— Думаю, на сегодня достаточно, — объявила она. — Я оставлю вам свою карточку, звоните в любое время. Если вам придет в голову что-то важное, или если возникнут вопросы. Мы рядом. Я хочу, чтобы вы знали об этом. Ее слова прозвучали как оскорбление. Разумеется, никого с нами рядом не было. Напротив, нас будто подвергли изучению и оценке. Пропала родная дочь Самира. Разве не должны они были сейчас заниматься ее поисками вместо того, чтобы устраивать нам перекрестный допрос? — Я хочу попросить вас с Самиром разобрать вещи Ясмин и выяснить, не пропало ли что-то. Если по какой-то причине она сама решила убежать, то должна была взять с собой хоть немного одежды, денег и прочего. И кстати, поищите ее паспорт. — Хорошо. — Могу я немного поговорить с вашим сыном, прежде чем мы уйдем? — спросила Анн- Бритт. — С Винсентом? — Да. Я слегка покачала головой. — Можете попытаться. Но он вам ничего не скажет. Анн-Бритт едва заметно приподняла бровь. — Он не разговаривает с незнакомцами, — пояснила я. — Ничего личного. — Но попробовать мы можем? Я отправилась в гостиную, чтобы привести Винсента. — Ясмин кто-то обидел? — едва увидев меня, тут же снова спросил он. Не знаю, слышал ли он наш разговор или просто чувствовал, что что-то не так. — Не знаю, — ответила я, потому что в самом деле не знала, что ему сказать. Мне не хотелось тревожить его без повода — мальчик довольно сильно привязался к Ясмин. Но и лгать мне не хотелось. — Почему полиция снова здесь? — Если Ясмин кто-то обидел, они его найдут. Винсент немного подумал, но потом снова заговорил: — А что полиция сделает с обидчиком? — Таких людей сажают в тюрьму. Тишина. Винсент украдкой скосил глаза на экран телевизора и скорчил рожу. — На сколько? — тихо спросил он. — Что ты имеешь в виду? — На сколько сажают в тюрьму? Я сделала глубокий вдох. Вопрос был странным, но Винсент всегда размышлял нестандартно. А его вопросы — Господь свидетель, их было множество — периодически заставляли меня понервничать. — Если кто-то обидел Ясмин, он, вне всяких сомнений, проведет в тюрьме всю жизнь, — ответила я и взяла сына за руку. Он нехотя проследовал в кухню, держась за мою руку, но взглядом никак не отпуская экран телевизора. — Ну здравствуй, — заговорила Анн-Бритт, когда мы уселись. — Я из полиции, помогаю искать Ясмин. Хочу задать тебе несколько вопросов. Винсент ничего не ответил. Анн-Бритт терпеливо подождала какое-то время, но потом решила продолжить. — Ты помнишь, чем вы с Самиром занимались вчера вечером? Винсент принялся раскачиваться на стуле взад-вперед, не поднимая взгляда от поверхности стола. — Вы круто проводили время? Может быть, телик смотрели? Молчание в ответ. — Помнишь, что вы ели? Тишина. Так мы просидели довольно долго, слушая молчание Винсента, которое могло длиться днями, неделями, да что уж там — месяцами. Вот только Анн-Бритт это было невдомек. По ее лицу было понятно, что она удивлена, возможно, разочарована, и я покривила бы душой, сказав, что это не принесло мне удовлетворения. «Ты чужая, — подумала я, — а чужакам у нас веры нет». 4 «Ясмин» по-арабски — цветок, только Ясмин ничем на цветок не походила. Сама по себе она была потрясающе красива: худая, с длинными черными волосами и раскосыми зелеными глазами. Рот широкий, улыбка заразительная. На очаровательном носике — крапинки веснушек. Я познакомилась с ней в ноябре, через пару месяцев после нашей с Самиром встречи на той вечеринке. Мы с ним заранее обсудили, как будет лучше провести знакомство с детьми — насколько Ясмин можно было назвать ребенком, ведь ей тогда было почти семнадцать. У нее уже было тело женщины, а в поведении угадывалась толика самоуверенности. Они появились с сорокапятиминутным опозданием. Едва я открыла дверь, Самир принялся извиняться, отговорившись тем, что машина никак не хотела заводиться. Не знаю, так ли оно было на самом деле — машина у него и вправду была старая и битая, но с тем же успехом Самир мог и соврать. Будучи блестящим ученым, он, однако, частенько забывал свои обещания, среди дня в выходной мог завалиться спать или залипнуть на каком-нибудь захватывающем фильме — таков уж он был. Свободный художник, запертый в теле исследователя, душа поэта, вынужденная следовать общественному договору, к которому она, очевидно, вовсе не желала иметь отношения. Ясмин поздоровалась со мной за руку и сделала книксен. Да-да, книксен. Я решила, что это немного странно, но все же мило. Я тогда подумала, что она, должно быть, довольно строго воспитана. Или во Франции все так делают? Так что мое первое впечатление о ней было целиком положительное. Ясмин казалась приветливой, даже мягкой. Она была услужлива — после еды собрала посуду и даже пыталась поддерживать разговор. После ужина они с Винсентом сразу смылись. Что до Винсента — тот в нее просто влюбился и сразу начал с ней играть, к чему лично я не была готова, обычно с незнакомыми он вел себя иначе. Винсент относился к чужакам с большим подозрением. Но в то же время сын обладал неким чутьем, удивительной способностью распознавать людей, настроенных по отношению к нему дружелюбно. Таких Винсент, не мешкая, впускал в свой мир. То, что он впустил туда Ясмин, стало ясно очень скоро. Со второго этажа до нас доносились фырканье и смех. Потом включилась музыка, и время от времени я различала какой-то вой и топот. Мы с Самиром подняли бокалы, чтобы поздравить друг друга с тем, как здорово все прошло. Возможно, мы легко отделались, потому что разница в возрасте между детьми была так велика? Через какое-то время, может быть, через полчаса, они снова спустились к нам. Винсент, который скакалкой привязал к спине овечью шкуру и засунул в рот вставную челюсть, выигранную на каком-то детском празднике, давясь от смеха, пояснил: — Мама, я — монстр! Он зарычал и выставил вперед руки, держа пальцы растопыренными, словно когти. Мы засмеялись. — Надеюсь, вы не против, что мы взяли поиграть шкуру, — сказала Ясмин. — Конечно, нет, — заверила ее я. — Но теперь, молодой человек, вам нужно успокоиться, а не то вы не сможете уснуть. В последующие недели и месяцы мы много общались. Встречались за ужином, ходили на концерты, в театр, а иногда мы с Винсентом приходили поболеть за Ясмин — она играла в баскетбол. Это был во многом идиллический период. Со временем мы познакомились ближе, и я открыла для себя новые стороны Ясмин. К весне она уже помогала мне в саду, внезапно продемонстрировав явный интерес к выращиванию овощей и моим грядкам на заднем дворе. — Почему ты сажаешь лук в виде рамки вокруг моркови? — спросила Ясмин, тыкая пальцем в землю. — Луку нужны свет и тепло. Надо следить за тем, чтобы морковная ботва его не затеняла. Поэтому лук я сажаю вокруг. А еще папа всегда говорил, что он отпугивает морковную мошку, но я не знаю, правда ли это. И мы сажали, и прореживали, и пололи, и собирали урожай. Гнали соки, варили желе, мариновали. А когда однажды Ясмин призналась, что скучает по маме, у меня что-то екнуло в груди. «Бедная девочка, — подумала я. — Такая юная, а уже пережила столь опустошающую трагедию». Ясмин сказала мне это, когда мы, сидя на корточках, в проливной дождь пололи сорняки. — Вот бы мама меня сейчас видела, — бросила она словно мимоходом. — Иногда мне ее так ужасно не хватает. — Понимаю, — отозвалась я. — Я в самом деле тебя понимаю. * * *