Журавлев продолжал себя ругать. А что он успел в своей жизни? Да ничего. Дочка? Ну да. Правда, сил на нее он потратил немного. Хорошие отношения с бывшей женой? Это заслуга Алки, а уж точно не его, это она друг и умница. Кира? А разве он ей чем-то помог? У своих на кладбище не был три года… сволочь. Когда-то его называли талантливым и перспективным фотографом, прочили славу фотокорреспондента. Он даже пять лет проработал в хорошем журнале. Хвалили его репортажи. Пару раз он участвовал в фотовыставках. Его имя тогда прозвучало. И что? Какой выхлоп? Да никакого. Да, фотограф он неплохой. Был неплохим. А сейчас обычный халтурщик: детские сады, школы, выпускные, свадьбы, юбилеи. А ведь когда-то колесили по стране, искали интересное! Он и вправду повидал почти всю страну – огромную, такую разную! Байкал, Якутия, Уральские горы. Магадан, Белое море. Ставропольские степи, Поволжье, Дальний Восток, Хабаровск, Приамурье. Было дело по молодости. Был интерес. Кайф был, стимул – вот что было! Все увидеть, запечатлеть, показать другим. А сейчас ничего нет – ни кайфа, ни стимула. А есть только лень и тоска. Ладно, прочь дурацкие мысли. Как баба, разнюнился. Стыдоба. Все, собрался, встал – и вперед! Что там у нас? Груши, фундук? Отлично! Тама придет, а он вон какой молодец! Порадует свою старушку-подружку, сорвет парочку аплодисментов и слов восхищения. А большего он и не стоит. * * * Киру он встретил через несколько лет, после дурацких историй с Полиной и Лианой. Первое, что пришло в голову: какое странное, необычное лицо! Вроде светлоглазая блондинка, а скулы и глаза азиатские. Выяснилось, Кирина бабка – калмычка, отсюда и высокие скулы, и небольшая раскосость. Вкупе со светлыми глазами и волосами выглядело это забавно и необычно. Веселая, хохотушка, острая на язык. Образованная – еще бы, редактор в крупном издательстве! Смеясь, закидывала голову и отбрасывала непослушную челку. Волосы прямые, густые, жесткие, азиатской структуры, хоть и светлые, тоже от бабки-калмычки. Разведена, есть сын Кирилл. Нет, ну как такое могло прийти в голову? Кира и Кирилл! Шутники. – А разве не смешно? – удивлялась она. – А мы с мужем так веселились! Довеселились. Развелись через два года после рождения сына. А сын оказался проблемным, и даже очень, но проявилось это не сразу. А когда проявилось, начала исчезать веселая Кира. И через пару лет от нее прежней ничего не осталось – другой человек. Сначала было все хорошо. Умница Кира, остроумница Кира. Легкая, веселая, бесшабашная Кира, согласная на любые приключения. «Только бы вместе, да, Журавлев?» Как хорошо им было вдвоем! Близкий, родной человек. А потом… потом все изменилось. Когда начались проблемы с ребенком, Кира замкнулась. «Зачем тебе знать подробности? Это мои проблемы, и только мои!» Он очень жалел ее, очень. Понимал, что это конец, что надо уйти, никаких перспектив, никаких. Но уйти насовсем, разорвать отношения? Нет, он не мог. Друзей в беде не бросают. Впрочем, и помощником он был никаким – так, просто выслушать. Выслушать, когда ее пробивало и не было мочи больше терпеть. Выслушать и пожалеть. Странные теперь у них были отношения. Они и сами посмеивались над этим. – Кто мы с тобой друг другу? – спрашивала Кира. – Друзья, брат с сестрой или бывшие любовники? – Почему бывшие? – усмехался Журавлев. – Как же бывшие, если сейчас мы с тобой… лежим тут, в кровати? – Раньше все было не так! – грустно возражала Кира. Это правда. Тогда, девять лет назад, когда они встретились, все было не так. Он был влюблен, хотя матримониальных планов не строил. Кира и не настаивала, ей с лихвой хватило первого замужества и тяжелейшего развода. Да, влюбленность была. С Кирой было весело. Они постоянно над чем-то смеялись, чаще всего над собой. Еще с ней было интересно – таких глубоких философских разговоров он не вел ни с одной женщиной. У нее был точный, логичный мужской ум. И при этом она оставалась истинной женщиной – в меру кокетливой, в меру капризной, в меру вредной. И не в меру нежной и трепетной, страстной и тревожной, разумной и безрассудной. С ней все было здорово – заниматься любовью, молча лежать, обнявшись, читать вслух книги, а потом спорить, не соглашаться, доказывая свою правоту. Она умела отстаивать свое мнение. С ней было чудесно бродить по сырому осеннему лесу, прислушиваясь к уханьям совы и считая ненадежные обещания кукушки, лежать на траве и смотреть в небо. Собирать грибы, а потом чистить их на ее кухне. Покрякивая от удовольствия, есть грибную поджарку с картошкой и пить холодную водку. Смотреть сложное и мудреное артхаусное кино. Гулять по старым московским улицам и слушать ее бесконечные рассказы про старую Москву. Сидеть на скамейке в Пушкинском перед картинами великих – в импрессионистах Кира была большим знатоком. Они бродили по старым кладбищам, ездили за город по разрушенным монастырям и церквям, ловили мелких окуньков и плотву с мостика мелкой речушки. А однажды умчались в Карелию, догоняя ее друзей, походников и байдарочников. И там, в Карелии, они провели свои лучшие дни. Журавлеву нравилось делать ее портреты – Кира в профиль, Кира анфас, Кира в лодке, Кира у зеркала. Кира в резиновых сапогах чистит рыбу на берегу. Кира в нарядном платье в фойе Большого. Кира на катке, Кира у плиты, спящая Кира, заспанная, немного опухшая. Кира у раскрытого окна, Кира в сугробе, раскинув руки в красных варежках. Кира с венком из ромашек, Кира в смешной вязаной шапочке и в платке, завязанном по-деревенски, по самые глаза. Она не всегда получалась красивой, но всегда получалась естественной: тревожной, печальной, смущенной, застенчивой. Живой, как сама жизнь. Узнав об измене мужа, ушла сразу, на следующий день. Варианты прощения и перемирия не рассматривались: – Ты что? Я же его любила! И вообще, как после этого жить? Он пожимал плечами: – Живут же. И не после такого живут. Прощают, стараются не вспоминать и живут. Сохраняют семью. – Зачем? – искренне удивляясь, повторяла она. – И какая семья, если было предательство? Максималистка. Дура. Ушла с маленьким сыном почти в никуда – на квартиру старенькой, требующей ухода тетки. Та приняла не из гуманных побуждений, из корыстных. Ей нужен был уход, одна она не справлялась. И Кира принялась ее обихаживать. Та, как и положено, капризничала, мотала нервы и тыкала благородством – дескать, приютила тебя, дуру, да еще и с ребенком. Пару раз Кира порывалась уйти. Но куда? С родителями отношений не было – сложная история, тянущаяся из детства. В общем, пахала как лошадь, уставала как лошадь и волокла все на себе тоже как лошадь. Но Бог ее пожалел и через два года вредную тетку прибрал. Кире досталась квартира, маленькая, неудобная, но две комнатки, восемь и десять, кухонька, к тому же отличный район – Маяковка, центр Москвы. Выстроить отношения с Кириным сыном у Журавлева не получалось. Мальчик смотрел на него как на врага. За столом глаз не поднимал, вопросы оставлял без ответов, никаких тебе «спасибо» и «добрый день». В общем, чудаковатый сынок оказался у его подруги. «Ревнует, – думал Журавлев. – Но вроде не я стал причиной развода. И не подтаскиваю сюда свои шмотки. Не остаюсь на ночь, если он дома. Только когда он у отца». Пробовал и так, и эдак. Только ради Киры – ему, если честно, было по барабану. Но нет, не получалось. Плохой из него педагог, тот еще Песталоцци. В конце концов отступил. «Есть этот волчонок и есть, пусть будет здоров, зла я ему не желаю». Но зарубку сделал: никакого совместного проживания. С этим мальчиком он точно не уживется. Кира все понимала и ни разу не попрекнула любовника. Ей самой, родной матери, было с ним сложно. – В отца, – коротко бросила как-то она, – в моего отца. Тот тоже был не из контактных. У нас и дома никогда гостей не было. Мать было жалко, но сама виновата – прогнулась. Да так, что не разогнуться. Ладно, их дело, их жизнь. Слава богу, что меня там нет. Хотя видишь, – она усмехнулась, – вот они, гены! Оттуда сбежала, а здесь нагнало. Судьба… – Может, он ревнует? – спрашивал Журавлев. – Ну хорошо, попробую с ним не встречаться. – Да нет, дело не в этом. Гены, я же тебе говорю! – Ну а если отправить его к папаше? Там вроде контакт? Ну если ты не справляешься? – Брось, – усмехалась Кира. – Нужен он этому папаше, да еще с такими сложностями. Там новая семья, новый ребенок. Да и жена – вот скажи, какая баба такие проблемы возьмет на себя? К тому же при живой матери? Кира менялась на глазах. Сникала, становилась плаксивой и нервной, часто срывалась, и было понятно, что думала она об одном. Стало тяжело. Иногда просто невыносимо. Но Журавлев не уходил, был рядом. Лет в одиннадцать парень стал убегать. Кира и Журавлев вместе искали его по больницам и моргам, по ментовкам и случайным друзьям. Находили. Отмывали, откармливали. Читали нотации. Просили по-хорошему, пугали плохим. Бесполезно: парень продолжал убегать на три дня, на пять. На неделю. «Сукин сын! – злился Журавлев. – Во что превратил бедную мать, ее жизнь! Да и мою заодно». Издерганная бессонными ночами, Кира превратилась в законченную неврастеничку. – Знаешь, что он мне наговорил? – кричала она. – Нет, не скажу! Потому что умру от стыда! Понимаешь, сдохну, если повторю! В пятнадцать начались наркотики, трава, какая-то химия, клей. Несколько раз мальчика клали в больницу. Папаша как испарился – рядом был Журавлев. Испарились и их с Кирой отношения – из любовников они превратились в друзей. – Если бы не ты, – твердила она, – меня бы давно уже не было. Как он мог уйти от нее, как мог оставить? Вот и звонил почти каждый вечер: что да как, какие дела? Если было совсем плохо – срывался и ехал. Среди ночи, под утро. Боялся, что она что-то с собой может сделать. В очередной раз спасал. Иногда подкидывал денег. Жалел бесконечно, потому и не уходил. Иногда они спали. Понимал, что это неправильно, глупо, нечестно. Но это ее успокаивало: – Неужели ты меня еще хочешь, Журавль? А потом появилась Лолита. Господи, ну и имя! Что там в голове у родителей, когда называют так дитя? Хорошенькая, с точеной фигуркой, с такой грудью, что закачаешься. Глупая челка, круглые, наивно распахнутые, хлопающие глаза. Девочка-кукла, он и купился. Ага, как же. На деле оказалось, акулка с мелкими зубками. Акулка из мутной воды. Она хотела устроиться и этого не скрывала. – Ну, это не со мной, – смеялся Журавлев. – Не теряй драгоценного времени! Лолита, понимая, что он прав, собирала манатки и уходила. А потом возвращалась – через месяц, через полгода. – Что, неудачно? – притворно вздыхая, спрашивал он. – Не склалось? Усаживаясь поглубже и поудобнее в кресле, она со вздохом кивала: – Ага. Такой сволочью оказался, ты даже не представляешь! – А сюда зачем? – желчно осведомлялся Журавлев. – Здесь не гостиница. – А куда мне идти? – И наивно так глазками хлоп, хлоп. И слезки, слезки. Текут не переставая. Актриска из дешевого сериала. – У тебя есть что-то покушать? – всхлипывала она. – Меня от голода просто тошнит! – Поесть, – зло бросал Журавлев и шел на кухню. – Что? – переспрашивала Лолита. Нет, здесь не было жалости – какое! Все про нее понимал. Знал, она тут же свалит, если на горизонте появится что-нибудь стоящее. Не обольщался, но… хотел. Смотрел на ее бесконечные ноги, на высокую грудь и сглатывал слюну. Сто раз давал себе слово: да ни за что! Стелил ей на кухне: раскладушка, подушка, одеяло. И прислушивался к ее шагам. Уф, в туалет, слава богу. Как же. Вскоре она возникала у его кровати. – Иди к себе, – отворачиваясь, бурчал он. – Иди, слышишь? – Слышу, – хихикала Лолита. – Я не глухая. – И забиралась к нему под одеяло.