Само собой, я давно не была его нянькой, но Том оставался моим другом, и за это я всегда была ему благодарна. Я принимала эту дружбу всерьез, старалась соответствовать и не предавать его, как делали многие другие. Даже если мы подолгу не виделись, я всегда находила время поболтать с ним по телефону, а порой мы выходили прогуляться вдоль берега или ходили пообедать вдвоем. Мы говорили о жизни, о девушках, которые ему нравились, и о будущем. Когда родился Винсент, Том принес цветы. Он был одним из немногих, кто искренне поздравил меня, не выразив попутно сожаления по поводу наличия у ребенка синдрома. И с Винсентом Том всегда был мил — он видел в моем сыне человека, а не синдром. То, что Том — одаренный ребенок, стало ясно довольно рано. Почти по всем гимназическим предметам он получал высшие оценки. Конечно, иногда я помогала ему с домашним заданием, но вообще-то Том не нуждался в моей поддержке — в нем жило природное стремление постигать. Окончив гимназию, Том посвятил год путешествиям — катался на лыжах, бродил по тропам Непала, занимался виндсерфингом на Шри-Ланке. В общем, делал то, что обычно делает молодежь — та, у которой водятся деньги — старые, новые или даже черные. Вернувшись домой, Том поступил в Высшую школу экономики — казалось, он решил пойти по стопам своего отца. Я долго размышляла над этим его решением, потому что вовсе не была уверена, что для Тома это правильный выбор. Мне всегда казалось, что ему нужно работать с людьми, выбрать профессию, где пригодилась бы его чувствительность. Может быть, медицина или психология. Но я понимала, что вмешиваться не стоит — теперь Том был взрослым и принимал собственные решения, а я не собиралась ставить под сомнение его жизненный выбор. Когда я поняла, что Том и Ясмин стали парой, то заплакала. И то были не слезы счастья. Понимаю, что звучит это ужасно, Ясмин ведь не желала ничего плохого, но именно так у нее обычно все и выходило. А Том, он ведь только-только смог разобраться со своей жизнью — нашел настоящих друзей, начал учиться. Кажется, в нем даже стало возрождаться чувство собственного достоинства, которое он так долго попирал. Вероятно, познакомились они у Казимира. Наверху, в усадьбе, часто устраивались вечеринки, когда родители были в отъезде. Иногда музыка доносилась до нашего дома. Однажды утром возле клубничной грядки у себя в саду мы обнаружили мертвецки пьяного молодого человека — его смокинг болтался на кусте крыжовника в нескольких метрах оттуда, а бабочка валялась в росистой траве, похожая на длинного черного слизня. Иногда Ясмин тоже приглашали на эти вечеринки, и вот в один из таких случаев Том и обратил на нее внимание. Они стали довольно плотно общаться — Том, Ясмин и Казимир. Эта разношерстная троица частенько болталась в усадьбе. Чем они там занимались, ума не приложу. Что делают люди в их возрасте? Слушают музыку, пьют вино, познают свою сексуальность? Самир, который едва отошел от истории с Пито, совсем не обрадовался, узнав, что у Ясмин появился новый приятель. Он допросил меня с пристрастием: — Этот Том, он хороший? — Да, — заверила его я. — Он отличный парень. Одаренный, организованный. Вдумчивый. Я больше переживаю за то, как обойдется с ним Ясмин. Самир ошарашенно на меня посмотрел. — Ты иметь в виду что? — Ну Ясмин ведь такая… — Я замялась, переформулируя мысль в дипломатическом ключе. — …юная, — нашлась я. — Она такая юная, и у нее так много поклонников. Для него это может оказаться непросто. Однажды вечером, пару месяцев спустя, мы с Самиром отправились на концерт, а Винсент остался ночевать у моей мамы. Мы вернулись домой довольно поздно, наверное, около часа ночи. Едва мы потушили свет, собравшись ложиться, как с улицы до нас донеслись какие-то голоса, хихиканье, тихий свист и невнятное бормотание, которые то смолкали, то вновь напоминали о себе в ясном свете звезд той осенней ночью. Мы с Самиром оба подошли к окну — наш дом находился на отшибе, и здесь редко появлялись посторонние, если только у них не было к нам дела, а уж тем более в такое позднее время. В темноте за окном я смогла рассмотреть двоих. Ясмин и Казимира. Ясмин была босой и, смеясь, пританцовывала перед ним, покачивая бедрами и откидывая назад голову, так что длинные волосы ее почти касались травы. Я глядела на них, не осознавая, что могло произойти. Должно быть, немного рассеянно я тогда подумала о Томе — куда он подевался. Мы с Самиром выпили пару бокалов вина, так что в точности ход своих тогдашних мыслей я воспроизвести не могу. В следующий миг Казимир наклонился, схватил Ясмин за запястье и притянул к себе. Я не сразу поняла, что они целуются. Решила, что они пьяны и Ясмин просто держится за парня. Но Самир видел. Он все понял в то же мгновение. — Mierde![11] — выругался он, натянул джинсы и как был, полуголый, помчался вниз по лестнице. Я так и осталась стоять у окна. Распахнулась входная дверь, и на улицу выскочил Самир, размахивая перед собой руками. Я не могла разобрать его слов, да это было и не важно. Мыслями я была в другом месте — рядом с маленьким толстячком, который вырос на моих глазах, стал взрослым и поверил, что смог поймать самую красивую птичку в лесу. * * * Вечером, примерно через неделю после инцидента с Казимиром, Том постучался к нам в дверь. — Ясмин дома? — запыхавшись, спросил он, едва я открыла. — Думаю, она на работе, — отозвалась я. — Что-то случилось? Мне попросить ее тебе перезвонить? Он покачал головой и как-то весь съежился, уставился в землю и запахнул куртку плотнее, чтобы укрыться от пронизывающего ветра. — Заходи, посиди немного, — предприняла я попытку. Том выглядел таким убитым, что я заподозрила, что Ясмин могла с ним порвать. Он снова покачал головой. — Мне нужно… — Пойдем, прогуляемся немного, — прервала я его. — Мне нужно подышать свежим воздухом. Я накинула одну из курток Самира и обула резиновые сапоги на теплой подкладке. Мы с Томом в молчании зашагали. Вечерний воздух был напоен ароматами осени — там были и преющая листва, и подгнивающие опавшие яблоки, и дым от далекого костра, и, конечно, море — на Королевском Мысе всегда ощущалось его присутствие рядом. В темноте ветер гнал одинокие листья, и время от времени на мою щеку падали капли дождя. — Как вообще дела? У вас с Ясмин? — заговорила я. Том замер, повернулся ко мне вполоборота и уставился куда-то в темноту. — Не знаю, она такая… Я как будто никогда не могу быть в ней уверен. Я положила ладонь ему на плечо и тихонько сжала его, размышляя, что здесь можно сказать. — Ты достаточно взрослый, чтобы самостоятельно принимать решения в жизни, только будь поосторожнее. С Ясмин. Указательным пальцем Том потер у себя под носом и перевел взгляд на меня. — Что ты хочешь сказать? — Только то, что она очень юна. И переменчива, что вполне соответствует ее возрасту. Том слегка повел плечом, освобождаясь от моей руки, и заглянул мне в глаза. — Переменчива? Что это значит? Глядя на порхавшие вокруг листья, я подумала, что слово «порхать» подошло бы здесь как нельзя лучше, но я и так уже сказала слишком много. Я любила Тома и желала его защитить, но предостеречь его могла лишь в такой форме. Мы с Самиром, конечно, обсудили то ночное происшествие между Ясмин и Казимиром. Мы оба согласились, что Ясмин необходимо было прийти в себя, и не только потому, что от всех этих вечеринок страдала ее учеба. Она играла с чувствами людей, не придавая им ни малейшего значения. Разумеется, она имела право встречаться с парнем, но если уж они с Томом были парой, то крутить за его спиной с Казимиром было бессовестно и жестоко. — Просто будь осторожнее, — повторила я, сдерживая порыв рассказать ему больше. — Береги себя. И Ясмин, конечно. 8 После исчезновения Ясмин миновала неделя. Семь дней хаоса и отчаяния, тишины, ожидания и вопросов, которые возникали в сознании, но не озвучивались — мы боялись, что они так и останутся без ответа. Тело Ясмин не было найдено. Поиски все еще продолжались, но теперь в усеченном формате. Я предполагаю, что полиция также продолжала работу над другими версиями, однако с нами они делились информацией весьма сдержанно. Они звонили каждый день, но сообщали всегда одно и то же: нет, к сожалению, мы до сих пор ее не обнаружили; нет, новой информации у нас не появилось. Мы жили, нет, существовали, словно ощущая повторные толчки землетрясения. Нас раздирало между надеждой и отчаянием, и единственное, что мы могли делать, — это ждать. Самир был молчалив, но на удивление собран. Часами он сидел перед выключенным телевизором, сложив руки на коленях. Я взяла на себя текущие дела — готовила еду, отводила и забирала Винсента из школы, вскрывала почту и отвечала на звонки. По пути в магазин и обратно мы с Винсентом наблюдали, как соседи украшают дома к Рождеству: вешают звезды, зажигают подсвечники на подоконниках. Заготовленные елки стояли прислоненными к стенам, ожидая, когда же их, наконец, внесут внутрь и станут наряжать. Мы приняли решение не праздновать Рождество, по крайней мере не праздновать его так, как обычно. Винсент, разумеется, должен был получить свои подарки, но мы решили рождественский стол не накрывать и в первую очередь отказаться от встреч с друзьями и знакомыми. Когда я доставала из шкафа подарки Винсента, собираясь, как обычно, выложить их перед изразцовой печью в гостиной, из общей кучи выпали два красных блестящих свертка. Это были подарки, которые я купила для Ясмин. Больше всего она мечтала о мобильном телефоне, но ни я, ни Самир не считали это хорошей идеей. Они стоили бессовестно дорого, к тому же она вполне могла воспользоваться телефоном-автоматом, если хотела позвонить кому-то из города.