К недоумению Пойндекстера примешивается новое чувство: он угрюмо хмурится. Но что его встревожило, он не говорит. — Это был неосмотрительный поступок, дочь моя, легкомысленный и даже опасный. Ты вела себя, как глупая девчонка. Уезжай, скорее уезжай! Здесь не место для девушки. Садись на свою лошадь и возвращайся домой. Тебя кто-нибудь проводит. Ты можешь увидеть здесь неподходящие для тебя вещи. Ну, иди же! Отец выходит из хижины, дочь следует за ним с явной неохотой. Так же неохотно она подходит к лошади. Всадники уже спешились и толпятся на поляне перед хижиной. Здесь собрались все. Колхаун рассказал им о положении дел. В часовых нет необходимости. Они стоят кучками; некоторые молчат, другие разговаривают. Многие толпятся около Фелима, который лежит на земле связанный. Его расспрашивают, но, кажется, не особенно ему верят. При появлении отца с дочерью все поворачиваются в их сторону, но молчат, хотя сгорают от нетерпения узнать, что же происходит. Большинство из них знают девушку в лицо. Всем известно ее имя, многие слышали о ее красоте. Все удивлены, больше того — поражены, увидев ее здесь. Сестра убитого в доме убийцы! Теперь больше чем когда-либо все они убеждены, что виновник преступления — мустангер. Колхаун рассказал о шляпе и плаще, найденных в хакале, и о самом убийце, раненном в смертельной схватке. Но почему же Луиза Пойндекстер здесь и одна? Почему ее не сопровождает ни слуга, ни кто-нибудь из родственников? Она здесь гостья — так, по крайней мере, это выглядит. Ее двоюродный брат ничего не объясняет — должно быть, он не может объяснить. А отец — может ли он? Судя по его смущенному лицу — вряд ли. В толпе начинают шептаться, но ни одна догадка не высказывается вслух. Даже эти грубые люди боятся оскорбить отцовские чувства, и все терпеливо ждут объяснений. — Садись на лошадь, Луиза. Мистер Янси проводит тебя домой. Молодой плантатор, к которому обращаются с этой просьбой, очень обрадован. Он — один из тех, кто особенно завидует мнимому счастью Кассия Колхауна. — Но, отец, — возражает девушка, — почему мне не подождать тебя? Ведь ты же долго здесь не останешься? Янси начинает беспокоиться. — Я так хочу, Луиза, и этого достаточно. Луиза подчиняется — правда, очень неохотно и даже не пытаясь скрыть свое недовольство от любопытных зрителей. Наконец они уезжают; молодой плантатор едет впереди, Луиза медленно следует за ним. Янси едва сдерживает свою радость, она — свою печаль. Янси скорее огорчен, чем обижен грустным настроением своей спутницы. Ведь у нее такое горе! Но он ошибается, полагая, что знает его причину. Если бы он посмотрел внимательнее в глаза Луизы Пойндекстер, то прочел бы в них страх перед будущим, а не печаль о прошлом. Они едут между деревьями, но до них еще доносятся голоса с поляны. Вдруг лицо креолки проясняется — оно словно озаряется какой-то радостной мыслью или, быть может, надеждой. Луиза в задумчивости останавливает лошадь. Ее спутник вынужден сделать то же. — Мистер Янси, — говорит девушка после некоторого молчания, — у моего седла ослабла подпруга. Мне неудобно сидеть. Будьте добры, подтяните ее. Янси соскакивает с лошади и проверяет подпругу. Ему кажется, что туже затягивать ее незачем. Но он этого не говорит, растягивает пряжку и начинает изо всех сил затягивать ремень. — Погодите, — говорит всадница. — Дайте я сойду, вам будет удобнее. Не дожидаясь помощи, Луиза соскакивает на землю и становится около мустанга. Молодой человек продолжает изо всей силы затягивать ремень. После продолжительных усилий, весь красный от напряжения, он наконец застегивает ремень на следующую дырочку. — Теперь, мисс Пойндекстер, мне кажется, все хорошо. — Да, так будет хорошо, — отвечает она, положив руку на седло и подергав его. — По правде сказать, жаль уезжать отсюда так скоро. Я только что сюда приехала и мчалась во весь опор; моя бедная Луна еще не успела отдышаться. Давайте остановимся здесь ненадолго, а она тем временем отдохнет. Ведь жестоко заставлять ее скакать обратно без передышки. — Но ваш отец… его желание было, чтобы вы… — Чтобы я сейчас же вернулась домой? Пустяки. Ему просто не хотелось, чтобы я оставалась среди этой грубой толпы. Вот и все. Теперь, раз я уехала с поляны, он не будет ничего иметь против нашей задержки… Как здесь красиво! И так прохладно в тени деревьев! А в прерии солнечный зной нестерпим. Побудем здесь немного и дадим Луне отдохнуть… Ах, мистер Янси, посмотрите, какие красивые рыбки в реке! Вон там, видите, с серебристой чешуей? Молодой плантатор польщен. Почему его прелестная спутница захотела побыть с ним? Ему кажется, что он знает ответ на этот вопрос. Он не заставляет себя долго упрашивать: — Приказывайте, мисс Пойндекстер. Я с радостью побуду здесь, сколько вам захочется. — Только до тех пор, пока Луна отдохнет. Я едва успела сойти с лошади, когда подъехал ваш отряд. Посмотрите на Луну — бедняжка все еще тяжело дышит после долгой скачки. Янси совершенно безразлично, как дышит крапчатый мустанг, но он рад исполнить малейшее желание своей спутницы. Они останавливаются на берегу ручья. Молодой плантатор немного удивлен, заметив, что его спутница совсем не обращает внимания ни на рыбок, ни на крапчатого мустанга; это только радовало бы его, если бы она была внимательнее к нему. Однако Луиза не смотрит на него и не слушает его слов. Ее глаза устремлены в пространство, а слух напряженно ловит каждый звук, доносящийся с поляны. И Янси тоже невольно прислушивается к голосам. Он знает, что около хижины начинается суд Линча с «регулярниками» в роли присяжных. Из-за деревьев доносятся возбужденные голоса. В них звучит жестокая решимость. Оба прислушиваются; молодая креолка — как трагическая актриса за кулисами театра, ожидающая своего выхода. Доносятся речи; можно различить несколько мужских голосов; потом еще один, который говорит дольше других. Луиза узнает этот голос. Это голос ее кузена Кассия: он на чем-то гневно настаивает, а потом словно убеждает своих слушателей сделать что-то, чего они не хотят. Но вот он кончил. Тотчас же раздаются бурные возгласы одобрения; один зловещий голос звучит громче других. Прислушиваясь, Янси забывает о присутствии своей прелестной спутницы. Он вспоминает о ней, только когда видит, что она неожиданно вскакивает с места и стремительно бежит к хакале. Глава LXIII. СУД ЛИНЧА Громкий крик, заставивший молодую креолку так внезапно покинуть своего спутника, был одновременно и решением присяжных и приговором. Слово «повесить» звучало у нее в ушах, когда она бросилась к хижине мустангера. Наблюдая с притворным интересом за игрой серебристых рыбок, она думала только о том, что в эту минуту происходило перед хакале. Хотя деревья заслоняли от нее поляну, она знала, кто находится на ней, и могла по доносившимся оттуда словам представить себе ход событий. Приблизительно в ту минуту, когда она соскочила с лошади, перед хакале разыгралась сцена, которую следует вкратце описать. Люди, оставшиеся на поляне, уже не стояли отдельными кучками — они столпились в круг. В центре толпы возвышалась внушительная фигура начальника «регулярников» и около него три или четыре его помощника; рядом с ними стояли Вудли Пойндекстер и Кассий Колхаун. Последние присутствовали, по-видимому, лишь как свидетели развертывающейся драмы; решающее слово принадлежало другим. Это было судебное разбирательство по обвинению в убийстве — суд Линча. В качестве судьи выступал начальник «регулярников». Вся толпа, за исключением двух обвиняемых, играла роль присяжных. Обвиняемые — Морис Джеральд и его слуга Фелим. Они — внутри круга. И тот и другой лежат на траве, связанные сыромятными ремнями по рукам и ногам. Их даже лишили возможности говорить. Фелима заставили замолчать угрозами, а его хозяин молчит потому, что в рот ему вставили деревянный кляп. Это сделано для того, чтобы он своим безумным бредом не мешал говорить другим. Туго стянутые ремни не могут парализовать движений больного. Два человека держат Мориса за плечи, третий сидит на его ногах. Только его глаза могут свободно двигаться; он вращает ими, бросает на свою стражу дикие безумные взгляды, которые трудно выдержать. В убийстве обвиняется только один из пленников; другого считают просто соучастником, и то под сомнением. Допрашивают одного слугу. Ему предлагают сообщить все, что он знает, и все, что он может сказать в свою защиту. Рассказ Фелима слишком неправдоподобен, чтобы ему можно было поверить; хотя самое неправдоподобное в нем — упоминание о всаднике без головы — вызывает наименьшие сомнения. Фелим не может объяснить это загадочное явление; его показания лишь подтверждают предположение, что этот призрак как-то связан с убийством. Его рассказ об индейцах и схватке с ягуаром называют «сплошной выдумкой, сочиненной с целью ввести суд в заблуждение». Судебное разбирательство длится не больше десяти минут, но присяжные уже составили свое мнение. Большинство окончательно убеждаются в том, что Генри Пойндекстер убит и что Морис Джеральд ответствен за его смерть. Каждое обстоятельство, уже ранее известное, вновь обсуждено и взвешено; к ним присоединяются новые улики, только что обнаруженные в хакале: там найдены плащ и шляпа. Объяснения Фелима, сбивчивые и нескладные, не внушают доверия. Может ли быть иначе? Ведь это вымысел соучастника. Некоторые просто не хотят слушать — это те, кто кричит в нетерпении: «Повесить убийцу!» Должно быть, приговор уже предрешен. На земле лежит веревка с петлей на одном конце. Правда, это только лассо, но для такой цели оно подходит как нельзя лучше. Горизонтальный сук растущей вблизи смоковницы вполне может заменить виселицу. Производится опрос присяжных. Восемьдесят из ста заявляют, что Морис Джеральд должен умереть. Его час, по-видимому, пробил… И все же приговор не приводится в исполнение. Лассо лежит в бездействии на траве. Почему все сторонятся этого кожаного ремня, словно он ядовитая змея, до которой никто не смеет дотронуться? Большинство высказались за смертный приговор. Некоторые подкрепили свое решение грубыми ругательствами. Почему же приговор не приводится в исполнение? Почему? Да потому, что нет полного единодушия. Не все согласны с приговором. Среди присяжных есть и такие, которые против казни Мориса. Их меньшинство, однако они сказали свое «нет» с не меньшей решительностью. Из-за этого-то и произошла задержка казни. Среди меньшинства и сам судья — Сэм Мэнли, начальник «регулярников». Он еще не произнес приговора и даже не принял решения присяжных. — Сограждане! — кричит он толпе, воспользовавшись моментом, когда его могут услышать. — Мне кажется, что у нас нет достаточных доказательств. Надо выслушать обвиняемого — конечно, когда он будет в состоянии говорить. Сейчас, как вы сами видите, допрашивать его бесполезно. Поэтому я предлагаю отложить разбирательство этого дела до… — Что за смысл откладывать? — прерывает его громкий протестующий голос Кассия Колхауна. — Вам хорошо разглагольствовать, Сэм Мэнли! Но, если бы подло убили вашего друга, сына или брата, вы рассуждали бы иначе. Что вам еще нужно, чтобы убедиться в виновности этого негодяя? Дополнительные доказательства? — Вот именно, капитан Колхаун. — Есть ли они у вас, мистер Кассий Колхаун? — спрашивает из толпы чей-то голос с сильным ирландским акцентом. — Может быть, и есть. — Тогда поделитесь с нами. — Видит Бог, доказательств больше чем достаточно. Даже присяжные из его собственных глупых соотечественников… — Возьмите свои слова обратно! — кричит тот же голос. — Помните, мистер Колхаун, вы в Техасе, а не на Миссисипи! Упомните это, или ваш язык не доведет вас до добра! — Я вовсе не хотел кого-нибудь оскорбить, — говорит Колхаун, стараясь выйти из неприятного положения, в которое попал из-за своей антипатии к ирландцам, — даже англичанина, если здесь есть англичане. — Это — дело другое! — отвечает несколько успокоенный ирландец. — Итак, я говорил, что доказательств достаточно, даже больше, чем надо. Но, если вам их мало, я могу представить и другие. — Давайте выкладывайте! — кричат несколько десятков голосов, потому что Колхаун, кажется, все еще колеблется. — Джентльмены! — говорит наконец Колхаун, обращаясь к толпе, как будто он собирается произнести речь. — То, что я скажу сейчас, я мог бы сказать вам давно. Но я надеялся, что это не понадобится. Вы все хорошо знаете, что произошло между этим человеком и мной, и я не хотел, чтобы меня сочли злопамятным. Я не таков. И если бы я не был уверен, что именно он совершил убийство, так же как уверен в том, что моя голова у меня на плечах… Колхаун начинает запинаться, видя, что невольно сорвавшаяся фраза произвела странное впечатление на окружающих; да и ему самому становится не по себе. — Если бы, — продолжает он, — я не был в этом уверен, я ничего не сказал бы о том, что видел или, вернее, слышал — ведь дело было ночью. — Что же вы слышали, мистер Колхаун? — спрашивает Сэм Мэнли, возвращаясь к обязанностям судьи. — Ваша ссора с обвиняемым, о которой, мне кажется, все присутствующие знают, не имеет никакого отношения к вашим показаниям. Никто не собирается обвинить вас из-за этого в лжесвидетельстве. Пожалуйста, продолжайте. Что вы слышали, когда и где? — Начну с указания времени. Это было в ту ночь, когда пропал мой двоюродный брат, но, понятно, мы не обнаружили этого до утра. В ночь на среду. — В ночь на среду? Дальше. — Я уже пошел к себе в комнату: я думал, что и Генри пошел в свою. Было нестерпимо жарко, одолевали москиты, спать было невозможно. Я встал, зажег сигару, покурил немного в комнате, но потом решил выйти на крышу. Вы, наверно, знаете, что на старой асиенде плоская крыша? Вот я и пошел туда, чтобы побыть на свежем воздухе. Это было около полуночи или немного раньше — точно не могу сказать, так как я довольно долго ворочался на постели и не следил за временем. Только я успел выкурить сигару и уже хотел было достать другую, как услыхал со стороны реки голоса. Два голоса. Они доносились с того берега — как мне показалось, с дороги, ведущей в поселок. Я, наверно, не услышал бы их и не смог бы отличить один от другого, если бы они говорили спокойно. Но это был громкий, раздраженный разговор; ясно было, что происходит ссора. Я подумал, что это пьяницы, возвращающиеся из бара Обердофера, и перестал обращать на них внимание. Однако, прислушиваясь, я узнал один из голосов, а затем другой. Первый был голос моего двоюродного брата Генри, второй — вот этого человека, убийцы… — Продолжайте, мистер Колхаун. Мы хотим сначала выслушать ваши показания, а свое мнение вы выскажете потом. — Вы понимаете, джентльмены, что я был немало удивлен, услышав голос моего двоюродного брата: я думал, что он давно уже спит. Однако я был уверен, что это именно он, и даже не пошел в его комнату проверить. Не менее ясно было для меня и то, что вторым из споривших был этот мустангер. Мне показалось особенно странным, что Генри, против обыкновения, вышел в такой поздний час. Но факт оставался фактом, ошибки тут быть не могло. Я стал прислушиваться, чтобы узнать, о чем они спорят. Голоса доносились слабо, и я не мог понять, о чем они говорили. Мне удалось разобрать только, что Генри ругает мустангера, словно тот оскорбил его первым, потом отчетливо донеслись угрозы мустангера. Каждый громко назвал другого по имени, и тут уж у меня не осталось никаких сомнений, что это именно они. Мне следовало бы пойти туда и выяснить, в чем дело, но я был в ночных туфлях; и, пока я надевал сапоги, все уже стихло. Я ждал Генри около получаса, но он не возвращался. Тогда я решил, что он отправился в бар, где мог встретить знакомых из форта и просидеть долго, и лег спать… Итак, джентльмены, я рассказал вам все, что знаю. Бедный Генри не вернулся в Каса-дель-Корво: никогда больше он не ложился в свою постель. Его постелью в ту ночь была прерия или заросли, а где именно — знает только этот человек! Драматическим жестом он указал на мустангера. А тот только повел дикими, блуждающими глазами, проявляя полное безразличие к ужасному обвинению и не чувствуя на себе гневных взглядов, обращенных на него со всех сторон. Обстоятельная речь Колхауна произвела впечатление. Никто больше не сомневался в том, что мустангер виновен. Последовал новый взрыв негодования. — Повесить! Повесить! — кричат со всех сторон.