Когда мне выдали временный вид на жительство, я собралась с силами и серьезно поговорила с Мари. Я объяснила ей, что я во Франции одна с дочкой, что в Израиле я все продала и мне очень нужны деньги либо на возвращение, либо на попытку найти новую работу здесь. И она сказала, что выбьет мне увеличенную компенсацию. К тому же в офис можно было больше не ходить. С Гаем мы не переставали видеться, и мой план оставаться только друзьями провалился, потому что мы не смогли, или, вернее, я не смогла отказаться от секса с ним. Я не помню за собой подобной одержимости именно сексом с кем-либо. Я просыпалась и думала о том, что я хочу, чтобы он был рядом, и это немедленно заводило во мне совершенно физиологические механизмы, и весь мой день проходил на фоне этого желания. Прямо как пишут в идиотских порнорассказах, которые всегда смешили меня. Не знаю, была ли это какая-то компенсация организма за отрицательные эмоции, пережитые в этот период, но мне она была очень нужна. И несмотря на то что он все еще не расстался с Лейлой и она мельтешила где-то на фонах, мы проводили вместе почти все время и занимались сексом в любой удобный момент. Я рассылала резюме, мне даже приходили ответы. Настроение потихоньку приходило в норму, я бросила антидепрессанты и не заметила никакого дискомфорта. Жизнь начала как-то раскрашиваться. Настала пора детских спектаклей в честь окончания учебного года. Жоара сказала мне, что Гай и его дети выступают в нашем деревенском клубе. Мы с Роми пошли их поддержать. По дороге Гай осторожно предупредил, что там будет Карин. Я сказала, что мне на это глубоко наплевать. В небольшом светлом зале стояло пианино, а за ним рядами были расставлены стулья для слушателей. Мы с Роми сели в сторонке, но через некоторое время зал заполнился, и Гай с детьми оказались рядом с нами. Карин сидела в другом конце зала и злобно зыркала. Я смотрела на нее спокойно. На мне было красивое летнее платье, я была подкрашена, волосы лежали отлично. Я наконец могла не бояться ее, и мне было даже приятно смотреть на ее позеленевшее от злобы лицо. Потом начался концерт. Руководитель клуба весьма торжественно объявлял каждого исполнителя, а люди хлопали и слушали в полной тишине. Гай тоже выступал, он играл на гитаре. Он вдруг жутко разволновался, у него покраснела шея. Я прямо чувствовала напряжение. – Эй, ты чего? Это всего лишь концерт в деревенском клубе. Все будет отлично. – Да я сам не понимаю, отчего так переживаю. Я смотрю, я единственный взрослый из выступающих. – Ну нет, вон та дама играет на пианино. Потом бедняга Гай пошел на сцену, и у него получалось не очень, или это так и должно быть, когда играют на гитаре, я не знаю. Так как всех играющих снимали на видео, я решила снять его тоже. Я встала и стала снимать его, и, хотя в какой-то момент место на телефоне у меня кончилось, я делала вид, что снимаю дальше. Я просто физически чувствовала, как корежит от этого Карин. И, ей-богу, это самое меньшее из того, что она заслужила. Потом мы вместе с преподавателем гитары отправились к Гаю в сад ужинать. Было весело, мы все по очереди играли на гитаре, даже я попробовала. Это оказалось пренеприятно и больно. Гай рассказывал: – Я так переволновался, что просто ничего не видел перед собой. А ведь я был на линии огня, в меня стреляли, и я так не боялся. Я расхохоталась: – Неужели под вражеским огнем не так страшно? – Ну там я как-то привык. Потом мы ходили на летнюю вечеринку-концерт, которую устраивали приятели Гая: пара пожилых интеллектуалов жила этим летним праздником в течение всего года. Там стояла настоящая сцена и выступали три группы. Огромный сад был заставлен палатками с угощением, которое принесли сами гости. Было много людей всех возрастов: молодежь в сторонке курила траву, пожилые налегали на вино и пироги, дети играли в нижней части сада. Роми и Адам, правда, частенько прибегали к нам жаловаться друг на друга. Под конец вечеринки я разговорилась с двумя немолодыми парижанами – типичными французскими старичками с аккуратно повязанными шейными платками. В семидесятые они были корреспондентами Le Monde в Израиле и утверждали, что помнят, что такое «мошав»: – Это наскоро построенные солдатами домики, такие военные поселения посреди лесов. – Нет же, – смеялась я, – это уже совсем не так. Это буржуазные поселки, вроде вот этого, где живут горожане, которым надоела городская суета. Но старики со мной не соглашались… В конце вечера зажгли гигантский костер, и мало что на свете так красиво, как летящие в темно-синее летнее ночное небо яркие огненные искры. Гай помог мне исправить резюме и обучил меня азам классического ведения проектов. Вакансий в Париже и округе было очень много. Довольно скоро одна из компаний заинтересовалась мной. Сидя в бассейне или в саду, мы с Гаем разыгрывали по ролям предстоящее собеседование. Мы отработали собеседование по-английски, по-французски, проговорили все детали. Было забавно, когда он изображал нанимающего меня босса. Должна сказать, что, если в чем я и достигла настоящего профессионализма, так это в поиске работы и прохождении собеседований. Однако по-французски мне этого делать еще не приходилось. Итак, я поехала на собеседование. Оно ничем не отличалось от собеседований, которые я проходила в Израиле. В течение часа играть роль уверенной в себе профессионалки не составило для меня труда. Я даже сама удивлялась тому, как складно я говорю. Вскоре мне прислали довольно сложный тест на английском, а потом назначили еще одно собеседование по скайпу, на этот раз на английском языке. Я пошла к Гаю, чтобы говорить с потенциальными работодателями из его кабинета – не хотелось, чтобы Мишка залаяла посреди делового разговора. Собеседование с кадровичкой из Штатов длилось бесконечно долго, прежде чем, лучезарно улыбаясь, она сообщила мне, что я прошла. Когда собеседование наконец закончилось, я побежала, стянула платье и, оставшись в купальнике, прыгнула в бассейн к Гаю. – Я прошла! Ты представляешь?! Спасибо тебе за помощь! Он посмотрел на меня как-то очень внимательно. – Ты понимаешь, что ты крутая? Да ты просто суперски сильная и мегакрутая! Ты пережила такой жуткий кризис совсем одна и так мужественно! – Ну не одна, если бы не ты, Ирка и Нинель, я бы точно сдохла. – Ты супермолодец, поверь мне. А потом меня позвали на последнее собеседование, и, похоже, дело было в шляпе, оставалось только услышать окончательный ответ. После этого я отправила Роми в Израиль, Гай с детьми уехали в Испанию, а новая приятельница пригласила отдохнуть в свой домик в Трувиль. Целыми днями я валялась под желтым полосатым пляжным зонтом, наблюдая отлив такого непривычного для меня холодного моря. Я бродила по узким улочкам, слушая бесконечные жалобы чаек. Невозможно было прекратить любоваться каждым уголком этого игрушечного городка. Я мечтала, как поселюсь в одном из домиков и стану писать книги. Как бы это было прекрасно. Леля, моя новая подруга, правда, сказала, что зимой здесь очень тоскливо и никого нет, но мне казалось, что зимой даже лучше. Я так и видела себя бредущей по этим узким живописным улочкам с багетами под мышкой, укутанной в шарф и теплую куртку. Я бы наверняка со всеми познакомилась и здоровалась. Я смотрела на людей вокруг и думала о том, как отличается их жизнь от моей, ведь между нами пропасть. Я думала о том, что я советская девочка, которая читала о подобных местах в заграничных книжках и никогда бы не поверила, что сама когда-нибудь буду ходить по этим местам. В роскошную гостиницу у моря вошла стройная загорелая женщина лет тридцати пяти. На ней было красивое, весьма сдержанное платье. Она была аккуратно причесана и не накрашена. Она поправляла волосы, придерживая дверь. Все эти короткие движения было сделаны ею не то чтобы нервно, но слегка озабоченно. Она явно думала о своем. Было видно, что для нее это рутина, что отдыхать в этом очень дорогом отеле в таком красивом месте для нее самое обычное дело, и она не обращает на все это никакого внимания. Я только представила себе на минуту, какой разной была ее и моя жизнь. Я, конечно, не знаю этой женщины, и, возможно, она совсем не та, за кого я ее принимаю. Но, скорее всего, она была француженкой из зажиточной буржуазной семьи, которая с детства ездит сюда отдыхать в середине лета, потом перемещается в Италию, а зимой – на горнолыжный курорт. В ее жизни, несомненно, тоже есть трудности, там возможны развод и непослушные дети, но все же между нами пропасть. Она наверняка никогда не мучается по ночам мыслями о том, чем заплатит за квартиру через месяц, если не найдет работу. А вот две женщины в хиджабах и длинных платьях поверх брюк стоят по колено в воде и зовут своих шестилетних сыновей, которые имеют право наслаждаться купанием в море, в отличие от своих матерей. Прилипшая к телу мокрая одежда наверняка очень противная, видно, как она мешает женщинам ходить, как им жарко. У них тоже совсем другая жизнь. Мы все находимся в считаных метрах друг от друга, а между нами пропасти. Но если бы мы сели вместе попить кофе, то, скорее всего, оказалось бы, что никаких глобальных различий и нет. И мы прекрасно понимаем друг друга. Я провела в Нормандии три замечательных дня, дни – за прогулками, вечера – за разговорами и вином в маленьком уютном домишке. А затем я вернулась в свою деревню совершенно одна. Мне предстояло пробыть в одиночестве около трех недель. Никогда в своей жизни я не была так долго наедине с собой. Такое впечатление, что судьба усадила меня на стул и сказала: «А теперь отдохни и хорошенько подумай обо всем». Я боялась, что впаду в депрессию, особенно в день рождения. Мне предстояло в одиночестве отметить свои сорок пять. Потом вместе с Нинель и Лин должна была вернуться Роми, а за день до них Гай и его дети. Я очень ждала их, но и в одиночестве ничуть не грустила. На каждом окне моей квартиры ласточки свили по два гнезда и сновали туда-сюда. Я посадила алую герань на каждом подоконнике и каждый день видела с утра синее небо, красные цветы герани, ласточек и увитый крупными розами старинный дом напротив. Вскоре я позвонила в компанию, с которой вела переговоры, и мне сообщили, что я принята и могу приступать к работе в конце августа. Я вскочила, как была, голая, с кровати и стала прыгать по квартире и орать: – Кто молодец? Я молодец! Я молодец! Затем я, конечно, всех обзвонила, чтобы сообщить им радостную новость. И потянулись мои свободные дни. Я не могла позволить себе просто отдыхать, а спланировала свое время так, чтобы заниматься французским и английским и изучать управление проектами. Но все равно свободного времени было много. Один за другим в моей жизни вдруг возникли новые знакомые. С кем-то меня свели мои израильские друзья, с кем-то я познакомилась сама. Среди них были и русские жители Парижа. Все, с кем свела меня судьба, были совершенно очаровательными людьми с отличным чувством юмора. С одной из новых приятельниц я и провела свой день рождения. Я часто ездила в Париж, а в непогожие дни с удовольствием оставалась дома, начала наконец писать. Мои статьи стали публиковать в израильском русскоязычном журнале. Мне это очень льстило. Я даже втянулась и привыкла к этой тишине, одиночеству и спокойному творчеству. Впервые в жизни я почувствовала доброту и сочувствие к самой себе. И только серая стена в моей гостиной и некрасивая разнокалиберная мебель все еще удручали меня. Если в Израиле мне мешало отсутствие красивого за пределами моей квартиры, то здесь было все наоборот. Красиво было везде, кроме моего дома. Так шли мои свободные одинокие дни, я много гуляла по вечернему летнему Парижу с кем-нибудь из новых друзей и не могла поверить своему счастью. Париж, лето, и не надо никуда уезжать и возвращаться. Я здесь живу. В какой-то момент Гай, который совсем пропал на время отпуска, написал мне, что очень скучает. Ему это было совершенно несвойственно. Я написала, что скучаю тоже, но это была неправда. Мне было так хорошо, что я ни по чему и ни по кому не скучала. Вскоре он вернулся с детьми. Вместе с ним вернулись секс, ревность, споры, разговоры о том, как он не может никому доверять и связывать себя какими-либо обязательствами. Я злилась на себя за то, что этот разговор вообще произошел. Мне было так мирно и интересно с собой самой, и я недоумевала, зачем же мне понадобилось выяснять отношения. Следующей ночью я поехала забирать девчонок из аэропорта. Помню, с каким удовольствием я надела летние светло-розовые брюки, бордовые лаковые мокасины, тельняшку и легкий темно-синий пиджак. В Израиле не существует погоды, когда можно так одеться: летом слишком жарко, зимой слишком холодно. Наутро мы с Роми и собакой Мишкой гордо показывали Нинель и Лин свою деревню, лес и озера. Потом мы с Нинель начали готовиться к моему дню рождения, который уговорено было праздновать у Гая. Гай и Нинель отлично спелись, они весело и споро колдовали на кухне, потом приехала Леля с мужем, дети играли в саду, и все в этот вечер было идеально. Я видела, что моим друзьям симпатичен Гай, что он радушный и обаятельный и нравится мне все больше и больше. Я четко осознавала, что совершенно счастлива. Было нелегко снова привыкнуть к людям дома. К тому же нас вдруг стало четверо. Дети иногда ссорились, но постепенно притерлись. У Нинель все было четко спланировано. Она из тех путешественников, которые составляют четкий план и покупают всюду билеты заранее, проштудировав предварительно горы текста в интернете. Я же из тех путешественников, которые за несколько дней до поездки еще не знают, что они куда-то едут. Так мы и сосуществовали. Мы заказали билеты заранее в Версаль и в парк Астерикс, и в оба эти дня дождь шел не переставая. Но поездка в Версаль все равно была хорошей. Мы поехали с девчонками и с Гаем, Нинель, правда, переживала о том, что Гай не сможет туда попасть без заказанных заранее билетов, но билеты покупались ровно за две минуты в автоматической кассе, которыми давно снабдили все большие музеи Парижа. Я пыталась объяснить это Нинель раньше, но, когда она в организационном запале, спорить с ней бесполезно. Мы гуляли под зонтами по парку перед замком, Нинель рассказывала девочкам про королей и королев от Людовика XIV до принцессы Дианы. Мы с Гаем уединялись в маленьких аллейках, целовались и болтали о своем. В какой-то момент, уж не помню к чему, я сказала, что очень люблю Барселону. – Может, нам поехать куда-нибудь вместе? Вот в Барселону, например? – предложил Гай. Как говорила моя любимая Керри Брэдшоу, маленький шаг для человечества, большой шаг для Гая. – Ну давай, а когда? Роми должна будет провести неделю со своим отцом в октябре. – Я проверю, как у меня получается с детьми. – Хорошо. Мы планировали остаться в Версальском дворце до вечера и посмотреть салют, но устали от дождя и отправились домой. Устроили вечер устриц и морепродуктов. Для любого туриста из Израиля это обязательная программа, и уж точно для такого гурмана, как Нинель. Было очень уютно сидеть в просторной столовой, выходящей окнами в сад, слушать шум летнего дождя за отличным ужином, который найдешь не во всяком ресторане. Мы все трое любим готовить, и получилось очень вкусно. Поздно вечером я улизнула ночевать к Гаю. Потом мы вернулись в Нормандию, но уже вчетвером, и снова были чайки, море, солнце, полосатые пляжные зонты и нарядные домики, устрицы, белое вино, болтовня, смех. После возвращения в Париж мы исколесили окрестности вокруг нашей деревни в долине Вексан и, конечно же, обошли все достопримечательности Парижа. Мы очень сроднились за это время. Через пару недель Нинель и Лин вернулись в Израиль. Я вышла на работу. Меня хорошо приняли в маленькой фирме, все сотрудники которой как будто соскочили с экрана французской комедии, настолько типичными французами все они были. У меня был ворох прекрасных нарядов, которые мне по дешевке продала Леля. После переезда из Израиля у нее случился приступ шопомании, потому что, как и все новоприбывшие, она постоянно чувствовала себя неуместно или не по погоде одетой. А сейчас она успокоилась и многие вещи решила продать. Кроме того, она стала веганкой и решила избавиться от всех вещей из кожи. Как я ни убеждала ее, что корова уже не склеится назад, она была непреклонна. Теперь одеваться утром на работу было особенным удовольствием. Наступило первое сентября, и Роми вернулась в школу. Я провожала ее, одетая в дорогущее шелковое черное платье с кожаными вставками. Мне было приятно перехватывать на себе взгляды других родителей и особенно пап. Мы шли вместе с Гаем и детьми и, конечно же, встретили Карин, злобно зыркающую из-под толстенных очков. Мы прошли мимо нее, делая вид, что незнакомы. Роми зашла в школьный двор, и со всех концов двора к ней бросились ребята с криками: «Роми, ура! Роми, как здорово, что ты не уехала в Израиль! Мы так волновались, что ты не придешь!» Девочки бросились ее обнимать. Скажу честно, что здесь я слегка прослезилась. Я получила обещанную компенсацию от фирмы, из которой меня выжила Карин. На часть этих денег я обставила квартиру по своему вкусу и избавилась от серой стены. Я наконец полюбила свой дом. Через два месяца мы с Гаем съездили на неделю в Лондон вместо Барселоны. Я впервые в жизни ехала на скоростном поезде под Ла-Маншем, это было здорово. В Лондоне мы ходили по всяким модным ресторанам, которые, должна отметить, намного разнообразнее парижских. Лондон показался мне совсем не таким красивым, как двадцать лет назад. Да и как будешь восхищаться каким-либо городом, если живешь в Париже? Нам было хорошо. Между нами нет пафоса молодой влюбленной пары, да и вообще Гай – военный парень и израильтянин до мозга костей. Романтика ему чужда, но мы оба остроумны и нам очень интересно вместе. Мы бродили по Сохо и по Ноттинг-хиллу, заходили в пабы, болтали, обнимались, проводили прекрасные ночи. Для людей, которые никогда не проводили наедине больше двух-трех часов, мы на удивление слаженно и хорошо провели целую неделю. А потом мы вернулись и с удовольствием разошлись по домам, благо расстояние между ними около сотни метров. Да, забыла сказать, что даже не заметила, в какой момент из жизни Гая окончательно исчезла Лейла. Сегодня самая обыкновенная пятница. Мы с Роми встали рано и отправились по своим делам: я – на поезд, она – в школу. На улице еще темно, потому что скоро зима. Я вышагиваю по серой улице, мимо домов с ажурными балконными решетками. На мне мягкое пальто модного в этом сезоне цвета охры. Цвет такой теплый, что кажется, что пальто от этого греет еще больше. На ногах у меня новые темно-синие ботинки, высокие каблуки приятно стучат по асфальту. Я чувствую себя идеальной парижанкой. На работе я здороваюсь со всеми по очереди, у меня есть офисный друг Наджеро, молодой красавчик мулат, который ежедневно делает мне комплименты. Я отшучиваюсь. Потом созваниваюсь с программерами из Питера, мы вместе решаем всякие задачи. Народ в офисе разный: есть молоденькая красавица Агата – с ней я дружу и хожу курить, она явно спит с директором, импозантным дядькой пятидесяти лет, есть бессменная активистка-крикуха Мелани, с нее писали персонаж Шурочки из «Служебного романа», у них даже похожие прически, есть смешной очкарик Хозе, француз испанского происхождения, который мнит себя мачо. Есть прокуренный француз за пятьдесят по имени Пьер, он из тех, кто, здороваясь, действительно целует в щеку. В каждом французском офисе есть один такой, обычно престарелый и не очень привлекательный мужик, который использует французское традиционное приветствие в таких вот корыстных целях. Есть злобный дурак канадец – начальник технического отдела, он никак не может заставить работать своих французских подчиненных, которым свобода, равенство и братство, а также французские контракты не позволяют перенапрягаться. Есть немолодой гей, который всегда хитро посмеивается и всех оставляет в дураках. Так и живем. Вечером мы с Роми идем к Гаю на ужин, который будем готовить вместе, обнимаясь потихоньку. Потом позовем детей накрывать на стол. За ужином все будут весело болтать и смеяться, особенно Роми. А после ужина мы посидим вдвоем за чаем с сигаретой у камина, дети будут играть наверху. Попозже мы все вместе усядемся на диван возле камина и будем смотреть фильм, закутавшись в пледы. Под пледами мы с Гаем потихоньку засунем руки друг другу под свитера, и я шепну ему, что я счастлива сейчас. Очень. Чего я хочу? Я хочу, чтобы ничего не менялось. Но я знаю, что так не бывает и все обязательно изменится. Важно только понимать, что такие моменты – это подарки судьбы и, когда что-то изменится, не нужно горевать. Всегда будет другой подарок.