– А сейчас не мечтаешь? – Сейчас я уже подумываю об этом. Но чтобы туда перебираться, нужно деньги иметь или имя, что само по себе уже капитал. Сейчас, когда статью опубликовали, весь мир… в смысле мир психиатрии и социологии ее обсуждает. А фамилию автора – доктора Мухортова – выговорить правильно не могут. Но я Мухортов по матери. А по отцу и того хуже – Борщевиков… Ты ведь моего отца не помнишь, вероятно, он в самом конце восьмидесятых свалил из Рашки. Он ведь по матери еврей и по этой линии в Австрию перебрался, но в Израиль ехать с самого начала не собирался – махнул в Штаты. А я надеялся, что он меня к себе вызовет. А он за все время с десяток писем и парочку посылок с уцененными джинсами… Всеволод посмотрел на часы. – Спешишь? – поинтересовался Павел. Сосед не ответил. Посмотрел за окно на темнеющее небо и тут же отвернулся. – Еще по одной? – предложил Павел. Сосед кивнул. Потом показал на шахматы. – Жертва ферзя – однозначно, но я не могу просчитать, что дальше будет. Помню, в теории есть такая жертва: то ли Чигорин так Стейница порвал, то ли Алехин Капабланку. Я же в шахматном кружке при Дворце пионеров занимался по совету мамы: мол, шахматисты много денег получают и по миру ездят… Ферзя твоего брать нельзя. Я вспомнил. Кстати, мы без лимита времени играем? – Без лимита, – подтвердил Павел, – можно закончить завтра или на следующей неделе. Мухортов посмотрел снова на часы. – Я, пожалуй, все закончу сегодня. И делаю ход конем. – И зря: я ошибку сделал – просто не на то поле ферзя поставил: рука дрогнула, потому что другой я за рюмкой потянулся. Игра продолжалась недолго. За окном уже начало темнеть, когда Мухортов, в очередной раз взглянув на часы, произнес: – Ничью не предлагаю: закончим завтра. – Какая ничья? – удивился Ипатьев. – У тебя король голый. Одной пешкой он не прикроется. Твой черный слон не работает, твою ладью я забираю следующим ходом, а у меня конница в полном составе и три пешки, одна из которых станет ферзем, как бы ты ни рыпался. – Это мы потом выясним, кто будет рыпаться, а кто нет. Он обвел взглядом гостиную, потом подошел к низкому креслу и перенес его к окну. Туда же придвинул журнальный столик. – Вот здесь все должно стоять по фэншую. Присаживайся и ты – посиди хотя бы пару пару минут, оцени… Павел шагнул к окну. И в этот самый момент погас свет. – О! – удивился Мухортов. – Опять пробки выбило по вашей лестнице. Так и мне домой пора. Думаю, что свет к тому времени появится. Вернусь, помашу тебе в окошко. Так что жди. Павел проводил соседа до лестничной площадки. Психотерапевт начал спускаться. Беззвучно открылась соседская дверь, кто-то выскользнул оттуда и пробрался в квартиру Ипатьевых. – Снимай халат! – выполз из темноты шепот майора Гончарова. – Ашот Манукян готов к операции. Гончаров вышел на площадку, за руку втащил в квартиру соседей Павла. – Ты готов? – спросил майор. – Я-то чего? – ответил Ипатьев. Гончаров поднес к губам рацию и скомандовал: – Начинаем! И сразу включился свет. – Сегодня быстро подключили, – обрадовался старик-сосед, – а вот зимой как-то часа три сидели без света. – Как раз по каналу «Культура» показывали «Мост Ватерлоо», – вспомнила его жена. И вздохнула. – Так и не узнали, чем фильм закончился? – поинтересовался полицейский. – Как же не узнала: я его раза три смотрела или даже четыре. Но просто там артист на одного нашего знакомого похож, и я никогда не пропускаю, когда его показывают. Того нашего знакомого уже нет давно, но мы его все равно помним. Она посмотрела на Ипатьева. Снова включилась рация. – Взяли мы его, – прозвучал мужской голос, – здоровый бугай, пытался сопротивляться, но у нас не забалуешь. Надели браслеты, сейчас спустим его с чердака. Вы проверьте: выдержало ли стекло. Киллер стрелял бронебойными пулями, которые пробили бронированное стекло, установленное в проеме окна днем, снесли голову манекену, облаченному в новый махровый халат и усаженному в кресло, и ударили в стену. Одна так и осталась в ней, а вторая лежала на полу. Гончаров поднял ее и оглядел. – Семь эн тридцать семь, – определил он, – для СВД[25]. – Халат жалко, – вздохнул Павел, понимая, что все наконец закончилось. – А Манукян погиб, – сказал Гончаров. Манекен лежал на полу, головы у него не было, вокруг валялись куски пластмассы. – Ничего: приделаем ему новую голову, – произнес, заходя в комнату, молодой оперативник, – впервой, что ли? Киллера мы к автобусу доставили, а когда по лестнице спускали, из восьмой квартиры выглянул красавец-мужчина, от которого разило разными парфюмами, и спросил, что случилось. Ну мы его тоже прихватили. А он и не сопротивлялся, только попросил разрешения тапочки снять и надеть красивые ботинки. Мы ему сказали, что в тапочках в камере в самый раз, ноги не так потеют и меньше воняют; а потому претензий от сокамерников будет меньше. Он не в автобусе теперь сидит, а в «уазике». И его колбасит… в смысле, колотун трясет не хило. Только сейчас Ипатьев понял, что могло произойти, если бы в кресле сидел не манекен, а он сам – со всей своей жизнью, со своим прошлым, с переживаниями и радостями, проектами и мечтами. Павел взял мобильный и позвонил. – Вы где? – В соседнем дворе, как ты и сказал, – ответил Толик Медведев. – Подъезжайте, начинаем работать! * * * notes Примечания 1 Улица Чапыгина в Санкт-Петербурге, на которой находится здание 5-го канала. 2 Читайте об этом в романе Екатерины Островской «Открой глаза, Фемида». 3