Анна раскрыла сумку и показала ему бутылку. Служащий взял ее чемодан, и, попрощавшись с заспанной девушкой на рецепции, они вышли на улицу. Такси стояло у входа, шофер тут же выскочил и принял чемодан, услужливо распахнул заднюю дверь – отель дорогой, публика отдыхает небедная, а значит, есть надежда на хорошие чаевые. Правда, с виду бабуля уж слишком скромная. Но это ничего не значит – миллионерши одеваются еще скромнее. В такси он давно, всякого повидал. И миллионерш в том числе. – Ну, – сказал Марек, – будем прощаться? Анна на минуту прижалась к нему и тут же отпрянула. Закинув голову, посмотрела ему в глаза: – Береги себя, Марек! Это единственное, о чем я прошу! – К тебе такая же просьба. Потом взял ее под локоть и бережно усадил в машину. С шофером расплатился сам, не разочаровав его чаевыми. Тот едва не присвистнул и со счастливой улыбкой слишком рьяно рванул с места, но, тут же взяв себя в руки, выровнял ход, и машина плавно и величаво выехала с ухоженной территории пятизвездного отеля. Разноцветные флаги Евросоюза, России, Израиля и арабских стран мирно колыхались на ветру. Марек стоял до тех пор, пока белое такси «Мерседес» не скрылось из вида. Вмиг поникший и постаревший, красивый и видный пожилой мужчина по-стариковски зашаркал по выстеленным красной ковровой дорожкой ступеням. Он пошел в ресторан, но есть не хотелось: два двойных эспрессо, надкусанный круассан. За окном начинался мелкий дождик. Анна всегда говорила, что дождь в дорогу – это прекрасно. Марек в приметы не верил и тут же разнервничался. Скользкое шоссе, удлиненный тормозной путь. И почему в голову всегда лезут самые отвратные мысли? Почему он так устроен? Анна говорила, что это национальная особенность – повышенная тревожность. «Ваш народ пережил слишком много, немыслимо много, как ни один народ в мире. Ваша кровь навсегда отравлена беспокойством за своих родных. В ваших сердцах и памяти отпечатались такие страшные вещи, что вы не можете быть другими». Наверное, она права. Точно так было с детьми и женой – если нет связи или кто-то задерживается, у него в голове возникали самые страшные картины. – Психопат, – говорила Шира. – Я тоже еврейка, но, когда наши дети отрываются на дискотеках, я сплю по ночам, а не торчу у окна. – Сравнила, – возражал Марек. – Ты родилась здесь, у тебя всегда была родина. Да, история твоей и моей страны тоже невероятно трудна и кровава. И все-таки ты не сравнивай вас и нас, европейцев, переживших войну и Холокост, ты же знаешь историю моей матери и моих предков. Он посмотрел на часы – прошло двадцать минут. Надо выдержать хотя бы еще пятнадцать, а уж потом позвонить. Шира права, он законченный психопат. Дождь чуть покрапал, и на небо снова вывалилось огромное желтое солнце. Анна смотрела в окно. Поля, лесочки, милые, ухоженные деревушки. Не пейзаж – услада для глаз! Ах, как хочется домой! К своим милым и старым вещам, к пластинкам, чашке с дурацким розовым кальмаром, как хочется нарвать цветов и поставить их в любимую синюю вазу! Хочется в свое кресло, немного потрепанное с боков, но удобнее его нет, на свою крошечную кухоньку, к своим чугункам и кастрюлькам. И еще хочется сварить холодник, настоящий холодник с огурцом, яйцом и сметаной, кисловато-сладкий, ярко-бордовый, к нему кусок ржаного хлеба с селедкой. И да, у нее припасена бутылка сладкой вишневки. Две рюмочки обязательно, за возвращение. Как она скучает по своему шкафу с любимыми книгами и старыми журналами, по фотографиям на стенах, по картинкам, купленным у уличных художников, по фарфоровым фигуркам собак, которые она собирала когда-то. В свой милый сад, в свое плетеное кресло! Флоксы уже отцветают, но их нежный, устойчивый запах будет держаться еще какое-то время. Не успеешь оглянуться, как придет время гладиолусов, астр и георгинов. Золотые шары почти закроют забор. Черноплодная рябина согнется под тяжестью веток, усыпанных ягодами. А яблоки? Прошлый год был слабенький, неурожайный. С одной стороны, это радовало – вечная мука с этими яблоками: пару корзин сестре, корзинку врачу, корзину пану Чижику, ну а дальше? Дальше приходилось придумывать: резать на дольки, сушить в духовке. Процесс долгий и муторный, на маленьком огне пять, а то и шесть часов! А ведь давно собиралась купить сушку для фруктов. Конечно, повидло – такое густое, хоть режь! Если есть настроение, можно испечь рогалики с повидлом, кстати, отличная штука – такое повидло вполне заменяет мармелад. А можно сделать и мармелад, и даже пастилу. Соседки варят, и получается превосходно. Но Анна не сластена, да и времени жалко. Сок, компот – тоже хлопотно. Да и кто все это съест и выпьет? Она точно нет. В общем, проблема. А яблоки у нее отменных сортов – айдорет, ее любимый лигол, декоста, чемпион. А какая вкусная груша конференц, лучший из сортов. А сливы, ренклод и венгерка? Любимое лакомство – джем из венгерки. А сочный и сладкий ренклод хорош на еду. Анна представила свежую крку или рогалик, густо намазанные густющим сливовым джемом, и поняла, что проголодалась. Вспомнив про сэндвичи, заботливо положенные Мареком, она осторожно, словно воровка, приоткрыла сумочку и отщипнула кусок хлеба с ветчиной. Но от острого глаза шофера укрыться не удалось. – Пани, – обратился он к ней, – хотите остановимся на заправке, и я куплю вам кофе? Смущенная, Анна отказалась: – Сойдет и так, большое спасибо! Кофе я выпью на автобусной станции, все равно надо как-то убить время, верно? Он глянул на навигатор: – Двадцать минут, пани! Двадцать минут, и мы будем на месте. «Странно, что он не звонит, – подумала Анна. – Наверное, пошел в номер и уснул. Ну и слава богу». В первый раз он позвонил, когда она была в дороге, и еще пару раз когда уже была на автобусной станции в Братиславе. Анна злилась и отчитывала его, но он оставался непреклонен. Стоило об этом подумать, как раздалось пиликанье телефона. – Все нормально, – монотонно отчитывалась она, – и даже отлично. Дождь? А, ну да, был. Минут десять, не больше. Сейчас ясно и сухо. Осталось совсем немного, минут пятнадцать. Послушай, занимайся своими делами! Кстати, как ты, позавтракал? Вот и иди отдыхать! Снова дождь? Замечательно! Слаще, чем в дождь, не спится! Иди в номер и ложись! А что с чемоданом? Еще не приступал? Как вы, мужчины, беспечны! Проверь все шкафы, не забудь про подарки и сейф! Все, все, отстала! Это тебе моя месть, – рассмеялась она. – Ну все, Марек, все. Нет, больше звонить не буду. Когда доберусь, напишу сообщение. Ну конечно, из Кракова, Марек! Три с половиной часа, ты о чем? Сесть, подремать, если получится, поглазеть в окно – и все, я дома! Конечно, домой на такси! С этим, слава богу, проблем нет. Да, да, все прекрасно! Голова? А почему она должна болеть? Нервничаю? Ничего я не нервничаю! Да, у меня все прекрасно, и настроение в том числе. Все, Марек, кажется, мы подъезжаем. Не волнуйся и не названивай, я тебя умоляю! Да, когда прилетишь, напиши. Сразу, слышишь? Ну все, пока. И еще раз большое спасибо! Все было чудесно! Анне досталось место у окна, и она, задернув шторку, тут же задремала. От дождя настроение совсем упало, и Марек окончательно расклеился. Целый день торчать тут одному, практически до ночи. Он ненавидел одиночество. Это Анна привыкла к нему и даже получает удовольствие. А он нет – он от одиночества страдает. В номере он завалился в кровать. Скинул только кроссовки – черт с ним, с бельем, последний день. Дождь то усиливался, то затихал. Он задремал, но вскоре проснулся. Разболелась голова, таблетки у него не было. «А надо бы, – подумал он. – Все кажусь себе молодым, а на деле… Как там Анна?» Он схватил телефон: уфф, слава богу, висело эсэмэс, что дорога была легкой, она дома и у нее все хорошо. Анна в Кракове, можно расслабиться. В городе, по которому он так скучал и в который боялся возвращаться. * * * Марек лежал и вспоминал картины из прошлого. Детство, мать, отец, большая и красивая квартира доктора Ваньковича. Отец всегда безупречен: стрижка волосок к волоску, хороший одеколон, идеальные ногти, дорогой костюм и дорогие туфли – денди. Отец всегда выдержан и спокоен, никогда не повышает голоса, но почему-то маленький Марек его побаивается. Он какой-то чужой. И еще он вечно занят. Мама… Красивая, тонкая, хрупкая. Узкие кисти рук, огромные черные глаза, тонкий нос с изящной горбинкой. Мама красавица. И большая модница. Какие у нее платья, какая обувь! Мама – сама элегантность. У нее всего в избытке: нарядов, духов, украшений. У нее есть прислуга. Мама – фея! Представить ее с веником в руках? Смешно. Мама – это ванна с душистой пеной, запах гиацинтов из ее комнаты, пушистые и легкие меха, в которые она кутает свои острые плечи. Мама – это театр, концерты классической музыки, кофе с пирожными, запах духов. Мама – это строгость, даже суровость и полное отсутствие ласки. Никаких поцелуев, никаких объятий. Мама сдержанна и строга, в этом они так похожи с отцом. Марека никто не целует, ни папа, ни мама. И еще маму почему-то все время жалко. Она красивая, богатая, но все равно какая-то несчастная – не может забыть того, что случилось с ее семьей. Мама не спит по ночам и часто болеет. Мамы часто нет в доме – мама то на курорте, то в клинике. Мама нездорова, это видно по ее глазам, печальным, тревожным, беспокойным, с навсегда застывшей тоской. Красивый сын, успешный муж, большая квартира, много денег – чего ей не хватает для счастья? Она почти не обращает на сына внимания. В зоосад он идет с няней, а все дети с мамами и папами. По улицам тоже гуляет с няней. Няня хорошая, добрая, но ему хочется с мамой. У них почти не бывает гостей – тогда для чего в столовой такой огромный стол? У мамы есть несколько подружек, но эти дамы ему не нравятся – они вечно приподнимают холеными пальцами его подбородок и небрежно похлопывают по щекам. Вечерами, после семейного ужина, проходящего в звенящей тишине, все расходятся по своим комнатам. Марек тоже плетется в свою. Там есть все – кровать, письменный стол, книжный шкаф и куча игрушек. Там пахнет мастикой от недавно натертого пола, и он ненавидит этот запах. В его комнате одиноко и грустно. Но друзей звать не разрешают – будет шумно, а у мамы часто болит голова. Хорошо, что его отпускают к друзьям, Милошу или Йосе. И там, и там весело, шумно и светло. А у Ваньковичей же всегда горят только торшеры или настольные лампы, верхний свет мама не переносит, отец раздражается и говорит, что они как в кротовьей норе. У Милоша веселая и добрая мама, она печет печенье с корицей и зовет их пить чай. Мама Йосика много работает, приходит усталая, но всегда приносит мороженое. И никто, никто не говорит им «потише» и не делает замечаний. Лет в двенадцать он начинает кое-что понимать. После пережитого у мамы нервное расстройство и меланхолия, хандра и нарушение сна, маме снятся кошмары. От этого пережитого все проблемы. У папы много работы и есть женщины. Это он узнает, приложив ухо к двери, где родители выясняют отношения. В смысле – ссорятся. Мама говорит папе, что все знает про его «штучки», а папа отвечает, что имеет на это право. – С такой жизнью, какую ты мне устроила, – шепотом кричит отец, – я имею право на все! И да, – охрипшим голосом говорит он, – умерь свои расходы и потребности! Второе кольцо за месяц, не многовато? – Забери его, – спокойно и равнодушно отвечает мама, – оба забери. Мне они не нужны. Забери и сдай в магазин. И наконец спи спокойно! – И она смеется страшноватым и хриплым смехом. – Мне они не нужны, – повторяет она, – так, развлекаюсь. На пару часов хватает. Так мама шутит. А вообще в их доме никто не смеется. Однажды в кино он встречает отца и прячется за колонной. С отцом женщина. Наверное, именно про эти «штучки» говорила мама. Женщина молода и красива. Пожалуй, только сильно накрашена и полновата. Громко хрустя фольгой, пани ест шоколад и заливисто хохочет. На ее белых и пухлых руках много блестящих и крупных колец. Она вульгарна – он вспоминает это слово и наконец понимает, что это такое. Отец сдержанно улыбается, что-то смахивая с ее жакета. Потом он берет ее под пухлый локоть, и они идут в зал. Марек выскакивает на улицу – слава богу, отец его не заметил. Он долго бродит по окрестностям, домой идти неохота. Вообще ничего неохота. На сердце такая тоска. Выходит, их семья – красивая оболочка для окружающих. А на деле никакой семьи нет. У отца любовница, у мамы… возможно, тоже есть какой-нибудь кавалер. Самое противное, что они живут во лжи. И никто друг друга не любит. Его не любят уж точно, а он… он, пожалуй, тоже. Нет, маму он жалеет. А отца… За что его жалеть? Раньше он его уважал. А сейчас, кажется, нет. Да, точно нет. Он стал ему противен. Вокруг него одна ложь. Дешевый театр. Вечно страдающая мать и гулящий отец. Зачем они вместе, почему не разъедутся? А кстати, с кем бы он, Марек, остался? С отцом или с мамой? Вопрос… И ответ – да ни с кем! С огромным удовольствием он бы остался один! Он им не нужен, да и сам в них не нуждается. Потом Марек научится не обращать на родителей внимания и жить своей жизнью. Кончилась школа, начался институт. Студенческая компания, споры и разговоры до самого утра, от выпитого и выкуренного раскалывалась голова. Но там была жизнь. Жизнь, а не темный и мрачный склеп. Он ожил: приятели, походы, баскетбол, карты. Он почти не думал о родителях. Мама все чаще лежала в больницах, отец пропадал по неделям. Марек знал, что он у любовниц. Ну и отлично. Его ни о чем не расспрашивали, его жизнь их не интересовала. Они были слишком увлечены своей. Карманных денег ему хватало, отец не жалел, откупался. А потом появилась Анна. И только тогда началась настоящая жизнь. Он влюбился в нее в ту же минуту, как только увидел ее кудрявые рыжеватые волосы, подсвеченные солнцем и от того золотистые, ее серо-зеленые глаза, удивленные, распахнутые, наивные. Тоненькую подростковую фигуру, при этом невероятно женственную и хрупкую. Вся она была сама женственность, изящество, плавность. А как она говорила! Он замер и слушал не отрываясь. Хрустальный и чистый голос, немного растянутые гласные. И смех. Колокольчик. Она излучала такое спокойствие и такую силу, что ему хотелось взять ее за руку и повести. Куда? Куда угодно, хоть на край света! Куда она скажет. Или пусть молчит, сама судьба их поведет куда следует, укажет дорогу. А он будет крепко держать ее тонкие пальцы и смотреть на нее. Профиль, фас – все равно. Ему нравится все: и ее редкие веснушки на чуть вздернутом маленьком носу, и ее четкие скулы, красные от волнения. И ее рот, небольшой, четко вырезанный, похожий на спелую землянику. И еще – она отличалась от всех, была другой, необыкновенной, загадочной и в то же время очень понятной. Юной и взрослой. Смешливой и одновременно печальной. Первое впечатление его не подвело – каким мудрецом он оказался! В дальнейшем все подтвердилось, сошлось. Анна действительно была необыкновенной. Таких больше не было. Она была неопытной, он был ее первым мужчиной, но она чувствовала его каждой клеточкой своего тела, и это было куда важнее, чем опыт и искушенность. Она не умела врать, кокетничать, притворяться. Она была естественной, как река, как ветер, как солнце. Она умела быть счастливой. Она была сильной. Невероятно сильной, несгибаемой, как стальная пластина. Она была находчивой и находила выход из любой ситуации.