На мое счастье, мне выпало несколько выходных дней. Я была уже на последнем издыхании, но никакого отпуска не предвиделось. Фактически я не была в отпуске уже два года подряд, да и безработицу в сочетании с поиском клиентов и больницей тоже отпуском не назовешь. Набрав букетик полевых цветов и наигравшись с Мишкой в лесу, мы поехали в Париж. В первый же день мы отправились на Елисейские Поля, забрались на Триумфальную арку, нагулялись и устали, заняли место на лужайке возле Александрова моста и стали ждать салюта. Отношения между нами вроде стали прежними, всем было весело, никто не ссорился. Ближайшие к нам улицы были перекрыты полицией. Прошло полтора года после знаменитого теракта в издательстве «Шарли Эбдо» и полгода после теракта в «Батаклане». После него в Париже было объявлено военное положение. С тех пор волна терактов в Европе набирала силу, Жоффруа часто говорил о том, как теперь ему страшно в Европе, поскольку французские полицейские ничего не смыслят. Он вообще любил всякие апокалиптические разговоры про третью мировую войну, которая вот-вот грянет, про то, как Марин Ле Пен победит на выборах, и они с Путиным и Трампом поделят мир между собой, и нас, конечно же, как евреев, съест ИГИЛ. Обычно я успокаивала его тем, что еврей он на очень малую часть и бояться ему нечего. А он любил отвечать, что не переживет, если со мной что-то случится. Он не для того всю жизнь меня искал на этой земле. Оглядывая полицейские ряды, мы сказали друг другу: – Все же здесь теракт прямо напрашивается. Но теракта не случилось, мы посмотрели салют, который был не так уж хорошо виден и потому совсем не впечатлил. Изрядно продрогнув и устав, мы бросились искать RER. Роми уснула, и Жоффруа тащил ее на плечах, она спала прямо у него на голове. Еле-еле мы добрались домой и сказали себе, что больше никогда не будем так делать. Перед сном я заглянула в интернет и увидела, что кошмарный теракт произошел в Ницце на салюте в честь Дня взятия Бастилии. На следующий день мы осмелились взять автомобиль. Карин с детьми уехала в отпуск на месяц и оставила нам свою машину. Как и почти все машины в Европе, она была на ручной коробке передач. За каким чертом европейцы водят эти идиотские ручники, мне невдомек. Перед отъездом я взяла несколько уроков вождения на ручнике, но получалось у меня не очень – чертова машина все время глохла и вызывала у меня дикие приступы бешенства. Особенно непросто было выехать со двора. Наша квартира находилась в древнем каменном домике, составляющем каре с другими такими же. Когда-то тут была ферма. В этот день мы отправились в супермаркет, как говорится, за всем. Можно назвать это Днем Потребителя. Мне стыдно признаться, но, попав во французский супермаркет неподалеку от нашей деревни, я почувствовала себя как советский человек из известного американского фильма, упавший в обморок от обилия товаров в магазине. Как и все туристы, я, конечно, бывала в европейских супермаркетах, но в маленьких, расположенных в центре города. Я была весьма впечатлена этим здоровенным супермаркетом, когда была здесь с Карин. Но делать покупки для себя – это совершенно другое ощущение. Все знают, что супермаркеты в других странах отличаются от израильских: ценами, выбором продуктов, качеством и размером магазина. Но в реальной жизни это правда впечатляет. Особенно меня почему-то радовал выбор мыла, гелей для душа, шампуней и всей этой банной радости. Я никак не могла перенюхать все и выбрать, какой больше нравится. Жоффруа, как мне казалось, успокоился и снова стал милым и заботливым, как раньше. Я даже подумала, что Вера, пожалуй, загнула и все позади. Но это я загнула, а не Вера. Через два дня я, волнуясь, впервые отправилась в офис. Мы договорились, что Жоффруа и Роми приедут в город встретить меня и мы пойдем гулять по городу. Я шла в офис от вокзала утром европейского летнего дня – его особенный свет и атмосфера напоминали мне юность и лето в Киеве. Я надела босоножки на шпильках. Оказывается, идти 10-15 минут по жаре, с компьютером в сумке, на таких каблуках – совсем непросто. Ноги мне тут же натерло, сухая жара сушила губы и волосы. Женщины вокруг, вне зависимости от возраста, были стройными и загорелыми. Они были одеты в красивые летние платья. Все были аккуратно причесаны, и я, хоть и не выделялась особенно из толпы, чувствовала себя толстой и нелепо одетой. Все это не придавало мне уверенности в себе. В офисе почти никого не было, все были в отпуске. Только Лоранс, вернувшаяся из двухнедельного отпуска, который ей пришлось взять, потому что она была новенькой. Вид у нее был весьма несчастный. Она жаловалась на такой короткий отпуск. Я, смеясь, рассказала ей, что в Израиле люди мечтают о двух неделях отпуска подряд. – Как ты здесь? – спросила я. – Слушай, не очень. Мне достался клиент, который выпивает мою кровь, бесконечно жалуется на меня начальству. Я скоро с ума сойду, – сказала она, и в глазах у нее выступили слезы. – Ну ты что? Да ладно тебе, он же тебе не босс. – Но он жалуется на меня все время, а здесь меня никто не поддерживает. – Но ведь и не в претензии же к тебе. Клиента Лоранс из Швейцарии звали Клаусом, и вскоре у нас в фирме его прозвали Клаус Барбье. Мы с Лоранс сидели в одном кабинете, и я невольно присутствовала на их еженедельных переговорах по скайпу. У него был совершенно больной садистский голос, и он жутко хамил. Например, когда Лоранс объясняла причины тех или иных проблем, он говорил: – Меня не интересует твое мнение, Лоранс. Меня интересует, почему это не работает до сих пор! Сама же я пребывала в состоянии легкого ужаса – в первый же день мне навалили разных проектов ото всех, кто был в отпуске. Но я как-то разгребалась, находя решения и разбираясь во всем на ходу. Потом я отправилась домой. Жара во второй половине дня стояла довольно серьезная, асфальт был раскален, ноги, которые я успела натереть утром, скользили от пота внутри босоножек, это было больно и очень противно. Мы стали созваниваться с Жоффруа. – Мы это… в «Старбаксе» возле вокзала. Ты знаешь, где «пузырь»? – Я знаю, где «Старбакс», он там не один? Я подошла к «Старбаксу» возле вокзала, стала снова звонить. – Да я ж тебе говорю, возле «пузыря», бля, ты ничего не понимаешь. Это достает. – Я первый день в городе, чего ты хочешь? – Ты где? – Возле «Фнака» на перекрестке. – Мы идем, стой там. Когда они пришли, он стал изображать из себя рассерженное начальство, чем вызвал у меня приступ бешенства. Когда меня выводят из себя, я не начинаю орать, я говорю ледяным голосом. – Именно так ты решил порадовать меня в мой первый рабочий день во Франции? – А что поделать, если ты ни хрена вообще не понимаешь! Это говорил человек, который провел два года в Израиле и еле-еле мог сказать два слова на иврите, не говоря уж о том, чтобы составить простенькое предложение. Человек, который через день что-то терял, ломал и забывал. А я при этом исправляла все его косяки, не упрекнув ни разу. Он хамит мне за то, что я не знаю, что на вокзале в чужом городе есть еще три входа и несколько «Старбаксов». Мы зашли в какую-то фалафельную и купили Роми чипсов. Вокруг была куча народу и стояла жара. По нашим меркам, это, конечно, не жара, а так – чепуха, но у нас и кондиционеры повсюду включены, и, стоит куда-то зайти, жара немедленно прекращается. Мы присели за столик, чтобы Роми поела. Жоффруа тем временем, не глядя на нас с Роми, словно мы были недостойным его отребьем, позвонил своему брату Ришару и стал весело с ним болтать. Получалось, что его наша ссора нисколько не расстроила. Просто он обращается с дерьмом так, как тому подобает, а с достойными людьми вроде Ришара он всегда рад поговорить. Я злилась все больше, и в глубине души мне уже было все понятно, но я все же верила Вериным словам, что это – всего лишь стресс от переезда. Так и не погуляв, мы вернулись домой. Вот так он потратил два часа, несколько десятков евро и очень «поднял» мне настроение в первый рабочий день. Гая, как и Карин, в городе не было, он уехал в отпуск и попросил кормить его кошку. Мы еще не виделись. Я даже подумывала, что он не захочет с нами общаться, раз я дружу с Карин. Мы были в деревне совершенно одни, Роми, которая не могла прожить без подружек и дня, вдруг стала целые дни проводить одна в своей комнате. Это тревожило. Понятно было, что переезд не может пройти для нее совсем легко, а тут мы еще стали ссориться. По вечерам она ни за что не хотела ложиться спать, была очень капризной и требовала, чтобы мы втроем играли в настольные игры каждый вечер. Мы оба были очень терпеливы, понимая, что ей тяжелее всех и она точно не просила нас увозить ее от родных. Настал мой сорок четвертый день рождения. Уже до этого Жоффруа намекал, что купил мне подарок, который сто процентов мне очень понравится. И вот с утра, перед уходом на работу, он вручил мне довольно большой пакет. Я стала разворачивать и увидела жуткую старушечью немодную сумку. Я не знала, что и сказать. Он был так горд собой, так счастлив, что я улыбнулась: – Спасибо, мне очень нравится, – сложила свои вещи в эту ужасную сумку и пошла с ней на работу. Одному богу и любой женщине известно, какая это жертва. На работе я показала Лоранс сумку и спросила, что она думает. – Нуууу… – промычала бедная Лоранс. – Да она же страшная, смотри! – Ну не без того. У нас с Жоффруа дни рождения были с разницей в один день и четыре года в мою пользу. – У него тоже день рождения, пойду поищу ему подарок, – сообщила я Лоранс, – не знаю только, что ему купить: рубашку, кошелек, уродливую сумку… После работы я отправилась в «Галери Лафайет» и купила ему замечательную тенниску. Мой день рождения мы отпраздновали втроем. Роми и Жоффруа накупили недоступных нам в Израиле вкусностей: улиток, креветок. Мы нащелкали фотографий и выставили их в фейсбуке. Все поздравляли меня, полностью уверенные, что я очень счастлива. Через день приехала Карин с детьми и Микой. Они пригласили нас пообедать. Обед принесли и приготовили мы сами, в основном готовил Жоффруа. К тому же к нам приехала его старшая дочь Марли – очень худенькая семнадцатилетняя девочка, которой, если бы не куча макияжа, можно было дать пятнадцать лет. Мы пообедали, отпраздновали день рождения Жоффруа, которому в этот день исполнилось сорок, и отправились домой. Я знала, что Марли проблемная, что она курит очень много травы, что живет с матерью, по словам Жоффруа, алкоголичкой. Марли рассказала, что у нее тоже есть кошки, что они с мамой ухаживают за ними, но они все равно болеют. Судя по тому, что она говорила, за кошками она действительно ухаживала. Я также знала, что она давно не учится в школе, а со всяких парикмахерских курсов ее тоже регулярно выгоняют. С виду она была милой девочкой, правда туповатой и очень вульгарной. Даже не будучи француженкой, я понимала, что уровень родного языка у нее как у питекантропа. В гостях у Карин она не постеснялась покурить травы в уголке. Вечером мы играли в «монополию», но Марли не врубалась в правила, тупила и всем мешала. Роми, которая и так в последнее время чуть что начинала плакать, вся извелась, а Марли еще и заявила ей совершенно обкуренным голосом нечто вроде: – А ты противная телка, ващето… Роми тогда не понимала по-французски и не обратила на это внимания, но я обратила. У нас было только три комнаты, и спать Марли должна была в гостиной. Мы засиделись, болтая втроем, а ее, видимо, начало клонить в сон. Тогда она нам заявила: – Ну че, вы достали уже тут трындеть, бля! Я слегка обалдела, но сказала: – Да, правда, ты устала, наверное, давайте спать. И мы пошли спать. Марли прожила у нас несколько дней, в течение которых она не переставала курить почти ни на минуту. В какой-то момент у нее закончилась трава, и Жоффруа поехал с ней в ближайший город купить еще. То есть, не имея прав, он со своей малолетней дочерью поехал на машине моей подруги купить травы… Марли решила, что трава стоит слишком дорого, и порывалась пойти и разобраться с дилером. Жоффруа сказал, что из машины она не выйдет, тогда она стала бесноваться и ломать все в машине. Много сломать не успела, Жоффруа залепил ей пощечину. Когда я вернулась с работы, он рассказал мне об этом как о чем-то само собой разумеющемся, а я в ужасе слушала и думала, как весь этот кошмар вообще оказался в моем доме. Я уже довольно отчетливо понимала, что связалась с отребьем, и мне становилось страшно. Я все еще надеялась, что вот он из такой среды, но сам-то нормальный, но закончившаяся дракой поездка вместе с дочерью за травой, да еще и на чужом автомобиле без прав, убивала эту тихую надежду. Карин & Жоффруа Дети Карин вернулись с ней и тут же уехали с Гаем, и моя Роми продолжала коротать время в компании Жоффруа. Она очень ждала детишек, с которыми сможет играть и говорить на родном языке. Пока Карин была в отпуске, ее назначили моей начальницей, это не входило в наши планы, но делать было нечего. Мы с Карин продолжали ездить на работу, но меня все время смущал ее холодный, избегающий взгляд. Мы больше не болтали. Когда мы сидели вместе в поезде, она смотрела в свой телефон или в окно. У меня под сердцем завелась холодная жаба. Как-то раз я спросила Карин, все ли в порядке, и она ответила: – Конечно, дорогая, не волнуйся! Я ждала, что мы с ней как-нибудь встретимся у кого-то из нас дома, поболтаем, попьем вина, как делают подруги, но этого не происходило. Зато каждый мой мелкий промах, как иностранки, которая не знает города или не очень хорошо знакома с общественным транспортом, Карин очень ядовито комментировала и называла меня инвалидом. Самой любимой темой для нее было то, что я колю ботокс. – Знаешь, я читала недавно, что ботокс влияет на мозг. Может, поэтому у тебя такие проблемы? – Угу, он распрямляет извилины, и мозг становится гладким, – попыталась пошутить я. – Да нет же, я серьезно, смотри, как ты все забываешь. Мне становилось все неуютнее. Особенно после того, как в какой-то из вечеров по дороге домой, когда Мика забрал нас на машине, я сказала: – Роми так ждет возвращения твоих детей. Ей очень одиноко. Когда они вернутся, я буду их очень часто приглашать к нам играть. – Да. Вот только я не уверена, что моим детям нужна Роми, – ответила Карин и захохотала. Я сидела сзади, и, если бы я умела плакать, мои глаза немедленно наполнились бы слезами. Возле своего дома я вышла, еле выдавив из себя вежливое «пока».