— Давайте просто проголосуем. — Пяти голосов достаточно, чтобы сместить ее. Там, на дереве… Я вдыхаю пьянящий, пропитанный ароматами воздух, слушаю песню, у которой нет окончания, и рассказы мальчика, которые мне нужно понять. — Это их худшее решение из всех, что я помню. — Спокойно. Просто проголосуем — и все. — Когда я училась у них на факультете, она однажды сожгла все белье. Как ей можно доверять? — Сконы были с изюмом. Этот голос прорезается через остальные, и я поднимаю взгляд. Бен Кэссиди смотрит на меня. Что-то в его глазах — сама не знаю, что именно — возвращает меня в реальность. — Что ты делаешь, Бен? — тихо, с угрозой спрашивает Ричард. Бен неторопливо поворачивается к нему. — Главный выбрал ее, мы должны уважать это решение. — Мы еще не решили, что примем ее в качестве лидера. — Чтобы ее сместить, нужно пять голосов, — напоминает им Бен. — Муррей? Гастингс? Дарлинг? — обращается Ричард к остальным. Они упрямо не смотрят на меня, и я понимаю, что эта сцена была заранее отрепетирована. — Кларенс… — Рафаэлла считает, что нам нужно вернуть Молитвенное дерево, — перебивает Бен, не давая Ричарду шанса втянуть его в склоку. Я понимаю, что Бена в заговор не посвятили. Он для них слабое звено. Но не тогда, когда им необходим его голос. Грубая ошибка. — Больше нам ничего от горожан не нужно, — бормочет Бен, ни на кого не глядя. Ричард смотрит на него с отвращением. — И, разумеется, здание клуба тоже в приоритете, — добавляет Бен, и я понимаю, что он получает удовольствие от происходящего. Тишина. Она тянется бесконечно, и я наконец осознаю, что у меня есть еще и мой собственный голос, так что я останусь главной. По крайней мере пока. — Кто возглавляет горожан в этом году? — спрашиваю я. Я не свожу глаз с Ричарда. Он понимает, что избавиться от меня не удастся, и решает пока мне не препятствовать, хотя его взгляд обещает предательство, нож в спину, дерзости, ненависть, месть и прочие неприятные вещи, в которых он мастер. — Рано или поздно узнаем, — отвечает Ричард. Мне нравится это ощущение власти. — Бен? — говорю я, все еще глядя на Ричарда. — Да? — Кто сейчас возглавляет горожан? — Чез Сантанджело. — Он умеренный или фундаменталист? — Он парень с характером, так что его лучше задобрить. — Горожан невозможно задобрить, — возражает Ричард. Я не обращаю внимания. — С ним будет непросто? — спрашиваю я у Бена. — Определенно. Но он хотя бы не такой бандит, как предводитель кадетов. — Кто? — рявкает Ричард. Бен явно с трудом сдерживается, чтобы не втянуть голову в плечи, как будто у него за спиной вот-вот возникнет рука и отвесит ему подзатыльник. — Значит так, для начала: в этом году мы добьемся, чтобы горожане были на нашей стороне, — объявляю я, не обращая внимания ни на кого, кроме Бена. По хижине разносится неодобрительный ропот. Он напоминает все эти однотипные песни, которые постоянно попадают на первую строчку хит-парадов. Ты узнаешь эти мелодии в первую же секунду, а ко второй они успевают тебе надоесть. — Мы так никогда не делали, — огрызается Ричард. — И посмотри, до чего нас это довело. За последние несколько лет мы потеряли кучу территорий. Их поделили между собой кадеты и горожане. Нам уже и терять-то особенно нечего. — А что насчет Молитвенного дерева? — переспрашивает Бен. — Это не приоритет, — говорю я, поднимаясь на ноги. — Рафаэлла считает, что обмен, совершенный три года назад, был аморальным поступком, — возражает он. Я стараюсь не вспоминать, как мы с Рафаэллой и Беном провели почти весь седьмой класс, прячась в домике Ханны. Я даже успела забыть историю Бена. По-моему, там была череда приемных родителей. И лишь один вложил ему в руки скрипку и в корне изменил его жизнь. — Сделай одолжение, — произношу я с долей драматизма, — не приплетай сюда мораль. Она не имеет никакого отношения к тому, чем мы тут занимаемся. Глава 2 Когда все заканчивается и я остаюсь одна на прикрытом холстиной полу хижины, когда свечи догорают и восходит солнце, я направляюсь к дому Ханны у реки. Он всегда стоял недостроенным. В глубине души это меня радует, потому что недостроенные дома обычно не бросают. Работа над домом Ханны всегда служила мне наказанием с тех самых пор, как я оказалась здесь шесть лет назад. Так меня наказывали за то, что мне некуда ехать на каникулы, за нарушение комендантского часа, за то, что сбежала с кадетом в восьмом классе. Иногда мне так скучно, что я просто говорю Ханне, что вышла из корпуса после отбоя, и она отвечает: «Что ж, значит, никакого субботнего отдыха, Тейлор», и мне приходится весь день работать с ней над отделкой дома. Порой мы трудимся молча, но бывает так, что Ханна болтает без умолку обо всем подряд. Когда такое случается, между нами устанавливается особое взаимопонимание, и я чувствую, что для меня она не просто обычный взрослый, присматривающий за моим факультетом. Будучи нашим куратором, Ханна составляет списки дежурных, уведомляет нас о переходе учеников с факультета на факультет, выдает расписание экзаменов, сообщает, как нас поделили на группы для работы над проектами и кому велено остаться после уроков за какой-нибудь проступок. Иногда она помогает младшим ребятам с заданиями. Или приглашает их к себе в дом, поит чаем и сообщает дурные вести, например, о смерти дедушки или о болезни матери, или сочиняет невероятные истории о том, почему чьи-то родители не смогли навестить свое чадо в эти выходные. Нехватка родительского внимания здесь не редкость, возможно, потому, что процентов десять всех учеников находятся под опекой государства. Школа Джеллико — государственное заведение. Деньги тут не важны, религиозного уклона тоже нет, но есть отбор по уровню, так что ребята здесь в основном умные. Остальные — либо просто местные, либо дети каких-нибудь любителей экологии, которые считают, что, если отправить ребенка учиться в глушь, он будет любить природу. На самом деле большинство учеников бегут отсюда в город без оглядки, едва окончив двенадцатый класс. Есть еще такие, как Рафаэлла. Она сама из горожан, а здесь оказалась потому, что ее родители преподают в городской старшей школе и предпочли отправить ее сюда, чтобы избежать неприятных ситуаций. Родители Ричарда дипломаты и почти все время проводят за границей, но бабушка и дедушка живут неподалеку, поэтому семья решила, что для Ричарда так будет лучше. Не знаю, к какой категории отнести меня. Однажды, когда мне было одиннадцать, мать приехала сюда со мной. Я зашла в туалет в магазине возле Джеллико-роуд, а она тем временем уехала, бросив меня одну. Такой момент неизбежно становится поворотным в твоей жизни — когда родная мать так с тобой поступает. Не то чтобы я не могла ее простить. Я прощаю. Это как в фильмах ужасов, когда главного героя кусает зомби и ему приходится уговаривать свою спутницу застрелить его, потому что через десять секунд он перестанет быть собой. Лицо останется то же, но душа исчезнет. Не знаю, кем была моя мать до наркотиков и всего остального, но несколько раз за все годы нашей непростой совместной жизни я замечала проблески страсти в ее глазах, такой сильной, что мне и представить сложно. Все остальное время мать проводила в состоянии зомби. Она могла посмотреть на меня и вдруг заявить: «Я не давала тебе имени. Ты сама себя назвала». Я понимала это так: когда я родилась, она даже не удосужилась как-то меня идентифицировать. Разумеется, за всем этим стоит отдельная история, и моя мать не чистое зло, но моя версия событий держит меня в тонусе. Ханна, конечно, знает и другую версию, но, как обычно, хранит все в тайне. Обычно, особенно в последнее время, мы с ней как будто постоянно злимся друг на друга. Сегодняшний день не исключение. — Переводятся к вам, — говорит Ханна, протягивая мне листок. Я даже не смотрю. — Наш факультет переполнен. Никого не принимаем, — говорю я ей. — В этом списке есть очень ранимые дети. — Тогда зачем переводить их ко мне? — Потому что ты не уедешь на каникулы. — С чего ты взяла, что мне некуда поехать в этом году? — Я хочу, чтобы ты взяла их под свое крыло, Тейлор. — У меня нет крыльев, Ханна. Она внимательно смотрит на меня. Во взгляде Ханны всегда можно прочитать множество эмоций. Смесь разочарования, усталости и злости. Она ни на кого так не смотрит, кроме меня. Всем остальным достаются сконы с изюмом, ласковые улыбки и множество вопросов, а мне — взгляд, полный горя, гнева, боли и чего-то еще, что я никак не могу разгадать. За эти годы я уже свыклась с мыслью, что Ханна неслучайно оказалась на Джеллико-роуд всего через несколько минут после того, как меня бросила мать. Она и не пыталась делать вид, будто это совпадение, особенно в первый год, когда я жила с ней и еще не училась в школе. В седьмом классе, переселившись в общежитие своего факультета, я с удивлением обнаружила, как сильно по ней скучаю. Покинув ее недостроенный дом, я словно еще на шаг удалилась от понимания собственного прошлого. Каждый раз, когда я пытаюсь найти какую-то зацепку, следы приводят меня к одному и тому же человеку — к Ханне. Я забираю у нее список, просто чтобы закрыть эту тему. — Ты совсем не спишь. Это не вопрос, а утверждение. Она протягивает руку и касается моего лица. Я вздрагиваю и отстраняюсь. — Иди-ка перекуси, а потом марш на занятия. Ко второму уроку, может, и успеешь. — Я думаю уехать. — Уедешь, когда окончишь школу, — упрямо говорит она.