– Алекс! Гомес кладет книгу на низенький столик и слезает с дивана. – Иду, – отвечает он, направляясь в глубину квартиры. Он заходит в самую дальнюю комнату, зажигает свет. – Что с тобой, дорогая? Женщина на постели, превращенной в медицинскую кровать, смотрит в потолок. У нее настолько опустошенное лицо, что невозможно определить ее возраст. Она чудовищно худа, вокруг глаз темные фиолетовые тени, а сами глаза непомерно запали в орбиты. Она ужасна. И в то же время красива. Особая волнующая красота. Красота тех, кто страдает. – Почему ты не спишь? – мягко спрашивает Александр. – Мне больно. Он садится в кресло рядом с ней. Можно подумать, они в больничной палате. Бортик вдоль кровати, консоль, капельницы. Вот уже шесть лет, как квартира превратилась в больницу. Потом в место умирания. Он берет ее руку в свою и сжимает, но не слишком сильно. Иначе останется синяк. – Я уже дал тебе все лекарства, – напоминает он. – Если бы ты знал, как мне больно! Слезы текут по ее впалым щекам. Он не выносит, когда она плачет. Такое ощущение, что из его собственной кожи сочится кислота. – Не волнуйся, прошу тебя. Я посмотрю, что можно сделать… Сейчас вернусь. Едва он переступает порог комнаты, как стоны возобновляются с новой силой. Он торопливо идет в кухню. Там открывает ящик, доверху заполненный коробками с лекарствами, и находит морфин. Он уже превысил максимальную дозу. А что потом? Он готовит инъекцию, а стоны в глубине квартиры сменяются криками. Однажды он ее убьет. Сам того не желая. А может, и желая. Потому что он больше не может видеть, как она страдает. Потому что она умоляет его об этом каждый день. Без слов, только глазами. Потому что он готов отправиться в тюрьму за это преступление. Потому что любовь, конечно же, такой и бывает. * * * Так и не набравшись мужества отправиться в постель, она решила не спать до раннего утра. Вытянувшись на диване перед телевизором с приглушенным звуком, Хлоя смотрит в пустоту. Весь свет включен, телефон лежит рядом. Как и бутылка виски, открытая после ухода Бертрана. Не спать, иначе он придет. Не спать, иначе он меня убьет. Или еще того хуже. Чего он от меня хочет? Кто он? Она пробует приладить Тени лицо. Он высокий, но она не сумела бы с точностью определить его рост. А мужчин ростом от метра восьмидесяти до метра девяносто она знает немало. Кристоф, Мартен… Бертран. Она наливает себе еще порцию виски, медленно сползая в опьянение. Или это я становлюсь параноиком. Сумасшедшей. Больной, чокнутой. Какой из двух вариантов хуже? Если ее реально преследует какой-то мужчина, она может убежать на другой край планеты. Если враг в ней самой, она может хоть на Луну улететь, это ничего не изменит. Нет, правда, она не может сказать, что ее пугает больше. А потому старается найти третий вариант, более успокоительный. Они правы. Это последствие испуга, все пройдет. Через несколько дней я перестану видеть эту тень, не буду слышать подозрительных шумов. Все вернется в нормальное русло. – И я стану главой агентства! Она начинает смеяться, делает еще глоток односолодового. Лицо искажается гримасой. Чтобы забыться, ей бы следовало выбрать напиток полегче. – И Бертран вернется к моим ногам! Мгновением позже она заливается слезами. Берет мобильник, набирает его номер. Долго слушает гудки, потом включается автоответчик. Она жмет отбой, позволяет себе еще один глоток. – Ну же, ответь! Пробует еще раз. Теперь автоответчик включается после второго гудка. Вызов отклонен. Здравствуйте, вы позвонили на телефон Бертрана… Этот изумительный голос. Он согревает ее изнутри сильнее, чем питье двенадцатилетней выдержки. – Бертран, это я… Я только хотела сказать тебе… Просто сказать тебе, что… Ее глаза устремлены в пространство, слова путаются. И что она собирается ему сказать? Я люблю тебя? Абсурд. Любовь – это слабость, которая может дорого обойтись. Она должна оставаться в тайне, в ней никогда нельзя признаваться. – Просто сказать тебе, чтобы ты катился к черту! – в результате кричит она. Дает отбой и разражается рыданьями. Ее пальцы разжимаются, мобильник падает на ковер. Она плачет долго, под крылом своего одиночества. Благословенное одиночество, которое позволяет дать волю всему накопившемуся. Всему, что приходится скрывать под прочной броней. Под улыбками и благопристойными манерами. Под глиняной маской. Всему, что она прячет уже так давно. С тех пор, как ложь стала ее убежищем, ее религией. Только наедине с собой она может рыдать, вопить, пока не сорвет голос. Проклинать всю землю, тех, кто ее ранил, тех, кто даже и не пытался. Тех, кто воспользовался ею, когда такое еще было возможно. Пока она не вооружилась до зубов. * * * Наконец она заснула. Гомес смотрит на нее, сидя в кресле рядом с кроватью. Морфин разгладил ее черты, смягчил лицо. Вернув отчасти ее природную красоту. Станет ли она такой, когда уйдет в смерть? Александр надеется. Это и есть его последняя надежда. Он еще не знает когда. Иногда он молится, чтобы это случилось. Иногда воет от страха, что это случится. В любом случае ему будет так ее не хватать. Он стал рабом умирающей, хотя за ним оставалось право ее бросить. Передоверить белым халатам. Но проще вонзить себе нож в сердце, потому что он не может без нее обойтись. Он медленно засыпает. Его рука лежит на ее руке. Он готов уйти вместе с ней. Ему снится ее лицо. Настоящее лицо, до болезни. Ее ушедшая улыбка. Ее забытый смех. Ему снится, что он дает ей то, чего она от него ждет. Воскрешение. Освобождение. Смерть. В нескольких километрах оттуда, в богатых кварталах, Хлоя тоже медленно переплывает на другую сторону. Стоит ей пересечь границу, как она погружается в кошмар.