, кстати сказать. Что-то я снова передумал умирать! Ага, вот такой нестойкий в своих решениях. — Ты Самурай? — голос тяжелый, тягучий, с хрипотцой. Говорит нараспев, по-блатному. — С какой целью спрашиваешь? — отвечаю вопросом на вопрос, оценивая противника. То, что это противник — сомнений нет. Ну не приятель же он мне — синий, как троллейбус! Татуированный по самое не хочу! — Не кипешись. Нет к тебе претензий. Я знаю, что в хате было. Монгол за беспредел пострадал. Ты хоть и мент, но все по-закону, по воровскому закону. Я Загор, вор в законе. Смотрящий за СИЗО. — Вот как? — слегка удивился я — Плохо ты смотрел за СИЗО, смотрящий, если у тебя подчиненный беспределил. Ты вообще в курсе, что он на администрацию работал? Что его не просто так перевели в нашу камеру? Специально, чтобы меня завалить. — Я слышал, что ты типа экстрасенс? — Загор не ответил на мой вопрос, будто и не слышал — Можешь узнать правду о человеке? — Могу… — не сразу ответил я — А с какой целью спрашиваешь? — Целью, целью! — явно разозлился вор — Спрашиваю, значит нужно! Можешь проверить одного человечка — наседка он, или нет? Я посмотрел в глаза вору и медленно помотал головой: — Нет, Загор. Ты правильно сказал — я мент. И вычислять наседок вам не буду. Не надо ко мне с этим подходить. — Правильно говорят — вы, мусора, человеческого отношения не цените! — скривился в ухмылке Загор — голова у вас не так устроена! Ладно, живи…если получится. — Если получится… — эхом откликнулся я, глядя на то, как за решеткой, перегораживающей коридор, к нам бежит толпа в черных комбезах, бронежилетах, шлемах — со щитами и дубинками в руках. А у некоторых еще и дробовики, стреляющие пластиковыми пулями. Вот теперь начнется настоящая потеха! — Граждане заключенные! — голос из динамиков был металлическим, как будто говорил робот, но мне сразу вспомнилось: «А теперь — Горбатый!» — Граждане заключенные! Во избежание ненужного кровопролития, администрация предлагает вам вернуться на свои места, встать к стене лицом и дождаться, когда к вам подойдут представители администрации! Если вы не выполните наши требования — будет открыт огонь на поражение! На размышление вам дается десять минут! — Сууукиии! Баланду есть невозможно — помои! Спать в камерах невозможно, места нет! Твари! Сделайте нормальные условия, твари! Не сдадимся!