Закрыв лицо ладонями, Анна расплакалась. Это был не просто подарок – это было исполнение мечты. Анна и подумать не могла, что когда-нибудь у нее будет свой магазинчик. Да не просто магазинчик – бонбоньерка, уютная и красивая, сделанная с необыкновенным, тончайшим вкусом! – Это телефоны поставщиков. – Марек протянул ей тетрадь. – У них все дешевле, да и продукция отменная. Анна кивала, как китайский болванчик. – Свет, охрану и все остальное я оплатил за два года. Аренду тебе платить не надо, магазин твой. В общем, твори, Аннушка, и развлекайся, получай удовольствие! Да, и еще – пусть бухгалтерия тебя не волнует, бухгалтер у тебя уже есть, пани Данута, ее телефон тоже там. – Марек кивнул на папку с документами. – Ну? – улыбнулся он. – Тебе правда нравится, Аннушка? – У меня просто нет слов, Марек! Спасибо тебе, ты волшебник! Ну а потом был ресторан с важными, вышколенными официантами в перчатках и черных фраках, в белых накрахмаленных манишках. Анна впервые была в таком заведении и страшно робела. Серые брючки, бежевый свитерок из «Теско», «пожилые» кроссовки и единственное украшение – китайский шелковый, расписанный вручную платочек, подарок Марека из Китая. Анна предполагала, что платочек не из дешевых, Марек не покупал дешевые вещи, но если бы она узнала истинную стоимость подарка, то точно упала бы в обморок. Меню было огромным, в тяжелой, с золотым тисненым переплетом кожаной папке. Открыв его, Анна совсем растерялась. Справились. Заказали любимый журек, блинчики со шпинатом, оленину – Анна ела ее впервые, – запивали все это немыслимо вкусным вином. На десерт был фисташковый торт с малиновой прослойкой и кофе. Анна пьянела от необыкновенной еды, тонкого вина, от осознания, что произошло сегодня в ее жизни, и от присутствия Марека. Как же им было хорошо вместе! «Несмотря на то что расстались сто лет назад, мы остались самыми близкими и родными людьми», – думала Анна. И это была чистая правда. Марек уехал, а у Анны началась новая жизнь. Она почти перестала спать по ночам, прикидывая, где и когда брать товар, сравнивала, у кого он свежее и лучше, сопоставляла цены, смотрела на календарь с отмеченными праздниками, постепенно понимая, что и сколько к ним заказывать. Был у нее и толстенный гроссбух, где были записаны юбилеи, дни рождения и прочие события ее постоянных клиентов. Вставала она рано, в пять утра, выпивала кофе и спешила на автобусную остановку. В семь открывала свой магазин. Покупателей в такое раннее время, конечно же, не было, но Анна перебирала цветы, обрезала стебли и несвежие листья, расставляла их по вазам, просматривала чеки и отчетность Дануты, звонила поставщикам, торговалась, ругалась, если ей доставляли некачественный товар. Сама прибиралась – уборщицу она не держала. В половине девятого звонила знакомой, почти приятельнице, хозяйке кафе напротив, и просила принести ее заказ. Он всегда был одинаков – большой кофе с топленым молоком и корицей, бутерброд с творогом и острым перцем и пончик со сливовым вареньем. Через десять минут появлялась Малгожата, дочка хозяйки, в руках у которой был круглый поднос с Анниным заказом. Расплачиваясь, Анна всегда дарила девушке цветок – гиацинт или розу, ветку сирени или букетик фиалок. После завтрака она зажигала большую старинную хрустальную люстру, и ее магазинчик, ее волшебная шкатулка оживала – под искрящимся хрусталем вспыхивали фиолетовые гиацинты, желтые лилии, белейшие хризантемы, розовые гортензии, разноцветные, всевозможных оттенков тюльпаны. Томно высились розы – бордовые, кремовые, красные, розовые, белоснежные. Анна стояла посреди этого великолепия и вспоминала, как продавала свои нехитрые букетики на перекрестке, разложив их на ящике, маленькая девочка в стоптанных ботиночках, скрученных чулочках и вязаном капоре, из-под которого выбивались непослушные рыжие кудри. И те копеечки, те жалкие злотые, которые ей удавалось выручить за свои георгины и астры, и мамины слезы: «Спасибо, Аннушка! Теперь мы богачи!» И личико девочки расплывалось в счастливой улыбке. Подвядшие цветы она раздавала знакомым: хозяйке кафе, где брала завтрак, хозяйке сувенирного магазинчика, хромой красавице Янине, славной и милой пани, хозяину бара пану Завитовскому – он всегда относил их жене, старенькой пани Иржине, хозяйке ателье, где плели прекрасное кружево. Анна дружила со всеми. Спустя пятнадцать лет стало тяжеловато, и Анна продала свое любимое дело. Уже было непросто нервничать и не спать по ночам, добираться до Старого города, возвращаться вечером. Теперь ей все было непросто – возраст напоминал о себе ежедневно. Ей трудно далось это решение, но в итоге она его приняла. И Марек поддержал ее. И в который раз она благодарила его за невероятный подарок, который не просто скрасил ей жизнь, но дал ей прожить эти годы счастливо. Деньги от продажи пыталась отдать дарителю, но понимала, что разговор бесполезен – Марек только посмеялся над ее решением. Продав магазинчик, Анна окончательно стала пенсионеркой. Но пенсионеркой богатой, с внушительной суммой на личном счете. «Странно устроена жизнь, – думала Анна. – Есть время, есть свобода, я не связана никакими обязательствами, ни за кого не отвечаю, у меня полно денег. Казалось бы, живи не хочу! Путешествуй, покупай все что хочется, любые наряды, любые деликатесы. Но наряды и деликатесы мне не нужны, а путешествия, самое прекрасное из того, что может быть в жизни, мне уже не по силам. Во всем виноваты этот поганый возраст и все прибавляющиеся болячки». Воистину в молодости нет денег, а в старости нет сил, чтобы их тратить. И все равно она была счастлива – снова занималась любимым садом и цветами, много читала, моля Бога, чтобы он подольше не лишал ее зрения. Анна слушала музыку, смотрела телевизор, иногда ездила в центр в кафе, где теперь вместо матери командовала Малгожата, и они вместе пили кофе, болтая о пустяках… Заезжала к Амалии – бедная сестра валилась с ног. Ее муж, пожилой, больной и малоприятный старик, стал ей и мужем, и сыном, и братом, и всю свою нерастраченную любовь и нежность Амалия отдавала ему. Раз в месяц Анна по-прежнему ездила на Раковицкое кладбище: Мальчик, мама, Эстер… Самые любимые люди. Она прощалась с ними, своими любимыми, гладила их фотографии и медленно брела к воротам кладбища. Марек звонил раз в неделю. Рассказывал новости, выспрашивал ее. Она отвечала одно и то же: – Ну какие у меня новости? Выкопала луковицы георгинов. Подрезала сирень. Прикрыла от мороза розы. Купила новое зеркало в ванную. Или домашние тапочки? О чем ты, Марек? Поверь, мне совершенно не о чем тебе рассказывать! Жизнь моя однообразна и похожа на День сурка. Хорошо это или плохо, ей-богу, не знаю. Ну нет, наверное, хорошо. Ну все, все, рассказывай, что у тебя! Он рассказывал всегда в мельчайших подробностях. Спрашивал у нее совета, искал утешения. И все получал – и советы, и утешения. Как всегда. И она чувствовала, что ему становилось легче. Эта традиция – совместный отдых раз в год – возникла лет десять назад. Предложение последовало от него: – Встречаемся в Европе, в хорошем спа-отеле или санатории, я беру машину, и мы путешествуем. Заодно ты лечишь ногу и все остальное. В общем, разбавляем скучные процедуры приключениями. И болтаем, болтаем! Ну как всегда! Как тебе? По-моему, я гениален! – Вне всяких сомнений, – смеялась Анна. – Вот только вопрос – а как твоя жена отнесется к этому плану? Как думаешь, ей понравится? – Шира в курсе, – коротко бросил он. – Я ей рассказал, и она, представь, это одобрила! Анна, Шира громкая, взрывная, несдержанная, но, поверь, женщина она добрая и хорошая! – Марек, я понимаю, что Шира ко мне не ревнует – какая ревность к старухе на костыле. И все-таки мне кажется, что это ей будет не очень приятно. Ну, как любой женщине, понимаешь? Но снова и снова он с упрямой горячностью убеждал ее, что она не права: Шира – умница, «и вообще, она возмущается, что ты так и не побывала у нас в гостях». Нет, в дом Ширы она не собиралась. Да и путешествие было неблизким и не та это страна, чтобы сидеть на месте – там надо ездить, путешествовать, впитывать. В стране, где каждый камень и каждая тропка что-то да значат. Через несколько дней она согласилась: – Ну ладно, Марек. Давай попробуем. Мне и вправду хорошо бы принять какие-нибудь процедуры. А одна я не рискну, ты это знаешь. За эти годы они объездили всю Европу – Чехию, Германию, Францию, Румынию, Австрию, Швейцарию, Италию и Словакию. А вот душой прикипели к Словакии: и старинный отель, стоящий на термальных источниках, был прекрасен, и комплекс процедур, и обслуживание. Были уже знакомые врачи, которым не надо рассказывать про свои проблемы, знакомые медсестры, официанты, обслуга – здесь им всегда были рады. И до ее любимого Кракова рукой подать, каких-то триста с небольшим километров. Хочешь – автобус, а можно и поездом. Впрочем, в Европе все близко. Признаться, она ждала этих поездок. Очень ждала, потому что не переставала скучать по нему все эти годы. * * * Марек уехал, и только потом Анна узнала, что ее бывший свекор, муж Эстер и отец Марека, развелся с Эстер, когда та находилась в больнице. Развод состоялся на основании справок о ее душевном недуге. Разведясь, пан Ванькович, недолго думая, переписал на себя все имущество. Спустя три месяца он женился, и в квартиру Эстер заселилась молодая, полноватая и румяная девушка по имени Марыля, отныне его законная жена. Его можно было бы понять при одном условии – если бы сделано это было по-человечески: с согласия жены, с уведомлением сына, со справедливым разделом имущества. Но нет, все сделано было по-тихому, втайне, гнусно и мерзко. Да, пан Ванькович не был счастлив с Эстер. Приноравливался как мог, терпел ее депрессии, смену настроения. Знал, что она его не любила. Но он же старался – много работал, искал хороших врачей, возил ее на консультации! Он делал все что мог. Пока любил ее. А потом разлюбил и зажил своей жизнью – кто может его осудить? Кто был в его ситуации, кто столько терпел? Да, ее, бедную, ему было ужасно жаль. Сначала жаль, а потом… Потом все надоело и стало жалко себя. Последней каплей был внук, этот уродец. Брррр! Даже не хочется называть его внуком, а она, эта чокнутая, всей душой его полюбила! Как она умилялась над ним! Как была готова на все! Сколько денег вложила в это чудовище! А ведь всем было ясно – никогда. Никогда и ни за какие деньги он не сможет стать человеком. У пана Ваньковича была только брезгливость. Ах да, еще обида, страшная обида! Почему у его сына, красавца и умницы, родилось такое? За что? Он не смог побороть брезгливость и недоумение. Не смог, не захотел, как угодно. Он испытывал только чувство стыда. Да, ему было стыдно – перед знакомыми, перед соседями. За что ему столько: сначала чокнутая жена, потом калека-внук? Разве он заслужил? Тогда он окончательно отдалился от них – от жены, от сына. Пусть умиляются без него, для него это слишком. В конце концов, его жизнь тоже к закату. Имеет он право? Имеет. И пусть кто-нибудь возразит. А сына он не обидел – сделал все что мог: дал образование, помогал деньгами, устроил на хорошую работу. А потом он, паршивец, уехал. Это его решение, да. Голос крови? Смешно! Марек наполовину поляк, родился здесь, в Польше. Учился, женился, имеет друзей. Куда он рванул, этот чокнутый? В пустыню, в постоянную войну, в немыслимую жару? Ну и черт с ним, пусть поднимается сам! Он сильный и умный, справится. А его отец немного поживет для себя – что там осталось? И совесть пана Ваньковича не мучила. Из последней больницы Эстер забирала Анна. Тогда, слава богу, была долгая ремиссия. Похожая на тень, существующая где-то между землей и небом, Эстер тихо лежала в комнате Мальчика и смотрела в окно.