– Отлично, Ник. Ждем вас к шести. * * * До полудня я Эверетта не трогала. Вообще не будила бы его, если бы не бумаги на обеденном столе. Вчера Эверетт не имел времени ими заняться; нужно было наверстывать. Я легонько толкнула его в плечо, держа в одной руке таблетки от похмелья, в другой – стакан с водой. Эверетт замычал, перевернулся на спину, обвел комнату непонимающим взглядом. – Привет, – сказала я, вставая на колени возле кровати, пряча улыбку. По утрам Эверетт мне больше всего нравился – разнеженный, расслабленный, податливый, чуть заторможенный, он очень забавно силился сообразить, что же случилось, и удивлялся, почему никак не получается. Докофеинизированный, расфокусированный Эверетт. Еще больше я любила те редкие утра, когда он просыпался у меня в квартире и, сев на постели, пытался нашарить сотовый телефон, чтобы нажать на нем «Отбой» будильнику. С непривычки Эверетт не соизмерял расстояние до прикроватного столика, а вид моей студии с крашеной мебелью неизменно приводил его в полное замешательство. – Привет, – произнес он, подмигнув. Приподнялся на локте, проглотил антипохмелин и плюхнулся обратно в постель. – Хочешь еще поспать? Он покосился на часы, закрыл лицо рукой. – Ох, нет. Эверетт был в отключке почти двенадцать часов. Я тем временем перетаскивала коробки из столовой в свежеотремонтированный гараж. Ставила их вдоль стен, одну на одну, снабжала бумажками: «папе», «Дэниелу», «мне». Остальное пойдет на выброс. Оно, это остальное, было сложено в мусорные пакеты, свалено посреди гаража; оно включало поваренные книги и стеклянных балерин; прошлогодние журналы и шторы в цветочек, что знавали лучшие дни; отчеты по платежам с кредиток и выдохшиеся авторучки. – Кофе в кухне, – сказала я. – Спускайся. * * * Налив себе полную кружку, я встала у окна, выходившего на заднее крыльцо и на лес. Эверетт тронул меня за руку. Я вздрогнула. – Извини, и в мыслях не имел подкрадываться, – сказал он и потянулся через мою голову за кофейником. Я поднесла кружку к губам. Черная жидкость показалась прегорькой, оставила мерзкое послевкусие. Эверетт налил себе кофе, я выплеснула содержимое своей кружки в раковину. – Сварю свежего. Над Эвереттовой кружкой поднимался парок. Эверетт отхлебнул, встал за моей спиной и выдал: – Отличный кофе. И вид ничего себе. Вообще-то, дом построен в долине, и из окна видны главным образом деревья, без перспективы; в любом случае лучше деревья, чем городские здания с клочком неба или автостоянка, которой я вынуждена любоваться из своей филадельфийской квартиры. За родительским домом находится холм, вот с него вид и впрямь супер: долина, лес – до самой реки. Надо будет подняться на холм вместе с Эвереттом. Показать ему нечто достойное внимания. Напомнить, что мы – владельцы этого участка в третьем поколении. Не слишком долго, да, но папа всегда подчеркивал: участок хоть и небольшой, зато наш. Граница с Картеровой собственностью идет по руслу ручья. Ручей давно пересох, стал канавкой, которая с каждым годом теряет глубину в результате почвенной эрозии, да и листопады свою лепту вносят. Следующему поколению придется ставить изгородь, иначе и не вспомнят, где лежит граница. У окна Эверетт стоял недолго. Плюхнулся на стул, начал тереть висок, прихлебывая кофе. – Господи, какое зелье они в напитки подмешивают? Скажи, что лунный свет – тогда ко мне хоть капля самоуважения вернется. Я открыла кухонный шкаф, оглядела чашки. – Ха! Это же Юг. Всегда всего больше. Захвачу-ка я к Дэниелу родительский свадебный сервиз – тогда с кухней, можно считать, будет покончено. А деньги оставлю тайком, чтобы Дэниел их после обнаружил, чтобы не мог отказаться. Пока Эверетт здесь, больше ничего не сделаешь. – Дэниел с Лорой пригласили нас сегодня на ужин. – Да? Здорово. Если бы у них еще и Интернет оказался, было бы просто супер. – По-моему, был. Только имей в виду: Лора тебе три сотни вопросов о свадьбе задаст. Склонив голову набок, Эверетт улыбнулся. – Неужели целых три сотни? – Это плата за пользование Интернетом. – Что ж, вполне справедливо. Эверетт прошел к обеденному столу, где лежали его лэптоп и портфель. Оттуда видна была ниша, в которой я аккуратно составила большую часть коробок. Эверетт оглядел пустую комнату. – А ты много сделала. Наверное, ни свет ни заря проснулась? – Не совсем. Работы еще невпроворот. Сам посмотри. – Ну да. Я бы мог за тебя все сделать, причем вдвое быстрее. Только не сейчас, только если… – Не надо, Эверетт, – оборвала я. Он постучал по столу авторучкой. – Ты напряжена. Я вытащила гору тарелок, поставила напротив Эверетта. – Конечно, напряжена. С твоим бы отцом копы так обращались, я бы на тебя тогда посмотрела. – О’кей, успокойся, – сказал Эверетт. С омерзительной практичностью сказал. С прегадким снисхождением. Затем поерзал на скрипучем стуле. – Насчет твоего отца, Николетта. – Что насчет отца? Я стояла напротив, нас разделяли деревянный стол и мои руки, сложенные на груди. – Николетта, в моих силах заставить полицию прекратить расспросы, но не в моих силах остановить твоего отца, который сам охотно делится информацией. Надеюсь, ты понимаешь? К горлу подкатил ком. – Папа сам не знает, что говорит! Он на грани полного безумия. Надеюсь, ты понимаешь? Эверетт кивнул, включил компьютер и перевел глаза на экран. – А каковы шансы, что он действительно к этому причастен? – К чему к этому? Эверетт не отрывал взгляда от экрана. – К исчезновению девушки. Которое случилось десять лет назад. – Господи, нет, конечно. И вообще, ее зовут Коринна. Она не какая-то абстрактная девушка. Она была моей лучшей подругой. Эверетт вздрогнул, как будто только что пробудился в моей студии с крашеной мебелью. – Ты ведешь себя так, словно я обязан об этом знать. А между тем ты никогда не упоминала никакую Коринну. Ни единого раза. Не следует кипятиться. Я не виноват, что ты не озаботилась поставить меня в известность. «Не озаботилась». Будто это моя прямая обязанность. Будто я пренебрегла ею. Провинилась. Не поведала ни одну из историй. Не рассказала, как нас с Коринной вызывали к директору «на ковер». Как мы с Коринной у нас в кухне, все обсыпанные мукой, облизывали с губ сахарную глазурь, а рядом стояла мама. Как в выпускном классе ехали на заднем сиденье Бриксовой машины, а сам Брикс, месяц назад взятый на службу в полицию, стараясь не расхохотаться, распекал нас: «Я вам не такси, следующий раз прямиком в участок доставлю, пускай родители вызволяют. Будете тогда знать». Коринна фигурировала практически во всех моих детских и отроческих воспоминаниях. А Эверетт даже имени ее не слышал. Эверетт терпеть не мог подобных сюрпризов. Однажды на процессе ему нанесли удар под дых – всплыла информация, намеренно скрытая подзащитным. Процесс был проигран. Такого исхода Эверетт никак не ожидал; а я не ожидала, что поражение в суде возымеет столь серьезные последствия. Он ушел в себя. Закрылся; был на грани депрессии. Все повторял: «Тебе этого не понять». Что правда, то правда. Я так и не поняла. Через три дня Эверетт взялся за новое дело, и оно его вернуло к жизни. Будь Коринна с нами, уж она бы влагала персты в эту его рану, пока не расковыряла бы ее, не выставила на всеобщее обозрение. Рана стала бы Коринниным трофеем. Да и сам Эверетт – тоже. Я – человек гораздо более великодушный. У каждого свои демоны, включая меня; незачем на них акцентироваться. – Если уж на то пошло, я о твоем детстве тоже ничего не знаю, Эверетт. Сказать, почему? Потому что это сути дела не изменит. – Моя семья, по крайней мере, не была втянута в расследование вероятного убийства.