Стало опять больно в области души. Расхотелось есть деликатес в одиночку и делать вид, что мне достаточно одной изысканной панорамы заката… Всё бросить и полететь к нему в Москву! И что? Он не захочет встречи. Если он попросил замолчать, значит – я сейчас, мягко говоря, не к месту. Нужно смириться. Принять. Расплатившись, я побрела в сторону набережной. Закат совершал свой ритуал проводов ещё одного дня. Ночь ещё не пришла, замешкалась, и промежуточные синие сумерки повисли над бухтой, как занавес театральной декорации, подчеркивая, словно чертежник каждую деталь, проступающую на фоне неба. В воде отражался и морщился, строил рожицы электрический неоновый свет. Звон бокалов и бряцанье столовых приборов пополняли какофонию человеческой речи. В эту полифонию вступила токката каблуков моих мокасин, извлекая свою музыку из уложенных один к одному булыжников. Я шла вдоль порта, чуть поодаль от набережной, по которой прогуливались издалека кажущиеся необремененными, сумевшие расслабиться люди. Вдруг булыжники под ногами сменились на зеленоватое стекло. Присмотревшись, я увидела, что стою на стеклянном квадрате, размером приблизительно шестьдесят на шестьдесят сантиметров, обрамлённом металлической рамкой. Изнутри квадрат был пуст, и едва подсвечивался источником электрического света, а по центру толстого стекла были проложены красные цифры в виде проводков, похожих на человеческие артерии. Каждый такой квадрат, а они шли друг за другом, постепенно выступая из темноты, содержал определённое кроваво-красное число. Начиналось всё с цифры «1», потом шли двузначные, а затем трёхзначные и четырёхзначные цифры. Наверняка это был своеобразный памятник кому-то. На скамейке сидел, с улыбкой глядя на яхты, старик в льняных брюках и белой рубашке. – Сеньор, извините за беспокойство, добрый вечер! – обратилась я к нему. – Добрый, – встал мужчина со скамейки. – Какая галантность, сеньор! – Старая школа… – Спасибо! Вы не знаете, в чём смысл этих квадратов? Наверняка вы – барселонец. – Никакой идеи… Это порт, так что, может быть… что-то с морской темой связано. – А вы всегда и всем так улыбаетесь? – В общем-то, да… – А сколько вам лет? – Восемьдесят два. – !! Я думала, гораздо меньше! Прекрасно сохранились. И всё время здесь жили? – Нет, что вы! Я и в Германии работал, и в Канаде – в Монреале, целых пятнадцать лет. Там тоже люди хорошо сохраняются. – У вас наверняка есть свой личный секрет сохранения молодости. – Есть. Это – оптимизм. – Согласна с Вами. Замечательный пример для подражания. Ну, что ж, желаю вам прожить минимум сто лет! – Спасибо! И вам! Пытаясь самостоятельно разгадать идею встроенных в пешеходную зону квадратов, я переходила с одного на другой по очереди, постепенно удлиняя для этого свой привычный шаг, и почти прыгая, как с льдины на льдину. Может быть, это количество затонувших кораблей? Или количество солдат союзнических войск, погибших во Вторую Мировую? Или это счастливые номера испанской лотереи? Я перепрыгнула с серьёзной мысли на увеселительную, как с квадрата на квадрат. Им, казалось, не было конца. Сколько их ещё? Шаг – любит, другой – не любит, следующий… Любит! И я стала гадать на квадратах, как на ромашке. Словно мне не пятьдесят, а шестнадцать. Дойдя до последнего квадрата, за которым пешеходная зона переходила в пирс, я радостно выдохнула: «Любит»! И легонечко, не пугая прохожих, подпрыгнула на квадрате 4181. Надо запомнить эти счастливые цифры. Господи! Ура! Он меня любит, несмотря ни на что. И он вернётся ко мне… Вернется? А разве он с тобой был? Физически можно сказать, что и не был, не провёл вместе даже недели, а духовно, незримо, – да, был, рядом, близко, так, что я видела, как через краешек его ушной раковины проходит солнечный свет, как выступают капельки пота на лбу, как расширяются и сужаются его зрачки… Любит! Я ещё раз оглянулась на таинственный, счастливый квадрат и пошла в сторону вокзала за вещами. *** В круглосуточной камере хранения никого не было. Вынув из ячейки пакет с двусмысленным подарком Марко, я осталась с ним один на один. Трогательный момент, вперемешку с фарсовым. Вибратор показался мне тяжёлым, тяжелее прежнего, и я подумала – не оставить ли его здесь, в ячейке? Может быть, какому-то одинокому сердцу пригодится? Нет, подарки передаривать нельзя, примета плохая. Ладно, рассмешу Надю: не с любимым вернусь в Геную, так с вибратором! Я вспомнила свою шуточную зарисовку: «Если милый вэри бизи, остается тэйк ит изи… Милый – форменный диктатор. Здравствуй, здравствуй, мой вибратор!» Вот, сама себе накаркала, написав эти бойкие строки четыре года назад… Криво усмехаясь, я вышла с пакетом на улицу. Теперь пешком за пятнадцать минут дойду до порта, где стоит паром на Геную, куплю билет – и в каюту. И сразу – спать, спать, ни о чём не думая. За иллюминатором будет шептать колыбельный рэп моё любимое море. А во сне приснится самое лучшее, что со мной ещё произойдет. Как сказал Хосе, Барселона просто так не отпускает… Она словно кладёт напоследок в карман человека какой-то предмет наподобие тотема, чтобы человек, касаясь его, мысленно возвращался в Барселону. А мысль, как известно, материальна. Она и приведёт обратно. Но уже – вместе с любимым. В кассах паромов удивила безлюдность – ни одного человека. В окошечке еле отыскался мужчина-кассир. Он стоял за открытой дверцей шкафчика и что-то жевал. – Добрый день! Билеты на ночной паром в Геную есть? – Добрый день! Есть, сеньора. Сколько вам нужно? – Один, самый недорогой. – С машиной? – Нет, без ничего. – Тогда с вас сто девятнадцать евро. На паром въезжали одна за другой машины всех калибров. И даже несколько автобусов. Лучше не думать, сколько вся эта посудина в результате полной загрузки весит. Ах, да, там же какой-то закон физики всё уравновешивает… Моя каюта оказалась огромной относительно моих представлений о двухместной каюте. Иллюминатор, круглый, небольшой, был грязен до неприличия – море в нем утром наверняка будет мутным. Все равно. Съев припасённый банан, я умылась, легла и, не дожидаясь отправления парома, провалилась в небытие. ГЛАВА 13. Виктория Разбудил меня шум моторов. За стеклом иллюминатора не было ничего, кроме мутного, хоть и живого моря. Хоть бы дельфинчик какой выпрыгнул рядом – так, для ощущения жизни вездесущей… Я вышла на ближнюю палубу. На парусиновых шезлонгах лежали или сидели одетые мужчины – шофера тех машин, что плыли внизу, в трюме, в гулком чреве парома. Паром выглядел до обидного обыденно. Он не ставил красивой точки в моем путешествии, а будто обронил кляксу, на которую уже не найдёшь ни ластика, ни белой замазки. Кисленько выглядели и обшарпанные борта, и сама палуба, выкрашенная в яркий, но слишком искусственный бирюзовый цвет. Холодный ветер усиливал неуютную атмосферу. И ни одной женщины! Даже смешно. Угрюмые мужские лица не располагали к тому, чтобы я выбрала себе шезлонг рядом с ними. Встав у бортика, где сквозняк не хозяйничал слишком активно, я с наслаждением созерцала морские владения. Им не было границ. Только море, поддерживающее своими краями небо. Или небо, охватившее собой море. Две стихии сливались воедино, сочетаясь по цвету. Оттенки – от белёсо-голубого до глухого синего, почти чёрного – казалось, гуляли сами по себе, принадлежа установленной кем-то палитре. Белые чубчики, образующиеся на гребнях волн, на мгновение украсив собой гладкую «причёску» моря, растворялись и убегали, чтобы превратиться в чубчики уже другого гребня. Паром двигался с определённой скоростью и мерно шумел, успокаивая таким образом нервы, помогая отрешиться, собраться с мыслями. «Вот и стали мы на год взрослей»… Благодаря своей наивности, иллюзиям и пятидесятилетию, я увидела Барселону. Теперь надо взять себе за правило: вместо грусти по поводу нового дня рождения – знакомство с новым городом, а ещё лучше – с новой страной. Отдалённость путешествия – лишь вопрос наличия финансов. Чем сидеть за столом и слушать, какая ты славная, лучше бродить по незнакомым улочкам, заходить в храмы, подмечать другие обычаи, слышать новые звуки и мелодии, любоваться пейзажами и не переставать удивляться многообразию человеческой жизни. День твоего рождения не должен быть грустным. Лучше кого-то обрадовать в этот день, чем амбициозно ждать поздравлений и подарков. И если обрадовать некого или не на что, то нужно обрадовать себя самого. Выбор остается за каждым: накормить в этот день друзей в родном городе, или стаю голубей – в чужом. Только не нужно надрыва, если что-то не срослось – и друзья поймут, и голуби с голоду не падут. Будь в этот день самим собой. Будь собой! Прими себя, свой возраст, свою суть. Форму своего черепа, в конце концов! Прости себе ошибки и дай слово не наступать на те же грабли. И прости других, что они не с тобой. Дай им свободу выбора! Они придут к тебе, когда им станет трудно без тебя дышать. Или не придут, а помашут издали рукой, улыбнутся на расстоянии. Тоже хорошо. Значит, помнят. Разве это возраст – пятьдесят лет? Те, кому сейчас двадцать, не поверят, но именно в пятьдесят все только и начинается. Приходит вкус жизни и радость бытия. Амбиции уступают место смирению. И это происходит гармонично, без надсада. Становится дорог каждый день, и ты начинаешь различать мельчайшие детали, оттенки, недоступные взору, скрытые от тебя прежде… Большинство теорий вдруг становятся применимы на практике. Отголоски плохо усвоенных мудрых сентенций достигают того нейрона в мозгу, которому они необходимы, и рождается мысль, будто своя – и она не менее мудра. Так или иначе, уже есть, чем гордиться, а силы ещё не иссякли. Апогей человека – его пятидесятилетие. Вершина, Джомолунгма, откуда он видит если не всё, то очень многое.