Анну отправили спать. Уснула она моментально, не успев ни о чем и подумать. Когда она проснулась, за окнами было темно. Господи, сколько же она проспала? Глянула на часы – четыре. Как там Мальчик? В доме было подозрительно тихо, и Анне показалось, что это страшная тишина. Отчаянно забилось сердце, и она, вскочив и одернув платье, бросилась в детскую. А на пороге застыла – перед ней предстала идиллическая картина. На диване спал Марек, а рядом, под его рукой, их сын. Их Мальчик. Анна села напротив и тихо заплакала. Ее мальчики, ее дорогие, любимые мальчики… * * * Наутро Марек сообщил, что после процедур он отправляется в аутлет. – Подарки, то, сё. – Он смущенно отвел глаза. – Ты же знаешь, как у нас все дорого. – А меня прихватишь? Сто лет не была в магазинах! Он удивился: магазины она ненавидела, к тряпкам была равнодушна, дорога была неблизкой, и там долго ходить, пока все обойдешь. Словом, поездка обещала быть довольно тяжелой. А Анна с ее больной ногой – как она справится? Сначала Марек растерялся, пытаясь ее отговорить, но, когда она решительно ответила, что мечтает побывать в этом месте, даже обрадовался: провести еще день рядом с ней. «Ладно, как-нибудь, – успокаивал он себя. – В конце концов, посажу ее в каком-то кафе или на лавочке, а сам рысью или галопом пробегусь по магазинчикам. А может, и Анне что-то понравится». Именно эта мысль вдохновила его: вот будет здорово обновить ей гардероб. Но вряд ли, вряд ли… Если только насильно. Ну ладно, в конце концов, еще одно небольшое путешествие, красивая дорога, красивые магазины, много зелени и цветов, куча кафе с разнообразной кухней. Они отлично проведут этот день! Умница Аннушка! И вправду, что ей киснуть одной в отеле? Дорога была свободной и красивой, снова ехали вдоль Карпатских гор, мелких и крупных деревень, небольших городков, стоявших вдали, мимо заливных лугов с пасущимися коровами и белоснежными козами. Вдоль дороги, важно перебирая тонкими, изящными ногами, совсем не боясь ни людей, ни машин, стояли аисты, изредка вскидывая бело-черные крылья. Выскочил из леса и мелькнул крупный серый заяц – только лапы сверкали. Над полем медленно и важно кружила крупная птица породы ястребиных. Заспорили: ястреб, орел или коршун? – Неясыть, – авторитетно и уверенно сказала Анна. – Как-как? – переспросил Марек, и они рассмеялись. Аутлет Анну потряс и напугал: господи, такое количество магазинов и покупателей! Марек только посмеивался: – Неискушенная ты у меня! – У себя, – довольно резко возразила Анна. – Я уже давно у себя, не обижайся. Подумала: «Наверняка Шира вполне искушенная – на всех фотографиях в шикарных шмотках. И правильно, она еще молода, с хорошей фигурой и небедным мужем. Это я странный экземпляр, чудачка и дурочка. Но жизнь меня отучила думать о тряпках. Вернее, так и не научила». Вскоре Анна устала, и, заказав ей кофе, Марек оставил ее в кафе. Спустя часа полтора, запыхавшийся и раскрасневшийся, он вернулся с кучей пакетов, и Анна тут же потребовала все показать. Он удивился: надо же, а она кое-что понимает! И согласился: коричневый цвет не для Ширы, ей идет светлое, яркое. Розовый свитер для Эти – тоже мимо. Нашитая аппликация, пайетки – дочка не будет такое носить. Передохнул, перевел дух, выпил кофе и побежал менять отбракованное. Долго уговаривал Анну зайти в пару магазинов. Та сопротивлялась, но он победил. Ей ничего не нравилось и ничего не было нужно. И вдруг он поймал ее заинтересованный взгляд. Серое, по колено, пальтишко, мягчайший кашемир, отделка серой лисой. Скромно, со вкусом, для тех, кто понимает. Она отказывалась, но все же померила. Пальто пришлось в пору. Теплое, легкое, невесомое. В самый раз на краковскую зиму. Не слушая Анну, Марек вынул карту и оплатил. Анна расстроилась. – Такие деньги, – бормотала она. – Да и моя зимняя куртка еще вполне ничего! Зачем мне это пальто, куда в нем ходить? Я не привыкла к такой роскоши. И вообще – тебе есть на кого тратить! Бурчала, ворчала, пока он не прикрикнул. Примолкла. Виновато сказала, что устала и проголодалась. Выбрала японский ресторан. Плюхнулись за столик, разом ойкнули и тут же рассмеялись: – Возраст, дорогая моя! – Возраст, мой дорогой! Словом, обиды и расстройства были забыты, и обед прошел в милой, дружеской обстановке. Кстати, еда в ресторане оказалась отменной. Поздно вечером у себя в номере она вспомнила про пальто. Достала его, разложила на кровати и расстроилась. И правда, зачем оно ей? Что за дурь пришла в голову? Есть прекрасная непромокаемая теплая куртка. Почти новая. Есть любимое старое суконное пальто. Да, обшлага пообтрепались, но в магазин или на рынок вполне. А эта красота? Куда ей? Куда она ходит? В гости к Амалии? Дорогая обновка вызовет у той только раздражение, Анна хорошо знает свою сестрицу. На кладбище к своим? Ну да, похвастаться. Ох и порадуются они за меня! Да и вообще… Как она не сдержала своего восторга? Тоже модница! Скромная пенсионерка в кашемировом пальто известного бренда. Но как же красиво и какое чудесное качество! Видимо, не зря люди платят за бренд. Ладно, что сделано, то сделано. Хотя бы порадовала Марека, уже хорошо. Слава богу, с путешествиями закончено, и так перебор. Тихий, размеренный отдых, лечение и дневной сон, раз уж ночного почти не бывает. Звякнула эсэмэска от Марека: «Как ты, жива?» Ответила смайликом с поднятым вверх пальцем, писать не было сил. Какое сегодня число? Восьмое. Значит, осталось четыре дня. Точнее – три с половиной. Ее автобус уходил утром, его самолет улетал поздно ночью. Расстанутся они после раннего завтрака – за ней приедет такси до Братиславы. Простятся они у машины. Марек непременно проверит, есть ли у нее бутылка воды. Израильтяне без воды на улицу не выходят. Потом они нежно обнимутся, пожелают друг другу легкого пути и, конечно, здоровья. В его глазах будут слезы, в ее… Она постарается, хоть это будет непросто, чтобы их не было. На пути в Братиславу он обычно звонит ей два раза. На второй она не скрывает раздражения: – Марек, у меня все хорошо! Потом он требует позвонить, когда она сядет в автобус, а уж когда доедет – это не обсуждается! Она всегда начинала ворчать: – Марек, ты просто еврейский папаша! Все, не мучай меня, в конце концов, тебе есть о ком заботиться! Он обижался, но тут же перезванивал и выговаривал: – Ты мой самый близкий друг, моя сестра, если хочешь. Не нравится – придумай что-то другое! Но все равно я от тебя не отстану! И она знала, что с этим надо просто смириться. Анна смеялась: – Ой, представляю, как ты достаешь своих! Бедные дети, бедная Шира! – Шира не бедная, – коротко бросал он и завершал разговор. Вообще про жену он особенно не распространялся. Жалел Анну, понимал, что в любом случае ей неприятно. Наверное. Но как-то обронил: – Знаешь, трудно признавать свое поражение. Трудно и неохота. И вообще – закон бумеранга никто не отменял. Она долго думала про «поражение». Значит, брак с Широй не удался. Но ведь тогда он влюбился, и наверняка у них был отличный секс, то, чего он был лишен многие годы. Шира – яркая, пестрая, броская, быстрая. У нее удачная карьера, красивая внешность, прекрасная фигура. Она моложава, спортивна, у нее все получается. Она хорошо образованна, любит музыку, ходит на танцы. В такую женщину просто влюбиться. Она как пестрый, разноцветный, душистый сад. Но что там внутри, Анна не знает. Слава богу, что не знает. И про бумеранг она уточнять не стала. В конце концов, никто никого не бросил. Просто после ухода Мальчика жить вместе стало невыносимо. Это было совместное решение, вернее, Анна это решение искренне поддержала. * * * К новой жизни привыкали долго. К вечеру Анна валилась без сил. Падала в кресло и начинала плакать. Мареку везло больше: утром он уходил на работу и не видел ее дня, суетливого, тяжелого физически и невозможно трудного морально. Пока Мальчик был маленьким, обычные заботы молодой матери были не в тягость: помыть, поменять белье, накормить и вывезти во двор, раздеть после прогулки, и снова вымыть, и снова накормить. Дождаться массажистку. Перед сном, после купания, сделать массаж самой. Потом укол, обработать кожу, дать лекарство. Через год они уже были опытными родителями неподвижного ребенка. Мальчик рос, и все становилось сложнее: поднять, перевернуть, выкупать, накормить. Ребенок по-прежнему не хотел есть, плакал, точнее, слабо пищал, если ему что-то не нравилось, отворачивал маленькое, худое, бледное и измученное личико, молоко проливалось, жидкая кашка растекалась по подбородку, от яблочного пюре начиналась рвота. Купаться он не любил, пищал как котенок. Анна смотрела на него, и сердце рвалось от жалости. И в который раз задавала один и тот же вопрос: почему? Почему это произошло именно с ними? С молодыми, здоровыми, любящими друг друга? – Потому что судьба, – сказал Марек. Кстати, он вел себя безупречно – прибежав с работы, тут же хватал Мальчика на руки. Пытался накормить, пел песенки, ставил пластинки, рассказывал сказки. Но на маленьком личике сына не было ни единой эмоции. Хотя Анне казалось, что он ее узнает. Нет, вряд ли, ей просто хотелось так думать. Никакой радости узнавания у него не было. Правда, и испуга не было. Ничего на его личике не было – ни испуга, ни радости, ни улыбки. Ни-че-го. Она вспоминала соседского мальчика-дауна: тот улыбался, ходил, самостоятельно ел, громко плакал. Любил мороженое и вафли с карамелью, после которых облизывал пальцы. Он обожал мать и стремился к другим детишкам. А у них с Мареком никогда не будет и этого… А Марек верил. Верил и надеялся, что все как-то выправится. Лучшие врачи, самые знаменитые светила, грязевые курорты, бесконечные массажи и упражнения, и все по кругу, по кругу… – Медицина идет вперед, – храбрился он. – И я уверен… – Пожалуйста, хватит! – перебивала его Анна. – Я не могу это слышать! Неужели ты действительно веришь? Неужели ты не понимаешь? Не понимаешь, что он… он растение! И все-таки каждый шажок, минимальный, мизерный, они считали великой победой. Мальчик взял ложку, и ерунда, что ложка упала. Он смог удержать ее пару секунд! Не без помощи, но все равно. Мальчик поставил кубик на кубик. Мальчик полусидит в подушках и почти не заваливается. Кажется, Мальчик узнал мелодию и обрадовался. Или им показалось? Мальчик лизнул мороженое и захотел еще. Мальчик любит клюквенный кисель. Требует – показывает глазами – в кровать любимого плюшевого слоника. Это был не просто прогресс – это была победа. На все курорты ездили вместе, Марек ни разу не отпросился в отпуск с друзьями. Не сбегал в компании, перестал ходить в кино и в гости. Зато гордо выгуливал коляску с ребенком на улице. Он не стеснялся его, а Анна… Анна терялась среди людей, тушевалась и опускала глаза. Мама помогала. Приходила и приносила то суп, то гуляш, то кастрюлю с бигосом. Это здорово выручало. Но на руки Мальчика не брала – боялась. Или брезговала? Подойдет, глянет издали и с тяжелым вздохом отходит. На его успехи реагировала вяло. «Я рада», – отвечала она, не проявляя ни малейшей радости. Наверное, ей эти победы казались настолько незначительными, что не о чем и говорить. Когда Анна с Мареком радовались, бурно обсуждая достижения Мальчика, пани Малиновски смотрела на них с такой жалостью, с которой смотрят на душевнобольных. Марек и Анна совсем не ссорились. Спорили иногда, но не ссорились. Видя, как она устает, он обнимал ее и целовал ее волосы. – Как я люблю твои кудряшки! – Он гладил ее по голове. – Шелковые и нежные, как ты сама. Она ни разу не усомнилась в нем, ни разу ни в чем не заподозрила, ни разу не заревновала. Они по-прежнему были единым целым, этакой глыбой, непробиваемой скалой, которая устоит перед всем, перед самым опасным и сложным, потому что глыба эта, эта скала, состоящая из двух молодых, усталых, замученных и неопытных людей, не имеет зазоров, разломов и трещин. А вот в постели все изменилось – Анна не могла оставаться прежней. Она не могла горячо, как раньше, ласкать его, стонать от наслаждения, шептать «ужасные» слова. Она понимала, что ему это нужно. Он молодой и здоровый мужчина, она не может, не должна ему отказывать. Но не получалось. Он обнимал ее, а она думала о сыне. Как они могут заниматься этим, когда за стеной спит их Мальчик? Она всегда думала о Мальчике, каждую минуту. И еще – о той несправедливости, которая выпала на их долю. Амалия приходила редко и только по вечерам, зная, что племянник уже спит. В детскую не заходила, заводила разговор ни о чем – о новом платье, о замшевых ботиках. «Цена тааакая!» – Амалия закатывала глаза. Еще она жаловалась на коллег, на мать, ставшую к старости страшно занудной, критиковала знакомых, рассказывала про новинки кино. И лишь перед самым уходом нехотя спрашивала: