— О чем, черт тебя возьми, ты думал, Гуннар? — шипит она, хватая укатившуюся ручку. Потом начинает демонстративно стучать ею по столу. Тук, тук, тук. — Мы все равно ничего не можем сделать, пока нет заявления, — отвечаю я, пожимая плечами. Манфред начинает ерзать на стуле. Он не может так же безучастно, как я, реагировать на поведение Будил. Несмотря на свой возраст — пятьдесят или около того, — он еще по-детски стремится ей угождать, как и большинство в этом здании. Будил, по всей видимости, колеблется, затем издает вздох и протягивает руку за какими-то бумагами. В тот миг я понимаю, что буря миновала. Ее лицо расслабляется, напряженный рот обмякает. Слегка выпятив тонкие губы, она откладывает ручку и переводит взгляд на стопку документов. — Гуннар, — усталым голосом произносит Будил. — Это ведь ты расследовал то убийство чести на Королевском Мысе двадцать лет назад? Ясмин Фоукара, так ведь звали жертву? — Н-да, — соглашаюсь я, разглядывая одну из своих сандалий. Пряжка отвалилась с места, растянутый носок съехал вниз и повис вокруг щиколотки. Я мысленно напоминаю себе, что нужно купить новые сандалии. — С нами связалось местное отделение полиции. В море, в окрестностях Королевского Мыса, было обнаружено тело. Оно было завернуто в ковер и, очевидно, долгое время пробыло в воде. — Я слушаю. И я в самом деле это делаю, то есть слушаю. Но при этом продолжаю разглядывать сандалию. Необъяснимо, каким образом они так быстро выходят из строя, я ведь купил новую пару меньше года назад, а пользуюсь ими только здесь, в здании Полицейского управления. — Коллеги с территории попросили нас о помощи — они не обладают ресурсами для самостоятельного расследования дела. Я хочу, чтобы вы двое этим занялись. Я поднимаю глаза, чтобы встретиться с ней взглядом. — Они считают, это может быть она, — поясняет Будил. — Ясмин Фоукара. — Вот ведь черт, — помимо воли говорю я, чувствуя, что кровь отхлынула от лица. Сердце ускоряет ритм, и на меня накатывает волна воспоминаний. Та зима. Та поганая зима, когда все пошло прахом. Долгие годы я изо всех сил старался не думать о том, что тогда произошло, о том, сколько жизней разбилось — включая мою собственную. В то же время я не могу не признать — перспектива поставить точку в том расследовании представляется мне заманчивой. Мария Фоукара сможет похоронить падчерицу — несмотря на то, что это будет для нее слабым утешением, но все же лучше, чем ничего. Спросите меня, уж я-то знаю. — Каким образом было обнаружено тело? — спрашиваю я. — Тело обнаружил спортсмен-ныряльщик, — поясняет Будил. — В это время года? — удивляется Манфред, потирая колено ладонью. Я отворачиваюсь. За окном ноябрь, и ветер играет с сухими листьями в парке. Одинокий собачник, поеживаясь от холода, свернув на Флеминггатан, исчезает из вида. — Да, — подтверждает Будил. — И не проси меня объяснить, почему. Они вышли в море и совершали погружения — искали мусор. Предполагаю, что на них были защитные костюмы. — Мусор? Манфред, похоже, искренне недоумевает, как будто никогда прежде не слышал, что дно Балтийского моря медленно, но верно превращается в гигантскую помойку. — Очевидно, это модная тенденция, — говорит Будил. — Они собирают мусор с морского дна, чтобы… — Будил колеблется. — Черт побери, я не имею понятия, зачем они этим занимаются, — фыркает она. — Хотят спасти мир, как и все прочие идеалисты. Я ознакомилась с отчетом и переслала его вам. Но там нет ничего интересного. Езжайте туда и пообщайтесь с судебным медиком, посмотрим, что из этого выйдет. — Спесивая сучка, — бормочет себе под нос Манфред, когда мы покидаем кабинет Будил. — Хм, — соглашаюсь я. — Я тебя не понимаю. Уму непостижимо, зачем ты это делаешь. — Делаю что? Манфред тянет руку за дорогим пальто и портфелем, который выглядит так, будто стоит больше его месячной зарплаты. — Провоцируешь ее, — ворчит он. — Ты серьезно? Он бросает на меня странный взгляд, одергивая пиджак, который ему тесноват в талии, и заправляет шелковый розовый носовой платок поглубже в нагрудный карман. Затем Манфред надевает пальто, выравнивает борта и бросает взгляд в зеркало. Я скидываю сандалии, натягиваю ботинки и надеваю стеганую куртку. Она давно не стирана, а из прорехи в одном из рукавов торчит пух, готовясь улететь с осенним ветром, чтобы потом закружиться с опадающей листвой в ее последнем танце и опуститься на раскисшую землю. — Идем? — поторапливаю я Манфреда легким пинком. Тот все еще стоит, уставившись в зеркало. В машине Манфред спрашивает: — Ее так и не нашли, эту Ясмин Фоукара? — Нет. — И отца не осудили? — Его освободили, но он был виновен. Его нашли мертвым в лесу на Королевском Мысе на следующий вечер после освобождения. — После небольшой паузы я поясняю: — Это была Мария, его жена. Она нашла его. * * * В тот вечер сигнал тревоги мы получили в самом начале девятого — я как раз собирался отведать заказанную пиццу, как в коридоре раздался звук шагов Анн-Бритт — я знал, как стучат ее ортопедические туфли. В следующий миг в комнату ворвалась она, одной рукой придерживая массивную грудь. Круглые щеки ее горели от возбуждения, голос звучал пронзительно. — Скорее, — выдохнула она. — Кто-то размозжил голову Самиру Фоукара. Не помню точно, что я тогда подумал, но определенно новость была неожиданной. И в то же время я не сильно удивился, ведь на тот момент Самир Фоукара был самым ненавидимым человеком в Швеции. Я некоторое время провел на больничном, но, разумеется, следил за ходом дела из дома — и посредством медиа, и благодаря коллегам. — Наверное, нам следовало обеспечить ему защиту, — сказал я, когда мы сели в машину. — Ему ведь угрожали. Анн-Бритт громко фыркнула. — Мы не можем расходовать ресурсы на охрану каждого выпущенного на волю подонка. К тому же мы с тобой оба знаем, что он лишил жизни свою собственную дочь. Если тебе интересно мое мнение — он получил по заслугам. Приехав в усадьбу Кунгсудд, мы поздоровались с вышедшей к нам навстречу коллегой в форме. Молодая женщина показалась мне смутно знакомой. Я решил, что сталкивался с ней во время расследования гибели Ясмин несколькими месяцами ранее. — Он лежит в лесу, недалеко отсюда, — сказала она. — Я вас провожу. В тот вечер было темно и ветрено, почти штормило. Верхушки деревьев пригибались к земле, и пока мы пробирались сквозь заросли на опушке леса, ветки нещадно хлестали меня по лицу. Анн-Бритт согнулась пополам, а руки засунула поглубже в карманы пальто. Метров через двадцать мы вышли на узкую тропинку, прошли по ней вперед еще метров пятьдесят и уже тогда слева от нее увидели пятна света от карманных фонариков, ощупывавшие стволы деревьев. Перед нами предстала поляна, сплошь покрытая спутанной прошлогодней травой и низким кустарником. Тут и там из земли торчали валуны, вокруг них и вокруг деревьев еще лежали белые кольца снега. Посреди поляны, в луче закрепленного на штативе прожектора, на спине лежал Самир Фоукара. Одет он был в парку и джинсы. Руки лежали вдоль тела, а голова покоилась в луже крови. Одного кроссовка недоставало, как и носка. Над телом склонились двое техников в белых комбинезонах. Мы подошли поближе и поприветствовали их. — Как давно он мертв? — спросила Анн-Бритт, скользя взглядом по телу убитого. — Мы не знаем, — ответил один из техников, поправляя маску на лице. — Судебный медик еще в пути. — Кто его обнаружил? — Мария Фоукара, — отозвалась коллега в форме, которая была нашей провожатой. — Она где-то здесь. Я сложил руки козырьком и, сощурившись, принялся вглядываться в темноту. Под шаткой сосенкой стояла женщина и разговаривала с двумя полицейскими. — Пойду переговорю с ней, — бросил я. Анн-Бритт кивнула и, немного поддернув пальто, опустилась на корточки рядом с техниками.