– Ну как знаешь. – И, кстати, про электричество, за которое она хочет денег. Этого не может быть. Я за весь этот дом в три этажа и девять комнат в самые холодные месяцы платил максимум триста евро. Попроси у нее распечатку. – Я уж как-то заплачу, я понимаю, что она не даст никакую распечатку. Она хочет мне за что-то отомстить. Избавление На следующий день на работе Карин опять подскочила ко мне: – Какого черта я должна знать, что вы там между собой не поделили, ты, Гай и Жоффруа? Какое мне дело до вас, чертово отребье?! – Я не знаю, какое тебе дело до нас. – А какого хрена мне звонит Жоффруа с жалобами на вас? – Зачем ты с ним разговариваешь? Кстати, есть какая-то распечатка подробного счета за электричество, за тот период, за который ты хочешь денег? – Что?! Только посмей мне не заплатить! Ты мне заплатишь все, тебе понятно?! – Почему ты так разговариваешь со мной вообще? По какому праву? – С тобой иначе нельзя. Я, конечно, могла ей сказать, что меня не интересует ее мнение, как со мной можно или нельзя, и как раз она, как мой официальный начальник, и не имеет права разговаривать со мной таким тоном. Но я думала, что, может, она со временем успокоится и не надо обострять. Сейчас я понимаю, насколько в принципе неверно было так считать. Но, возможно, инстинкт самосохранения подсказывает нам единственно правильное поведение. Днем мне позвонил Жоффруа и с явной угрозой в голосе заявил, что вчера он заходил в полицейский участок. Там он якобы сказал, что его хотят выгнать из дома, а ему, конечно, ответили, что ни за что этого не допустят. – Так что только попробуй не открыть мне дверь! – Ага, я очень боюсь. В перерыве я позвонила Пьеру и объяснила, что мне нужен контракт на квартиру только на мое имя и сделать его нужно срочно. Пьер сказал, что все понимает, и мы договорились на завтра. Когда я шла домой, мне позвонила Карин: – Подтверди мне, что ты заплатишь за квартиру моему другу Пьеру и не впутаешь его в свое дерьмо! – А я кому-то что-то не заплатила? – Мне всякое говорили. Так ты будешь ему платить? – Конечно. – «Конечно» – твое любимое словечко, – заявила она и отключилась. На следующий день я работала из дома, и Пьер приехал ко мне. Мы быстро подписали контракт на квартиру. Договорились, что первого апреля, когда контракт войдет в силу, я сменю замок и выставлю вещи Жоффруа. Дни, остававшиеся до конца марта, мы с Роми провели у Гая. Под конец месяца, в день зарплаты, я перевела Карин деньги и послала ей по скайпу копию перевода. В ответ она мне написала: – С кем ты переспала за эти деньги? – Что?! Она заткнулась, а я сохранила копию этого послания. Я переслала его Гаю, и он сказал, что ему ужасно стыдно за нее и за то, что он прожил с ней так много лет и это мать его детей. Дома у Гая мы вместе все думали, что мы будем делать, если Жоффруа заявится с полицией искать меня и требовать пустить его домой. В конце концов мне позвонила моя сестра и посоветовала обратиться в полицию первой. – Тут, понимаешь, кто первый встал, того и тапки. Всегда слушают того, кто первым пожаловался. Пойди прямо в участок, скажи, что вы разошлись, а он попросился «типа водички попить» и вот уже два месяца как не уходит. Первого апреля я нашла ближайший участок полиции и, трясясь, ждала, пока он откроется. Наконец меня впустили, хотя и пытались через интерфон выяснить, что мне нужно. Орать на всю улицу не хотелось, и я как-то уговорила позволить мне войти. Я объяснила все, как мне велела сестра, и даже пыталась показать свой контракт на квартиру, полицейский отреагировал очень вежливо: – Мадам, это ваша квартира, и вы имеете полное право его оттуда выставить. Если он будет нам звонить, мы никуда не поедем. По дороге домой я заехала в «Леруа Мерлен» и купила новый замок. Поменять его оказалось проще простого. Потом я собрала почти все вещи Жоффруа, которые сама ему купила, в большие продуктовые мешки и выставила за дверь. В этот момент Карин написала мне в скайпе: – Ты считаешь нормальным, что ты сидишь дома, а твоя дочь ошивается у меня? – Что она делает у тебя? Она не должна быть у тебя. – Ты ничего не соображаешь. Дети сегодня у меня, а ей некуда было идти. – Она знает, что я дома, она должна была пойти домой, я думала, что она у Гая. В любом случае я сейчас ее заберу. – Ты никогда ничего не соображаешь. Тебе наплевать на меня, ты строишь планы на Гая. Я все знаю! Ноги твоей не будет в моем доме! Я поехала за Роми, на дороге я увидела Роми и Жоару. Я посадила их в машину и спросила, что произошло. Жоара, лучезарно улыбаясь, сказала мне, что все в порядке. Роми по-русски сказала мне, что после школы хотела пойти домой, но Жоара позвонила Карин, и та сказала ей вести Роми к ней. – Жоара, что бы ни случилось, ни при каких обстоятельствах не нужно вести Роми к Карин больше, хорошо? Во всяком случае, не обсудив это со мной. – Хорошо, – согласилась она. Вечером мы с Роми снова отправились ночевать к Гаю, меня и его заметно потряхивало, мы были уверены, что Жоффруа придет стучаться и разбираться. После того как Роми отправилась спать, мы спустились в комнату у камина. Мы оба нервничали, и нам было как-то не до секса. Часа в два ночи мы решили подойти к моему дому, посмотреть, что происходит. Жоффруа сидел возле дома, обхватив голову руками. Все было тихо. Мы посмотрели на него издалека и вернулись домой. – У него поза как у бомжа, – отметил Гай. – Он уже не в первый раз ночует на улице, судя по всему. Следующий день был выходным. Прямо с утра в дверь кто-то позвонил. Мы с Роми к тому времени уже встали, а Гай еще спал. Я отбежала от стеклянной двери, завешенной занавеской, Роми отодвинула краешек занавески и побежала ко мне: – Это Жоффруа! – прошептала она, и мы стали прятаться в гостиной. Роми хихикала, как делают дети, когда играют в прятки и у них зашкаливает адреналин. В дверь позвонили снова. Едва проснувшийся Гай спустился из своей спальни и открыл дверь. На пороге стоял вовсе не Жоффруа, а садовник, которого Гай пригласил неделю назад. Мы с Роми захохотали, к вящему удивлению месье садовника. После завтрака Гай проводил нас в наконец освобожденную квартиру. У Роми скоро должен был быть день рождения, который мы собирались отмечать в Израиле. Гай подарил ей здоровенный гимнастический мяч, такой, на каких любят сидеть беременные женщины. У Гая был такой же мяч, и каждый раз, приходя в гости, Роми не могла перестать на нем скакать. Все вещи Жоффруа, кроме фотокамеры, так и стояли в мешках под дверью. В квартире я нашла мой рабочий телефон, которым он пользовался. Как я и потребовала накануне, он оставил его. Я зарядила телефон, и на него стали приходить сообщения. Сначала, как порядочный человек, я не собиралась читать чужую переписку, но когда увидела сообщение от Карин, не смогла удержаться и ознакомилась. Оказалось, что они уже давно переписываются. Жоффруа сообщал ей, что я наверняка сплю с Гаем, задолго до того, как что-то подобное началось. Что мои вещи пахнут парфюмом Гая, и это было совсем уж нелепо – Гай не пользуется духами. Жоффруа писал все это с конкретной целью – раздраконить Карин и настроить против меня. Так же он настраивал против меня и хозяина квартиры Пьера. Но только дура Карин так велась на его разводку. Она спрашивала Жоффруа, заплачу ли я ей за электричество, по его мнению. Он отвечал, что хоть он совсем меня не узнает больше и я теперь кажусь ему уродиной и дурой, но он не сомневается, что я заплачу. Карин поддерживала беседу сообщением, что она вообще меня не знает. Вот так – мы дружили почти двадцать лет, а она меня и не знала. На самом деле, это я ее не знала. До сих пор ума не приложу, чего же она от меня ждала. Потом я стала читать переписку Жоффруа с его братом Ришаром, в ней он совсем не рассуждал, сплю я с Гаем или нет, его это явно не интересовало. Ришару он писал, как собирается выжимать из меня деньги и использовать тот факт, что мы женаты, столько, сколько сможет. И рассказывал он ему это еще зимой, когда я вернулась домой из Израиля, и мы помирились. Он даже написал Сандрин – единственному человеку, с которым он мог говорить в Израиле, – что я рассорилась со всеми вокруг и сошла с ума, а Роми ходит грязная и запущенная и скоро ее выгонят из школы, потому что она слишком дикая. «Госсподи, пенек обрыганный», – только и подумала я, вспомнив фильм моей юности «В городе Сочи темные ночи». Было еще множество переписок с женщинами, на всех возможных сайтах знакомств. Видимо, он судорожно искал новую кормушку. Я показала эти сообщения Гаю, и он написал Карин, что требует прекратить общаться с Жоффруа и категорически не согласен, чтобы Жоффруа приходил к ней в дом. Она ему ответила, что и не собирается приглашать его в дом, а «Юля разыграет из себя жертву в любых обстоятельствах». Знаете, как чувствует себя человек, который действительно стал жертвой кого-то или чего-то, а его обвиняют в том, что он «изображает жертву»? У него едет крыша. Вот как. Он правда начинает думать, что в чем-то виноват, и не может избавиться от этого чувства. Я замечала, что слышу за спиной издевательские голоса Карин или Жоффруа, исполняя самые простые функции вроде загрузки тарелок в посудомойку. Даже в такие моменты, например, Жоффруа подскакивал ко мне и говорил: – Ну что ты делаешь?! Ты не можешь даже посуду в машину загрузить! Я ему отвечала, конечно, но такие вещи потихоньку вгрызаются в мозг, как термиты в дерево, и выгрызают из него уверенность, силу и радость жизни. Ты сама себя перестаешь узнавать. Все, в чем ты считала себя сильной, вдруг оказывается неправдой. В какой-то момент ты чувствуешь, что не знаешь и не умеешь абсолютно ничего, и даже то, что раньше любила и умела делать, вдруг перестает получаться. Все реально валится из рук. Когда Гай предложил мне пожить у него четыре дня, я первым делом позвонила своему психологу Вере и спросила совета, как мне себя вести, чтобы он не выгнал меня, не перестал дружить и не возненавидел. Я уже не сомневалась, что иначе ко мне относиться не сможет никто. А я ведь всегда считала себя гением общения и человеком, способным подружиться даже с камнем. Передышка в Израиле и возвращение во Францию Буквально на следующий день после возвращения домой мы улетали в Израиль. Перед отъездом мы зашли в торговый центр, и я купила себе копеечных летних шмоток в «Манго». Раньше я никогда не покупала одежду в таких магазинах, считая ее слишком массовой и неинтересной, но в последние годы даже белые джинсы и голубые летние блузки из «Манго» стали казаться мне роскошью, особенно если учесть, что пришлось выплатить довольно большую сумму Карин. Мы с Роми весело собирали чемоданы, хотя я все еще чувствовала себя измученной, запуганной и опустошенной. Мне было стыдно ехать в Израиль без копейки денег, ведь я вроде бы уезжала за материальными благами, а где же они – эти самые блага? И вообще все худшие прогнозы моей мамы не просто сбылись, а даже хуже того. Того, что случилось с Жоффруа, не предполагала даже моя мама. Но я старалась не прогонять в своей голове все эти штампы о людях, которые возвращаются в родную деревню поджав хвост. Или о тех, кто, наоборот, ни за что не согласен вернуться и опозориться, пока не добьются успеха. Мне было плевать на все мнения, мне нужны были только тепло и поддержка близких людей, мне хотелось весело болтать с подругами на родном языке и рассказывать друзьям обо всем том безумии, в которое я попала в последнее время. На этот раз долетели мы благополучно, нам были рады, и я чувствовала себя победительницей, хотя было ясно, что главный бой еще впереди и победить в нем у меня нет шансов. В ходе одной из наших бессчетных бесед с Нинель мы одновременно пришли к одному и тому же выводу: чтобы быть счастливой во Франции, мне нужно избавиться от них обоих. Имелись в виду Жоффруа и Карин – люди, которых я считала близкими, а они оказались оборотнями, как в ужастиках. Так вот Карин все еще была там, и возможности избавиться от нее и сохранить работу не было и не предвиделось. Апрель – самый лучший месяц в Израиле: еще не жарко, погода отличная, можно даже сходить на пляж. Повсюду пахнет цветущими цитрусовыми деревьями. Все две недели в Израиле я моталась от одной тусовки к другой, я встречалась с целыми компаниями подруг или с некоторыми друзьями по отдельности в кафешке у моря. Я проводила время с родителями и с Роми, мы даже съездили на выходные на север Израиля, пожили в кибуце. Погуляли по белым меловым пещерам Рош Аникра, полюбовались на синие волны, бьющиеся о белые как снег скалы. В последний раз я была здесь, когда мне было девятнадцать лет. Мы бродили по старому арабскому рынку в Акко и катались на прогулочном моторном катерке по бирюзовому морю. Роми стояла на самом носу и, когда лодка подпрыгивала, – хохотала от счастья. Восточная экзотика мне очень нравилась – теперь, когда я чувствовала себя туристкой и знала, что скоро вернусь в свою французскую деревушку. Родители, казалось, были немного смущены тем, что мы вместе проводим время, обычно они ездят в такие места со своими друзьями, и им было странно и непривычно со мной и Роми. Дело в том, что поездку эту предложила я, и поехать должны были моя сестра с мужем, но они оба заболели и не смогли. Мама все время давала понять, что не понимает, зачем это вообще нужно, и, не удержавшись, начала со мной ссориться. Мы говорили о том, что за такие деньги, какие мы заплатили, сервис и комнаты в кибуце отвратительные. То самое классическое для Израиля несоответствие цены и качества. – Это потому, что у израильтян слишком много денег. Люди стали просто слишком богатыми. – Мам, ну что ты такое говоришь? – не выдержала я.