– Ну, во-первых, потому что мне позвонил отец Лилы Вольп. Он, что закономерно, весьма расстроен. От моего внимания не укрылись слова «что закономерно», но Кирк продолжал давить: – А во-вторых? – Во-вторых, – спокойно сказал Уолтер, – этот проступок идёт вразрез с основополагающими ценностями, прописанными в своде правил Виндзорской академии. – Но это случилось не в Виндзоре, – возмутился Кирк. – Это случилось дома у его приятеля. На частной территории. И разве эта девушка – представитель группы меньшинств? Я уставилась на него, раскрыв рот от изумления, поражённая наглостью вопроса. – Свод правил не имеет географических ограничений. Он относится ко всем ученикам Виндзора вне зависимости от того, где они в данный момент находятся. – Уолтер по-прежнему был спокоен. – И да, Лила наполовину латиноамериканка. Финч, казалось, тоже смутился бесцеремонностью отца, но возможно, он просто был вне себя от страха. Может быть, до него лишь теперь дошла серьёзность ситуации. Повернувшись к Уолтеру, он спросил: – Мистер Квортерман… меня теперь исключат? – Я не знаю, Финч. Но если дело дойдёт до Почётного совета – а я не сомневаюсь, что дойдёт, вопрос исключения будет решаться его членами. – А кто входит в состав Почётного совета? – спросил Кирк. – Восемь учеников и восемь преподавателей. – И как это работает? Финч выступит с речью? Приведёт адвоката? Уолтер покачал головой: – Нет. В таких случаях мы проводим иную процедуру… – Значит, честного суда не будет? – Это не суд. И мы считаем, что он честный. Кирк тяжело вздохнул, судя по его виду, глубоко оскорблённый. – А если его исключат? Какие могут быть последствия? Что мы, собственно говоря, обсуждаем? – Зависит от ситуации. Но если Финча исключат, он не сможет принять участия в церемонии выпуска. И мы вынуждены будем сообщить колледжам, готовым его принять, о его исключении. – Он только что поступил в Принстон, – сказал Кирк. Уолтер кивнул и ответил, что он в курсе и что поздравляет. – Спасибо, – в один голос сказали Кирк и Финч. Кирк прибавил: – Ну так что? – Я не совсем понимаю, о чём вы. – Раз он поступил в Принстон? Мистер Квортерман потёр ладони и пожал плечами, подозрительно равнодушный. – Как отреагирует Принстон на сообщение об исключении Финча, зависит уже от Принстона. Глаза Финча широко распахнулись. – Так они могут меня не принять? – Пересмотреть приказ о зачислении? – уточнил Уолтер. – Да, конечно. Это частный институт, совсем как наша школа. Они могут поступить так, как сочтут нужным с учётом обстоятельств. – Ого, – выдохнул Финч. – Да, – сказал Уолтер. – Поэтому, как видите… последствия могут быть самыми серьёзными. – Ради всего святого! – вскричал Кирк. – Из-за полуминутной глупости пойдут насмарку восемнадцать лет работы? – Кирк, – сказал Уолтер, и тон его голоса и поза стали чуть представительнее, – мы ещё не знаем решения совета. И не знаем, как поступит администрация Принстона, если Финча исключат. Тем не менее я уверен, что вы осознали серьёзность ситуации, а также расистского комментария вашего сына. Вот оно. Слово на букву «Р». Я сама произнесла его вслух, перед Кирком и Финчем – но гораздо ужаснее было слышать его от другого. На глаза у меня навернулись слёзы. Кирк глубоко вздохнул, как бы перегруппировываясь. – Ладно. Хорошо. Но, возможно, есть какой-то способ уладить ситуацию без свидетелей? Всё будущее нашего сына под угрозой, Уолт. – Почётный совет пройдёт без свидетелей. Все процедуры проходят строго конфиденциально. – Хорошо. Но я имею в виду… вообще без свидетелей. – Вы имеете в виду – не выносить ситуацию на рассмотрение совета? – Уолтер поднял бровь. – Да. Я имею в виду… что, если мы поговорим с родителями девочки? Уолтер хотел что-то ответить, осёкся и начал заново: – Можете позвонить отцу Лилы, если хотите. Не думаю, чтобы это могло изменить ситуацию… Но как показывает мой опыт, искренние извинения никогда не помешают в таких случаях… да и вообще в жизни. В этот момент я увидела, что Кирк начертил план, по которому намерен двигаться. Я хорошо знала это расслабленное выражение его лица, этот блеск в глазах. – Вот и хорошо. – Он потёр ладони. – Начнём с того, что позвоним её родителям. Уолтер кивнул, и вид у него сделался встревоженный. – Её воспитывает только отец, – сказал он. – Надеюсь, у вас есть его номер? – спросил Кирк, ёрзая на стуле и глядя на часы. – Есть, – ответил Уолтер. Мне тоже захотелось сказать что-нибудь значительное, чтобы немного сгладить внезапную высокомерность Кирка, но он, судя по всему, уловил что-то такое, чего я никак не могла понять. – Вот и замечательно. – Он резко встал. – Мне неловко вот так уходить, но мне пора вылетать. Я и так отменил предыдущий рейс ради нашей встречи. – Мне жаль, что вам пришлось изменить планы, – сказал Уолтер тоном, в котором не чувствовалось ни капли жалости. Мы оба встали. Кирк ответил: – Ничего страшного. Это вообще не проблема. – Хорошо. Замечательно. Спасибо, что пришли. – Уолтер пожал руку мне, потом Кирку. Наконец повернулся к Финчу и сказал: – Ну что ж, молодой человек, можете возвращаться в класс. – Да, сэр. – Финч поднялся. Посмотрел на отца, чуть выпрямил спину. – Ты больше ничего не хочешь сказать, сын? – поинтересовался Кирк. Финч кивнул, глубоко вздохнул, перевёл взгляд с отца на Уолтера. – Я хочу сказать… что мне очень стыдно, я прошу прощения за все неприятности и готов к любым последствиям, какими бы они ни были. Его слова казались искренними, и я поверила, что он в самом деле раскаивается. В конце концов, ведь это мой сын. Ему должно было быть стыдно. Но когда Уолтер кивнул и чуть потрепал его по спине, я увидела в глазах Финча некую решимость. Что-то, что было во взгляде его отца, и отчего моя дрожь во всём теле усилилась. Глава шестая Лила Заявляю официально – я ненавижу свою жизнь. Вообще всё, что в ней есть. Ну то есть, конечно, всё могло быть и хуже. Я могла быть бездомной, или смертельно больной, или жить в стране, где боевики обливают девочек кислотой, когда те идут в школу. Но если не сравнивать с такими серьёзными трагедиями, в моей жизни трудно найти что-то хорошее. Во-первых, папа отругал меня за то, что я напилась. Он очень расстроился, и рассердился, и разочаровался во мне (последнее хуже всего). Во-вторых, вся школа увидела мою грудь. Но это ещё можно было пережить. Потому что папа всё равно рано или поздно простил бы меня, а фото, пусть даже унизительное, было, по крайней мере, красивым. Очень крутым и стильным, хотя я никому об этом не сказала. Даже Грейс, моя лучшая подруга, признала, что на этой фотке я шикарна. Волосы лежат идеально. А маленькое чёрное платье – просто огонь! Оно стоит тех денег, какие я заработала, сидя с ребёнком, – всех до единого цента! Такое впечатление, что я специально позировала… если не считать соска. Этот чёртов сосок всё испортил. И комментарий насчёт зелёной карты – как обидно для иммигрантов! Я подумала о семье Сайед, раньше жившей с нами по соседству. Это самые милые люди из всех, кого я знаю. Они стали гражданами Америки всего пару лет назад (я сидела с их ребёнком, пока они получали грин-карту), и я помню, какие гадости отпускали некоторые неудачники по соседству. Про то, что мусульманам здесь не место, и всё прочее. И это при том, что у нас были классные соседи – много художников и музыкантов, которые никогда не были ни грубыми, ни предвзятыми. Конечно, я понимаю, почему расстроился папа – из-за соска и комментария. Я тоже. Но сердце мне разбило не это.