Во всём виноват Финч Браунинг. В которого я влюблена вот уже два года. Финч – такой популярный, что мне точно ничего не светит, и у него красивая девушка, Полли, такая же идеальная, как он сам. Влюбляться в него – пустая трата времени, но что я могла с собой поделать? Грейс, которая всегда старается мне помочь и иногда этим бесит, сказала, что это глупое увлечение. Ведь я его даже не знаю. Но мне казалось, я его знаю – так я пристально наблюдала за ним день за днём. Я знала, что Финч – спокойный и серьёзный, не то что его придурки-одноклассники, но у него отличное чувство юмора, он сдержанно саркастичен. Я знала, что он очень умный, что он отличник. Его шкафчик всегда в полном порядке, и салон машины тоже (я пару раз туда заглядывала). Он никогда не опаздывает и не врывается в класс со вторым звонком. У него всё под контролем. Но, конечно, меня притягивает не его «исполнительное функционирование», как говорят наши школьные психологи. Меня, как это часто бывает, притягивает что-то, чего я сама не могу понять. Просто Финч такоооой клаааассный! Я обожаю его светлые волосы, и глубокие голубые глаза, и уверенную походку; в футбольной форме он такой секси, но даже и в школьной – тоже. Но больше всего я обожаю, как он смотрит на меня. Помню, как он посмотрел на меня впервые. В прошлом году, на третий день после того, как я перешла в эту школу. Мы были в столовой, относили на место подносы, он начал разговор со мной и улыбнулся. И я растаяла. Я всегда таяла, когда он рядом. Мне казалось, между нами что-то есть, даже что-то взаимное. Какие-то искры. Спустя три месяца, когда я наконец призналась Грейс в своих чувствах к Финчу и в том, что он на меня смотрит, она сказала, что он просто так флиртует, и нечего строить иллюзии. Он никогда не бросит Полли. Но даже Грейс согласилась, что он не просто так смотрел мою страницу в Инстаграме и даже лайкнул несколько старых селфи. Мы обе решили, что я ему, по крайней мере, нравлюсь. И вот в прошлую пятницу Бью пригласил нас на вечеринку. Мы с Грейс опять были в столовой, стояли в очереди за салатом, и к нам подошёл Финч. – Привет, – сказал он, глядя прямо на меня. – Привет, – ответила я, чувствуя, как умираю. – Что вы, девчонки, делаете завтра вечером? – спросил он. Я хотела сказать правду – что ничего не делаем, но Грейс меня опередила и ответила, что выбираем из нескольких вариантов. – В общем, Бью собирает тусовку. Если вы придёте, будет классно. – Ну, может, и заглянем, – сказала Грейс, как будто старшеклассники каждый день приглашают нас на вечеринки. – Да, постараемся, – подыграла я. На следующий день мы старались держать себя в руках, пока готовились к вечеринке, обсуждали по фейстайму, кто в чём пойдёт, и придумывали, что я скажу папе. Конечно, правду говорить было нельзя. Мой папа куда строже, чем родители Грейс, и я не могла так рисковать. Что, если бы он меня не отпустил или, не дай бог, позвонил родителям Бью, которые наверняка не в курсе этой тусовки. Я была наслышана о том, сколько этому Бью сходит с рук. Как я и ожидала, чуть не разразился скандал, и я замучилась доказывать папе, что пойду делать уроки. В конце концов он меня отпустил, только сначала промыл мозг как следует на тему того, что надо быть осторожной. И я была осторожна. Сначала. И Грейс тоже. Мы лишь чуть-чуть выпили, когда одевались у неё дома. По бокалу шардоне. Это было очень солидно, мы почувствовали себя совсем взрослыми и пообещали, что не напьёмся, не будем вести себя как идиотки, ну и всё такое. Но когда мы пришли к Бью, я так разнервничалась при виде Финча, да ещё не в школе, что у меня закружилась голова, я забыла о своём обещании и принялась за виски с колой. Большей частью мы с Грейс стояли на кухне и украдкой наблюдали за Финчем и его друзьями, которые хохотали и играли в «пьяное Уно». Каждые несколько минут к Финчу подходила Полли, то садилась на ручку его кресла, то наклонялась, чтобы шепнуть что-то Финчу на ухо или погладить по шее. На ней была джинсовая мини-юбка, белая майка на тонких бретельках и сандалии-гладиаторы; ремешки доходили до стройных лодыжек. Светло-рыжие волосы она заплела во французскую косичку, в ушах блестели бирюзовые серёжки, шею украшал кожаный чокер. Я до боли ей завидовала – честное слово, у меня заболела грудь, и я сказала Грейс, что хочу домой, но внезапно заметила взгляд Финча. Он улыбнулся, и я улыбнулась в ответ. Грейс тоже это заметила и не на шутку разволновалась. – Господи, – прошептала она, – да он же флиртует с тобой на глазах у Полли! – Я знаю, – ответила я, не сводя с него глаз и чувствуя, как колотится сердце. Потом, когда Полли принялась рассказывать Финчу подробности чьих-то там отношений, мы с Грейс поднялись наверх, в спальню Бью, где несколько человек курили вейп и слушали наркоманскую музыку. Мы тоже пару раз затянулись, выпили немного пива, которое Бью прятал в ванной, Грейс сказала, что здесь слишком вяло, и пошла обратно вниз. Мне захотелось спать, я пообещала скоро прийти, свернулась на кровати Бью и ненадолго закрыла глаза. Это последнее, что я помню, прежде чем отключилась. Следующий кадр – я сижу на полу туалета рядом с папой, меня рвёт и хочется плакать. Глава седьмая Том Весь вечер Лила умоляла меня, как она выразилась, не стучать на Финча. Привела все возможные аргументы. Что я делаю из мухи слона. Что Финч – замечательный парень, и неужели мы хотим разрушить его будущее? (Лично я хотел.) Что если я раздую скандал, фото увидят ещё больше людей, и у неё самой будут проблемы в школе оттого, что она так напилась (ценное замечание, но я был готов на эти риски ради справедливости). Я сделал вид, что подумаю над её словами, что ещё не принял решение, но в понедельник утром, стоя на парковке перед школой, битком набитой богатыми детишками, я ясно осознавал, что ни в коем случае так этого не оставлю. Иначе о каком самоуважении может быть речь? – Хорошего дня, пап, – сказала Лила, выбираясь из машины и с мольбой глядя на меня. – И тебе, солнышко, – ответил я, отводя взгляд. Она продолжала на меня таращиться, потом чуть слышно прошептала: – Пожалуйста, папа, не звони сегодня в школу. – Я тебя люблю, – сказал я в ответ. – Я тебя тоже, пап. – Она закрыла дверь машины. Я смотрел, как она идёт, и чувствовал тошноту. Когда она ушла, я поехал в мастерскую, но не сразу вышел из машины. Сперва я нашёл номер директора Виндзора. Лила называла его мистером Кво, и он вроде бы ей нравился, но после нескольких встреч он произвёл на меня впечатление заносчивого сноба. Я заранее готовил себя к худшему развитию событий, набирая его номер. Я не думал, что он открыто примет сторону Финча, но немного понимал, как устроен мир. Во-первых, они из одного теста. Во-вторых, таким, как Финч, всегда всё сходит с рук – и мы никак не в силах повлиять на эти обстоятельства. Сжав зубы, я слушал ответные гудки. Потом подошла женщина. – Кабинет мистера Квортермана, – сказала она. – Позовите его, пожалуйста, – попросил я. Она сказала, что мистер Квортерман на собрании, спросила, не хочу ли я оставить для него сообщение. – Да. Передайте, – сухо сказал я, – это Том Вольп. Отец Лилы Вольп. Старшеклассницы. – Хорошооо. И… по какому вопросу? Я рассердился. Конечно, эта женщина никак не могла знать, что произошло. И всё же её равнодушный тон меня выбесил. Я вдохнул поглубже и ответил: – По вопросу непристойного фото моей дочери, сделанного учеником Виндзора. – Что, простите? – спросила она таким тоном, словно я только что её оскорбил. Чувствуя, как поднимается давление, я произнёс с нарочитой медленностью: – Один из учеников Виндзора, юноша по имени Финч Браунинг, на вечеринке в выходные сфотографировал мою дочь, Лилу. Она заснула, и одна её грудь была видна. Потом он написал к фотографии расистский комментарий и разослал своим приятелям. Я очень недоволен и хотел бы обсудить этот случай с Уолтером Квортерманом. Сегодня. – Да. Да, конечно, мистер Вольп, – сказала она, сменив тон на всерьёз обеспокоенный. – Я попрошу его с вами связаться. По какому номеру вам было бы удобно? Я сообщил ей свой мобильный и положил трубку, не попрощавшись. Не прошло и минуты, как позвонили мне. – Слушаю вас, – сказал я. – Мистер Вольп? – Да. – Это Уолтер Квортерман. Вы просили перезвонить. – Его тон был вежливее, чем при личном общении, почти деликатным. Это немного смягчило меня, но не настолько, чтобы рассыпаться в любезностях. Я предпочёл перейти сразу к делу и рассказал обо всём, не упуская деталей, в том числе о том, что Лила злоупотребила алкоголем. Он ни разу не перебил меня, терпеливо ожидая, пока я закончу рассказ, а потом сообщил, что уже видел фотографию – кое-кто из родителей на выходных отправил её ему. Я ощутил облегчение и вместе с тем ярость. Хорошо, что он её видел – трудно было передать словами, до какой степени она оскорбительна. Но вместе с тем мне не давала покоя мысль, что он и многие другие видели мою маленькую девочку в таком состоянии. И почему он сразу мне не позвонил? Мне стало чуть лучше, когда он сказал, что уже созвонился с родителями Финча. – Уверяю вас, мы разберёмся с этой ситуацией и поступим сообразно ей, – заявил он спокойно, но без снисходительности. – Спасибо, – ответил я. – Но должен вас предупредить, мистер Вольп, – сказал он. – Не знаю, стоит ли касаться этой темы, потому что она не относится напрямую к насущному вопросу, но вы в курсе, что употребление алкоголя, даже вне школы, противоречит нашему кодексу этики? – Да, – ответил я, потому что вчера вечером почитал на сайте информацию о Виндзоре и выяснил, что за употребление алкоголя нет формального выговора, только предупреждение, которое вносится в личное дело ученика. С Лилой такое произошло впервые, так что сильно не навредило бы ей, зато могло послужить аргументом в наших дискуссиях на тему алкоголя и уроком на будущее. Всё это я сказал Квортерману, потом добавил: – Хочу, чтобы вы знали – я очень серьёзно отношусь к выпивке. – Приятно слышать, – ответил он. – Вы удивитесь, Том, но многие родители смотрят на такое сквозь пальцы. Когда взрослые внушают детям разные ценности, это очень осложняет дело. – Да. – Я немного подумал, потом добавил: – Мать Лилы – алкоголичка. – Сочувствую. – По его голосу было похоже, что он в самом деле сочувствует. – Да всё нормально, – сказал я. – Она с нами не живёт. Это просто… медицинский факт о моей дочери, почему я о нём и упоминаю. – Да, понимаю. – И ещё я хочу сообщить, что моя дочь была в отключке, когда было сделано это фото. Не позировала намеренно. Она была без сознания… совершенно беззащитна. – Я знаю, Том. – Если честно, меня больше оскорбил комментарий, чем фото, – признался я, потому что, будучи откровенен сам с собой, мог представить, что в глупой юности сделал бы то же самое, имея при себе мобильник, напившись и увидев девчонку с голой сиськой. А вот комментарий – совсем другое дело. Он был не только неуместен – Лила такая же американка, как этот парень, – он ещё и оскорбителен. – Это уже переходит все границы. – Согласен на сто процентов. – Он должен быть наказан. – Да. И скорее всего, будет. Вот и первый красный флаг. Я почувствовал, как во мне вновь разгораются цинизм и вместе с тем ненависть к себе – за то, что позволяю ему так с собой разговаривать.