– Ну а что у тебя? Все нормально? Анна понимала: сестра боится, что она начнет жаловаться, плакать, проклинать и рассказывать про свою жизнь. Она улыбалась и повторяла за сестрой: – Да, у нас все нормально, не беспокойся. Можно подумать, Амалия беспокоилась! Со вздохом облегчения сестра убегала. «Не на что обижаться, – уговаривала себя Анна. – Во-первых, Амалия есть Амалия. А во‐вторых, никто не хочет слушать про чужое горе. И видеть его – тем более». Свекровь пришла к ним спустя год после рождения Мальчика. Пани Эстер молча подошла к детской кроватке, отодвинула полог, чуть наклонилась, чтобы получше разглядеть внука. Ее лицо исказилось гримасой боли. – За что? – шептала она. – Ты мало у нас отнял? Тебе было мало Бейлки, Моше, Иосифа и Рахель? Ты, видно, забыл про Марека – конечно, – ему было всего три месяца! Я думала, мы с тобой давно рассчитались. А нет, ты хочешь еще! Еще и этого ребенка, все тебе мало. Я проклинаю тебя! Анна вздрогнула. Не снимая черного бархатного плаща и крохотной шляпки с вуалью, сидя на краешке стула и прижав к лицу руки в кружевных перчатках, Эстер повторяла, как умалишенная: – Мало! Все тебе мало! Когда же ты успокоишься! Бедные мои дети! За что это вам? Ладно мне, но вам? Пытаясь успокоить мать, Марек обнимал ее, совал стакан с водой, но она отталкивала его руки и продолжала причитать. – Пани Эстер, – дрогнувшим голосом заговорила Анна. – Не стоит так реагировать. Мы… мы так любим его! И мы даже… счастливы. – Дура, – коротко бросила свекровь. – Счастлива? А мой сын? Он тоже счастлив? Анна посмотрела на мужа. Тот скорчил мину, дескать, не обращай внимания! Ты все знаешь про эту актрису! Но потом случилась странная и почти необъяснимая история. Эстер не смогла полюбить единственного сына, красавца и умницу, здорового и крепкого ребенка, а к внуку она привязалась. Почти каждый день являлась в их дом, хватала на руки Мальчика, и на ее бледном, печальном, не знавшем улыбки лице расцветала счастливая улыбка. Помощи от нее, разумеется, не было. Да ее никто и не ждал. Хотя нет, не так: то, что она полюбила Мальчика, было больше чем помощь, хотя ее ежедневные визиты раздражали даже спокойную и выдержанную Анну, что говорить про Марека. Но Анна всегда встречала ее с улыбкой: видела, чувствовала, это была настоящая, глубокая привязанность и любовь. – Какой он милый, – без конца повторяла пани Эстер. – Нет, Анна, ты посмотри! Он меня узнает! Ты не веришь? Смотри – он улыбается! Стараясь сдержать вздох, Анна, конечно, кивала. Улыбка… Какая улыбка? Гримаски, толкуй их как хочешь. Возясь на кухне, она слышала нежные причитания и в который раз поражалась. – Радость моя ненаглядная! Солнышко ясное! Ах, какой чудный мальчик! Ни у кого нет такого чудесного мальчика! А Марек ревновал – вот дурачок! Ревновал и раздражался: – Представляю, как она тебе надоела! Выдержать мою матушку – дело нелегкое. Очень сочувствую! – И добавлял с тяжелым вздохом: – Ну ты же знаешь, она человек нездоровый… Все так. Но Анна искренне радовалась, что бедная Эстер была способна на чувства. Значит, не все выгорело в ее несчастной душе, что-то осталось. Через пару лет они ко всему почти привыкли. Им выпала такая судьба, что поделать. Значит, надо жить и по возможности радоваться. Или по крайней мере стараться не падать духом. Делали вид, что у них все так же, как в обычных, нормальных семьях. Иначе никак. Они отмечали дни рождения Мальчика, и бабушки приносили подарки. Мама пекла свои знаменитые пироги и эклеры. Иногда заезжал, вернее заскакивал, свекор – коротенько, на двадцать минут. Торопливо выпивал рюмку коньяка, закусывал пирожком, желал всем здоровья и исчезал: «Дела, извините!» На Мальчика он не смотрел. Увидев мужа, Эстер опускала голову, да и он делал вид, что ее и вовсе нет в этой комнате. После его ухода все переглядывались, понимали – отношений там нет никаких, кроме соседских. Пан доктор все еще был очень хорош собой, подтянут, строен и моложав, всегда загорелый и модно, с иголочки одет. Словом, красавчик. Все знали, что у него молодые любовницы. Эстер это не интересовало, и она, и муж жили своей жизнью. Только раньше ее жизнь не имела смысла, а теперь в ней были и смысл, и радость – ее обожаемый Мальчик. Именно Эстер нашла знаменитого профессора в Швейцарии, господина Бойца, специалиста по нервным болезням, списалась с ним и договорилась, что они привезут к нему ребенка. В январе поехали в Базель. Анна, Эстер и Мальчик. Марек не смог отпроситься с работы. Швейцария поразила Анну чистотой, кукольностью, ненастоящестью, сказочной, словно нарисованной, красотой. Горы и поля, леса и реки, бесконечные озера – все казалось игрушечным. Разместившись в отеле и передохнув, они заказали такси и отправились на прием. Профессор Бойц был немолод и нехорош собой – огромный, сизый, как слива, нос нависал над большой оттопыренной губой. Но был он мил и любезен – внимательно осматривал Мальчика, проверял на рефлексы, гугукал и улыбался, словно пытался его рассмешить. Затаив дыхание женщины ждали заключения профессора. Им казалось, что они ждут приговора. Впрочем, так оно и было – приговору швейцарского профессора можно было верить. Наконец он уселся в глубокое, блестящее, малиновой кожи кресло, снял очки, протер их белейшим носовым платком, снова надел на толстый сизый нос и поднял глаза на двух замерших, перепуганных женщин. Увы, его вердикт был невеселым. – Да, малые подвижки есть, вы героические женщины, массажи и прочее продолжать, курортами не пренебрегать, но это лишь для поддержания состояния, но никак не для его улучшения. Все, что можно, вы уже сделали. И, увы, вряд ли сможете сделать что-то еще. Главное – удержать то, чего вы достигли. А достигли вы многого! Я впервые вижу такую самоотверженность и такую волю, дорогие дамы! Я выпишу вам витамины, советую купить их здесь, а не в Польше. Нашей фармакологии я доверяю больше. И еще, – он поднялся из скрипучего кресла, – я желаю вам сил. Сил и терпения. Ваш путь труден, а результат стараний, к сожалению, минимален. И все-таки рук не опускайте. Когда бессильна медицина, тогда помогает любовь, поверьте моему опыту. И можно совет? Анна кивнула. Застывшая Эстер сидела с прямой спиной и смотрела в стену. Профессор улыбнулся: – Оставайтесь на пару дней в Базеле, милые дамы! Прогуляйтесь по магазинам, посидите в кафе. Как вы знаете, у нас лучший в мире шоколад. Пообедайте в ресторанчике у озера, там подают великолепную форель. Сделайте себе подарок. Поверьте, это придаст вам сил и улучшит настроение. И еще – прошу меня извинить… – За что? – удивилась Анна. – За то, что не смог вас обрадовать… В Базеле они провели еще два дня, Анна торопилась к мужу. Четко выполнили пожелания профессора – гуляли по улицам, пили кофе в маленьких кафе, ели шоколад и пирожные, пообедали в ресторанчике у озера. Почти все время Эстер молчала. Пытаясь ее разговорить и хоть как-то оживить, Анна предлагала ей зайти в магазины. – Ах, какая милая шляпка, а какие изящные полуботинки! – пыталась щебетать она, ни черта не понимая ни в шляпках, ни в обуви. Не глядя на витрины, Эстер проходила мимо. В поезде, уставившись в темное, почти черное окно, она даже не прилегла. Анна с тревогой подумала, что по приезде надо обратиться к лечащему врачу. Видимо, у бедной свекрови от расстройства началось обострение. После поездки в Базель Эстер пролежала в больнице почти два месяца. А жизнь текла своим чередом. Анна давно привыкла к ее размеренности: все четко, по расписанию. Умывание, завтрак, гимнастика, массаж. Прогулка, обед, дневной сон, книжка на ночь, колыбельная и пластинка классической музыки. Ей казалось, что Мальчику нравился Моцарт. Вернее, ей очень хотелось в это поверить. Они давно привыкли к своей жизни. Привыкли обходиться без шумных молодежных компаний, вернее – отвыкли от них. Отвыкли ходить в гости, ездить в отпуск вдвоем. Не на детский грязевой курорт, а именно в отпуск, на море. Иногда отпускала мама, и они выбирались в кино. Но там было нервно и беспокойно – как дома, все ли в порядке? И на обратном пути они почти бежали. А так хотелось пройтись спокойным, размеренным, прогулочным шагом, в погожий день посидеть на скамейке, зайти в кафе, съесть мороженое. Как хотелось оказаться в шумной компании сверстников, среди молодежи, их громкого смеха, свежих анекдотов и новостей. Выпить вина, охмелеть и хотя бы на пару часов забыться. Забыть. Но нет, ничего этого не было. Марек ходил на работу – какая-то передышка, общение с людьми, другая обстановка. У Анны ничего этого не было. Спасали только книги – счастье, что она любила читать. На час или два, погружаясь в мир чужой жизни, она забывала о своей. И, конечно, цветы! Цветы тоже были спасением – пока Мальчик спал в кресле, она возилась с цветами: подрезала, окучивала, удобряла, рассаживала, пересаживала, и это давало ей силы. После больницы Эстер вновь стала бывать у них в доме. Анне казалось, что свекровь не может смириться с тем, что ее обожаемый внук никогда не поправится, никогда не сможет ходить, самостоятельно есть, принимать душ. Не сможет понимать то, что написано в книгах, общаться с другими детьми, ходить в школу. И еще куча всяческих «никогда», которые ей не давали покоя. Эстер продолжала искать медицинских светил, читать медицинские журналы, писать письма врачам. Анна понимала: все бесполезно. То, чего они сумели достичь, – вершина. И на этой вершине им предстояло одно – удержаться. Сидя у кроватки Мальчика, свекровь застывала, словно спала с открытыми глазами. В ней больше и больше проявлялись различные странности – на вопросы она отвечала не сразу, отрывисто и часто невпопад, ела меньше, чем обычно, не обращая внимания на то, что лежит у нее в тарелке. И главное – Эстер окончательно потеряла интерес к своей прежней светской жизни: оборвала связи с подругами, перестала ходить в театр и радоваться нарядам, могла неделями ходить в одном платье, чего раньше с ней никогда не было. У Анны рвалось сердце. – Мальчик – это все, что я люблю на этом свете, – однажды сказала свекровь. Анна принялась ее горячо убеждать, что есть Марек, прекрасный, здоровый, красивый и умный сын, что есть она, Анна, любящая ее искренне и нежно. Но Эстер сказала, грустно улыбнувшись: – Вы оба в моей любви не нуждаетесь. А Мальчик… Ему она необходима, как ты этого не понимаешь? С Мареком все было по-прежнему. Он был нежен с Анной, приходя с работы, бросался к сыну и, кажется, стал наконец жалеть свою мать. Ночами они разговаривали. Как всегда – обо всем. Он рассказывал ей смешные истории про коллег, про дурака-начальника, про немолодую, кокетливую, мечтающую выйти замуж секретаршу, про своих товарищей – словом, про все. Анна слушала и думала: «А ведь где-то есть жизнь, сплетни, разговоры, шутки, походы на обед и на кофе, споры о политике, о книгах и фильмах. Люди планируют покупки, отпуска, путешествия. Ходят в гости и в театры – в общем, живут. Живут все, кроме меня, даже Марек и его мать. Даже у них есть что-то личное». Но тут же стыдилась своих мыслей и ругала себя. Она жалела себя, еще как жалела! В сотый, в тысячный раз задавая один и тот же вопрос: почему? Почему это случилось именно с ними? Ответа по-прежнему не было. Только вспоминались мамины слова: – У всех свои беды. Ты думаешь, мне было легко, когда не стало отца? Две маленькие девочки и я без специальности. Как жить, что делать? Я ничего не понимала. Но ничего, справилась – глажку брала на дом, ходила на уборки, много чего было, вспоминать неохота. Спасибо одной доброй женщине – посоветовала окончить курсы бухгалтеров, никогда ее не забуду. Знаешь, сколько я выла в подушку – так было плохо! Одиночество, Анна. Ничего нет страшнее. А у тебя есть Марек! И это ой как много, Аннушка! А тогда всем было несладко – война. Столько вдов, столько сирот… Анна кивала: – Я знаю, мама. Но у тебя были две здоровые девочки! А это немного другое. Мама разводила руками. Да, Марек был Анне другом. Самым большим другом. Опорой и помощником. Отцом, старшим братом, любимым, мужем – он был всем. Только перестал быть любовником. Тонкое женское устройство. Не женское – материнское. Однажды сестрица спросила: – Слушай, Анна. А ты спишь с мужем? От неожиданности Анна растерялась. – А тебя это очень волнует? – дрогнувшим голосом спросила она. – Меня нет, – усмехнулась Амалия. – Это тебя, моя милая, должно волновать. Молодой и красивый муж у тебя, а не у меня!