– И ты был… ты на меня огрызался, будто сердился, – говорила я, и самой стало противно, какой у меня жалкий голос. – А там никто не ждал. Я видела это кафе, оно было пусто. – Прости меня, – сказал он, на миг отворачиваясь и ставя пудинг на кухонный стол. Когда Джек снова повернулся ко мне, то смотрел прямо и взгляда не отводил. – И? – Предпочитаю извинения без оправданий. Иначе они бессмысленны. – Но почему ты?.. – Просто запаниковал, прости меня. Всегда опаздываю, и это так раздражает. Прости меня. Я не должен был заставлять тебя подвозить меня. Скоро начну сам ездить. – Дело не в подвозить, а в том, как ты со мной обращался. – Прости, – повторил он. Я пожала плечами, снова взялась за белье. Он, конечно, извинился, но время назад не вернешь. Джек подошел помочь, взял всю кучу вещей и понес к сушилке. – А скоро это будут крохотные вещи Уолли, – сказал он. – Маленькие детские носочки. Детские носочки. Он мне такое уже однажды говорил, в тот день, когда мы делали тест на беременность. В тот странный, неожиданный день, полный смешанных чувств. Мы купили цифровой тест, Джек сказал, это лучше, потому что легко можно вообразить розовую полоску там, где ее нет. А нам нужно знать точно. Я-то и так знала, хотя старалась не придавать значения сильной тошноте, задержке, непонятным приступам головокружения и той ночи, когда обошлись без презерватива. Вернувшись ко мне домой, мы сели на край ванны, а тест, который тикал как бомба, положили на подоконник. Через две минуты внимательно вглядывались в результат: «Беременность 1–2». Так и было написано. Джек заговорил первым: – Вот как. – Ага, именно так. – Я взглянула на него. Вот в этот момент все и переменилось. Потом я могла бы рассказывать, что причина, по которой аборт никогда даже не рассматривался, – мое медицинское образование. Я знала, как это происходит, видела, как бывает. Вакуумное устройство, извлеченный материал, кремация в больнице. Но на самом деле причина была не в этом. И уж конечно не в моей убежденности, что я стану хорошей матерью. Нет, не после того что случилось с моей мамой, с тем мальчиком. Я тогда спать не могла, все думала, смогу ли вновь поверить в себя. Буду ли когда-нибудь достойна доверия. Так что да, причина была не в этом, а в выражении на лице Джека. Он смотрел на результаты теста с радостью. Поднес кулак ко рту, как увлеченный игрушкой ребенок, и когда посмотрел на меня, глаза у него сияли. – Я знаю… это не идеально. Мы еще не так давно вместе. Но… – он показал на тест, где все еще было написано: «Беременность 1–2»: – вот это – ты и я. – Это да, – я не могла сдержать улыбку. – И мы с тобой – настоящие асы. – Точно. – И еще – детские носочки. Самый лучший аргумент в пользу детей. – Носочки? – Маленькие детские носочки, – повторил он. – Есть ли что-нибудь умилительнее? Воспоминания того дня погасли. Я подошла к Джеку и молча стала вешать простыню. – Если хочешь, я могу уйти. Ты злишься? Я понимаю, это нечестно, будить тебя было свинством. Прости меня. Я задумалась над его предложением, но это было слишком трудно. Меня тянуло к нему. Хотелось, чтобы он помог мне развесить стирку, потом вместе есть десерт и смеяться при этом. И чтобы его теплое тело лежало рядом с моим сегодня ночью. Слишком трудно было устоять. И вообще, он всегда умел извиняться. Глава 4 Год назад С этим мальчиком мы поладили сразу же. Ему было шестнадцать, когда он появился в нашей клинике. Он был моим первым пациентом после того, как меня недавно приняли в ординатуру, и я впервые принимала решения сама. Ладони вспотели. Он коллекционировал футбольные карточки, у него их были сотни. Они выпадали из карманов, когда он ерзал на стуле. Сыпались на пол, и он поспешно их подбирал, тщательно раскладывая в только ему понятной последовательности. Выглядел он совсем ребенком, младше своих шестнадцати лет. Страстный коллекционер. – Это Ральф Каллахан, – бормотал он про себя, челка падала ему на глаза. Его мама глянула на меня. – Простите. Он живет в этих проклятых семидесятых. – Она показала карточку на коленях у мальчика, где был изображен игрок с модной в то время прической маллет. – Собирает старые футбольные карточки. – Очень ретро, – я кивнула в сторону карточек, – и хипово. Мальчик улыбнулся. Кожа у него была белая, а волосы и ресницы – темные. Щеки румяные. Такой идеальный румянец можно было выгодно продавать, если разлить по бутылочкам. По его словам, ему стало трудно бегать. Казалось, что двор неровный, и колено ныло во время игры. В отделение он вошел, прихрамывая, и мысленно я сразу же поставила грустный диагноз. Всего шестнадцать лет. Травм не было. Почти постоянные боли в колене, достаточно сильные, чтобы пойти к врачу. Остеосаркома – рак кости. Мальчик снял джинсы и надел халат. Одно колено было существенно больше другого, в этот момент все стало окончательно ясно. Отправила его на снимки и смотрела вслед. Хромота усилилась, когда он сошел с розовато-серого ковра кабинета на виниловый пол больничного коридора. Здесь все и изменилось: от «это ерунда, скоро пройдет, недельки три, не больше» до «надо бы с этим разобраться». В тот день я его больше не видела. Мы с Амритом, мужем Одри, вместе пили колу в обеденный перерыв, и я ему рассказала про мальчика. Он посочувствовал. А потом я про него забыла: было много пациентов, слишком много дел. Но он появился снова, в семь вечера. Уборщица мыла линолеум перед кабинетом компьютерной томографии, и в коридоре пахло мастикой и лимоном. – Здравствуйте! – сказала мне мать мальчика. Она убирала в сумку бумаги, и лицо у нее было перекошенное. Волосы спутались, будто она дергала себя за них. В ушах у нее были серьги-обручи, и бледные тени на веках резко контрастировали с черной подводкой. – Я думала, вы уже дома. – Нас позвали после обследования… – Она нахмурилась, удивленная моей неосведомленностью. Тут я увидела подтверждение своих мыслей – в морщинах на лице матери, содранной коже вокруг указательного пальца, в бумагах у нее в руке. Когда выписывают, то таких писем не дают. И я поняла – она уже знает. – Ваш коллега, младший доктор, он говорил с нами после сканирования. Плохие новости. Я кивнула. Мальчик на нас не смотрел, он перебирал свои карточки. – Сочувствую, – я протянула к ней руку. Мне хотелось ей сказать все, что я знаю: рак кости – не худший случай, это может стать мелким событием, о котором через двадцать лет мальчик упомянет потрясенной подружке, жизнь не всегда будет такой хаотичной и неуправляемой. Но вместо всего этого я написала свой мобильный номер на бланке рецепта и протянула ей: – Любые вопросы, в любое время. В ее глазах не было благодарности. Она еще не понимала, не была готова. Мальчик посмотрел на меня, и его синие глаза сияли: – Доктор, тот, другой, сказал, что у него дома есть Ален Гоулинг! – Ален Гоулинг? – переспросила я, глядя на него с любопытством. Мальчик махнул в сторону стопкой карточек: – Центральный нападающий Ньюкасла. Он обещал принести карточку в следующий раз. – Он замолчал и посмотрел на меня. – Это серьезно? – спросил он уже без подростковой мрачности. Я взглянула на его мать. – Посмотрим, – сказала она.